По воле злого случая на той же неделе До столкнулась с Габриелем, которого не видела уже месяц. Она выходила из парикмахерской. На лице еще хранились следы нервного срыва Мики.
Габриель затащил ее в свой «ренодофин» и сделал вид, будто худо-бедно смирился с разрывом. Он просто беспокоится о ней, только и всего. Еще больше его беспокоил ее странный вид. Что с ней случилось? До сочла, что врать не имеет смысла.
– Она избила тебя? И ты это терпишь?
– Не могу объяснить. Мне хорошо с ней. Она нужна мне, как воздух, которым я дышу. Тебе не понять. Мужчины способны понять только мужчин.
Габриель неуверенно кивнул, но в глубине души, видимо, догадался, что к чему. До попыталась внушить ему, что втюрилась в свою длинноволосую кузину. Но он слишком хорошо знал До. Она не способна ни в кого влюбиться. Раз она сносит побои истеричной девчонки, значит, вбила себе в голову некую идиотскую и вполне конкретную мысль, что гораздо опаснее чистых эмоций.
– На что ты живешь с тех пор, как ушла из банка?
– Она меня полностью обеспечивает.
– И что дальше?
– Понятия не имею. Знаешь, она вовсе не такая уж плохая. И очень меня любит. Встаю, когда хочу, у меня красивые платья, хожу с ней повсюду. Тебе не понять.
Она ушла, спрашивая себя, удалось ли ей его обмануть. Но ведь он тоже ее любил. Ее все любили. Никто не мог прочесть в ее глазах, что с того вечера, когда ее избили, в ней словно что-то умерло, и что нужна ей вовсе не эта испорченная девчонка, а та жизнь, о которой До столько мечтала в полусне и которой эта девчонка толком не умела наслаждаться. На ее месте должна быть До. Она гораздо лучше сумеет воспользоваться роскошью, легкими деньгами, раболепством и трусостью окружения. Однажды Мики заплатит ей за побои, ведь она обещала платить за все. Но не это самое важное. Она должна заплатить за иллюзии мелкой банковской служащей, которая ни на кого не рассчитывала, ни от кого не требовала любви, не считала, что в мире станет светлее, если ее приласкают.
Уже несколько дней, как у До возникло предчувствие, что она убьет Ми. Когда она шла по улице, распрощавшись с Габриелем, она просто сказала себе, что у нее появился еще один повод. Она не только уничтожит бесполезное равнодушное насекомое, но покончит с собственными унижением и злостью. Она поискала в сумке солнечные очки. Во-первых, потому что такие мысли легко прочесть в глазах. Во-вторых, потому что под глазом у нее был синяк.
В мае Мики совсем слетела с катушек. Наслушавшись глупостей, которые ей нашептывал Франсуа Русен, она решила переехать в особняк крестной Мидоля на улице де Курсель. Старуха Рафферми там никогда не жила. Мики сломя голову ринулась переделывать дом по своему вкусу. Поскольку упрямства ей было не занимать, а деньги она могла занять лишь у тетки, отношения между Парижем и Флоренцией обострились уже через двое суток.
Мики раздобыла нужную сумму, получила право распоряжаться ею, наняла маляров и купила мебель, но ей навязали управляющего делами, некоего Франсуа Шанса, а также начали трубить сбор, призывая на службу злейшего из драконов, личность легендарную и неуемную, поскольку в ее послужной список входила порка Мишель Изоля.
Дракониху звали Жанна Мюрно. Мики упоминала ее редко, но с таким отвращением, что легко было вообразить, как она ее боится. Спустить с Мики штаны и отшлепать ее по заднице, хотя ей было уже четырнадцать, – одно это тянуло на подвиг. Но сказать «нет», когда Мики в свои двадцать говорит «да», и заставить ее прислушаться к голосу разума было уже сродни легенде и казалось немыслимым.
Однако реальность оказалась несколько другой. До поняла это, как только увидела дракониху воочию. Она оказалась высокой сдержанной молодой женщиной с золотистыми волосами. И Мики вовсе не боялась и не ненавидела ее, все обстояло гораздо хуже. Она буквально не могла вытерпеть ее присутствие рядом с собой. Она так откровенно ее обожала, так явственно выдавала свое волнение, что у До стыла кровь. Похоже, не только банковские служащие могут плакать в подушку. Было очевидно, что Мики давно выдумала себе такую Мюрно, какой в природе не существовало, и когда Жанна появлялась, она страдала по любому поводу, просто сходила с ума. До знала о драконихе только понаслышке, и поэтому была поражена тем, какую огромную роль та на самом деле играла в жизни Мики.
