Они коротко поржали.
Женщина с рыжими волосами поджала губы, выслушав до конца белиберду одного из молодых людей. Они, впрочем, не обратили на нее никакого внимания, как не обращали внимания на рыжеволосую двое людей, сидевших спиной к ней на соседней лавочке.
Один из них — высокий и костистый, с орлиным носом — постоянно оглядывался по сторонам и говорил полушепотом, будто боялся, что его могут подслушать. Второй — низенький, толстый и бритоголовый, в спортивном костюме и тяжелой кожаной куртке — напротив, говорил довольно громко, и костистый то и дело одергивал своего собеседника, знаками приказывая ему вести себя немного потише.
Рыжеволосая женщина, не обращавшая никакого внимания на разговор Бяши с приятелем, тем не менее прислушивалась к беседе, которую вели между собой на соседней лавочке, прислушивалась старательно, хотя никто из случайно взглянувших на нее не мог бы сказать, что она занимается именно этим. Просто обыкновенная женщина, ну, немного нескладная и со слишком резко очерченным лицом — но много ли на свете настоящих красавиц? — грелась на весеннем солнышке и изредка курила тонкие дамские сигареты.
А разговор, который она подслушивала, заключался в следующем…
— Почему он заговорил о деньгах? — шипел костистый своему бритоголовому толстенькому собеседнику. — Ты что, Лажечников, дал ему какой-то повод для подозрений? Или он хорошо тебя знает и почти уверен, что ты попытаешься его кинуть после удачного исхода операции?
— Ничего подобного, товарищ майор! — воскликнул тот, кого называли Лажечниковым. — Я ведь только…
— Не называй меня по званию! — немедленно хрипнул на него костистый. — Идиот! Хочешь все дело провалить?!
— Не буду, — пообещал Лажечников, — только вы напрасно беспокоитесь… Кому тут нас прослушивать — тем идиотам, что горланят рядом? Или бабке, которая из окна первого этажа высунулась? Или вон этой дуре рыжей…
Лажечников оглянулся, и странная женщина тут же опустила голову и принялась рыться в недрах своей сумочки. Лажечников на мгновение прищурился, словно увидел что-то знакомое в облике женщины, но потом усмехнулся сам себе и мотнул головой.
Как только он отвернулся, женщина снова выпрямилась, старательно прислушиваясь.
— Я ведь, честное благородное слово, ни звуком ему ничего не выдал, — продолжал Лажечников. — Он потому бабки попросил, что чувствует — дело опасное, и ему как-то… надо при себе стимул какой-то иметь. Он от этого лучше работать будет. А работает он и так очень хорошо. Правда ведь?
— Правда, — сказал костистый майор, — твоя единственная заслуга в том, что ты вывел нас на этого парня. Пришлось, конечно, помытарить его немного, чтобы загнать к тебе на заброшенную лодочную станцию, но без этого ведь ничего не вышло бы?
— Совершенно точно вы сказали, товарищ ма… извините, — подхватил немедленно Лажечников, — Щукин хоть и служил, как вы у себя выяснили, во внутренних войсках, с государственными структурами сотрудничать не будет ни в какую. Во-первых, он судим и сидел, а это уже накладывает на человека определенный отпечаток, а во-вторых — он же до глубины души прогнил. В том смысле, что — упорный вор. Работать не хочет, а вот немного пошевелить мозгами и хапнуть — это он может.
— Можно подумать, ты у нас ангел, Лажечников, — слегка усмехнулся майор, — рецидивист с целой кучей судимостей… Ладно, все, что ты говоришь, я и без тебя знаю. Щукин никогда бы не согласился играть против Седого. Если бы его в Москве прихватили, когда он наших бизнесменов дурил по-черному, он бы все равно на договор не пошел — западло ему, как у вас говорится, работать на органы и против своих, как вы их называете, «братков»… Д-да, пришлось дать ему спокойно уйти. А потом зацепить… всего и делов.
— Придумано гениально! — льстиво хихикнул Лажечников. — Вы же его пасли, когда он этих колбасников дурил, дали гужануться от души, а потом развели втемную… Загнали его прямо мне в руки. Он бы и со мной работать не стал — он всегда в одиночку работает, да еще про меня в последнее время пошла слава… что я… ну, что я с вами повязан… — Лажечников мельком взглянул на неподвижного костистого майора и прокашлялся. — Так как Щукину деваться было некуда, он и пошел на меня работать. То есть на вас.
Лажечников похихикал. Майор поморщился. Видно было, что ему очень неприятно находиться рядом с этим человеком и он сидит здесь только в силу крайней необходимости. Майор нахмурил брови, язвительно искривил губы, будто хотел сказать Лажечникову что-то нехорошее и даже пугающее.
И сказал.
— Не очень-то веселись, — скосил на Лажечникова глаза майор, — между прочим, труп его бабы… Как ее? Вероники… На тебе висит.
Лажечников мгновенно изменился в лице и как будто стал меньше ростом.
— Вы же знаете, товарищ майо… товарищ… гражданин начальник, вы же знаете, что это не я, — зашептал он, быстро-быстро проговаривая слово за словом, — я же хотел, чтобы она только того… немного без сознания повалялась — я ж с ней знакомился специально для этого, цветы дарил и шампанским поил только для того, чтобы она мне в нужный момент дверь открыла. Я ее траванул, но я не знал же, что это… до смерти… Просто не рассчитал дозировку. Я хотел, чтобы все было по плану — чтобы она в коматозе валялась, а Щукин свалил от нее, а потом менты, а он потом подумал бы…
Лицо странной рыжеволосой женщины на мгновение исказила гримаса. Она тряхнула головой, но в следующее мгновение справилась с собой, закурила сигаретку, но рука у нее теперь заметно дрожала.
— Ну, там никто не разбирался — рассчитал ты дозировку или нет, — сказал майор. — Мы тебя до поры до времени прикроем, а если когда-нибудь что-нибудь… Смотри, старое дело нетрудно поднять. А с твоими прошлыми делишками это дело на расстрельную статью тянет.
— Да я же… — жалобно взвыл Лажечников.
— Хватит! — оборвал его майор, который, судя по всему, уже пожалел, что напомнил об отравленной. — Переходим к нашему делу… Итак, зачем мог твой Щукин потребовать бабки сразу? Один вариант ты уже сказал. Сколько у тебя вариантов?
— Два, — пискнул Лажечников. — Второй — самый верный, кажется…
— Давай.
— Даже не знаю, как сказать, — едва перевел дух Лажечников. — Короче говоря, Щукин такой человек, что все должен держать в своих руках — ну, он привык так. А если у него не получается все в своих руках держать, он начинает беситься и это… фортели всякие выкидывает. К тому же бесит его еще и то, что он подо мной работает. Он ведь меня… как это… не особенно уважает…
— Понятное дело, — хмыкнул майор.
Лажечников не посмел возразить.
— Значит, ты считаешь, что Щукин ничего не подозревает? — спросил майор.
— Ничего, — истово ответил Лажечников, — ничего он не подозревает. Вот век воли не видать… то есть честное благородное слово! Если бы он что-то подозревал, то подорвал бы давно от меня…
— Есть вероятность, что, получив в свои руки деньги, он так и поступит, — нахмурившись, проговорил майор. — Хотя я подозреваю в твоем Щукине настоящего авантюриста, который в любом деле, где сохраняется даже малейшая возможность получить хоть какое-то вознаграждение, рискнет сыграть до конца. Даже если выигрыш будет ничтожен. Вот ты — ради чего влез во все это дело?
— Вы знаете, — вздохнул Лажечников, — куда мне было деваться? Я же не могу отказаться…
— Вот именно, — глубокомысленно проговорил майор и подтянул под скамейку длинные ноги. — Тебя заставили, у меня служба такая, кто-то старается из-за денег, кто-то из-за очередного звания, а такие, как твой Щукин, — из-за самой игры. Из-за процесса игры. Им нравится… Я с такими сталкивался, — добавил майор таким тоном, словно обращался уже не к Лажечникову, а к самому себе. — Я поэтому тебя и попросил найти такого человека, чтобы он помог все дело провернуть, — мои ребята не потянут. Да, Щукин… Авантюрист… Русский вор… Такие самые опасные и есть…
— Опасный он — это точно, — подтвердил Лажечников.
— Итак, что мы имеем, — подытожил майор. — Щукин пока ничего не подозревает. Я вообще думаю, что он слишком увлечен бурно развивающимися событиями, чтобы по сторонам оглядываться. Он не знает, что Лиля на самом деле не любовница Седого, а его дочь, которую он скрывает от всего мира. От своих дружков-уголовников, потому что вору в законе не полагается иметь семью. От милиции, потому что, если милиция узнает об этом, она узнает и о том, что у Седого есть уязвимое место. Ведь он любит свою девчонку…
Тут майор замолчал, словно что-то обдумывал.
— Сколько мы пытались добраться до Седого — ничего не получалось. По закону к нему не придраться, а остановить его надо, слишком уж обширную и энергичную деятельность Седой развернул в своем городе и прилегающих к нему окрестностях. Даже до Москвы ниточка дотянулась — вот мы по этой ниточке и раскручиваем… Ладно…
Майор провел рукой по лицу и продолжил разговор с Лажечниковым.
— Деньги я тебе выдам, — сказал он, — деньги при мне. И не забывай, что за всю сумму ты отвечаешь головой. Это не мои деньги, конечно, а из министерства я вытряс под собственную расписку. Едва мне это удалось в такие краткие сроки. Сколько нервов это стоило мне и моему начальству. По крохам собирали. Могли бы и фальшивками обойтись, у нас в сейфах этого добра хватает — вещдоков, но твой Щукин враз раскусит подделку, он ведь в этих вещах специалист, да и время у него будет, чтобы пересчитать и изучить. Но вот чтобы свалить с деньгами — у него не будет ни времени, ни возможности. До самого парома его будут вести наши люди — те, кто уже засветился перед ним, а на пароме я буду за ним следить. С парома он никуда не денется — не кинется же вплавь. А в Финляндии его снимут с парома под белы рученьки. И никуда он уже не денется…
— Точно, — поддакнул Лажечников, — никуда он не денется. Нам бы, главное, через границу переправить Лильку, а там головорезы Седого не достанут. И можно начинать веревки из Седого вить. Он за свою ненаглядную доченьку все сделает. Голыми руками мы его возьмем…