Был самый обычный вечер. Мики переодевалась, собираясь на свидание с Франсуа. До читала, сидя в кресле, она и открыла дверь. Жанна Мюрно посмотрела на нее так, как смотрят в дуло пистолета, сняла пальто и позвала, не повышая голоса:
– Мики, ты идешь?
Та появилась в махровом халате, попыталась жалобно улыбнуться, словно уличенная в какой-то провинности, губы у нее дрожали. Последовал короткий обмен репликами по-итальянски, из которого До почти ничего не поняла, но зато увидела, как Мики с каждой новой фразой словно съеживалась, как вязание, которое распускают ряд за рядом. Она переминалась с ноги на ногу, сама не своя.
Жанна подошла к ней широкими шагами, поцеловала в висок, взяла за локти и, не отпуская, несколько долгих минут пристально смотрела ей прямо в глаза. Похоже, она сказала ей что-то не слишком приятное. У нее был глубокий спокойный голос, но тон резкий, каждое слово – как удар плеткой. Мики трясла распущенными волосами и не отвечала. В конце концов До увидела, как она, побледнев, вырвалась из лап драконихи и отстранилась, запахивая халат:
– Я не просила тебя приезжать! Могла оставаться, где была! Да, я не изменилась, но и ты тоже. Как была занудой Мюрно, так и осталась. Разница лишь в том, что с меня довольно!
– А вы и есть Доменика? – спросила Жанна внезапно, резко повернувшись к До. – Тогда идите выключите воду в ванной.
– Пойдешь, только если я скажу! – вмешалась Мики, не давая До пройти. – Стой, где стоишь. Послушаешься ее один раз, и от нее уже никогда не отвязаться!
До отступила на три шага назад, даже не отдавая себе в этом отчета. Жанна пожала плечами и пошла сама закрыть краны. Когда она вернулась, Мики толкнула До в кресло и встала рядом. У нее все еще дрожали губы.
Жанна застыла на пороге, высоченная, светловолосая, и заговорила по-итальянски, в конце каждой фразы поднимая указательный палец, словно подчеркивая значимость своих слов; при этом говорила она невероятно быстро, не давая себя перебить. До несколько раз услышала свое имя.
– Говори по-французски, – велела Мики. – До не понимает. Ты просто лопаешься от зависти! Она бы сразу догадалась, если бы понимала по-итальянски! Видела бы ты себя сейчас! Уродина, ну просто уродина!
Жанна улыбнулась и возразила, что До это совершенно не касается, и если она соизволит на несколько минут выйти из комнаты, так будет лучше для всех.
– До никуда не выйдет, – отрезала Мики. – Она все понимает. Она слушается меня, а не тебя. Я люблю ее, она моя. Ну-ка, смотри.
Она наклонилась, притянула До за голову, поцеловала в губы раз, другой, третий. До не сопротивлялась, у нее перехватило дыхание, она словно окаменела, но про себя твердила: «Я убью ее, найду способ, как ее убить. Но что это за итальянка, ради которой устраивается такой цирк?» У Мики были нежные губы, но они дрожали.
– Когда перестанешь кривляться, иди одевайся и собирай вещи. Тетя Рафферми хочет тебя видеть, – сказала Жанна спокойно.
Мики выпрямилась – из них троих ей было тяжелее всех, – поискала глазами чемодан, он стоял где-то в комнате и только что попадался ей на глаза. Куда же он делся? Открытый пустой чемодан лежал на ковре позади нее. Она схватила его обеими руками и запустила в Жанну Мюрно, но та увернулась.
Мики сделала несколько шагов вперед, выкрикивая что-то по-итальянски, вероятно, ругательства, схватила с камина большую изящную голубую вазу и тоже швырнула в высокую золотоволосую противницу. Та снова уклонилась, не отступив ни на шаг. Ваза разлетелась на кусочки, ударившись о стену. Жанна стремительно обогнула стол, подошла к Мики, одной рукой взяла ее за подбородок, а другой залепила пощечину.
Потом надела пальто и сообщила, что будет ночевать на улице де Курсель, что улетает завтра днем и у нее есть билет для Мики. Уже на пороге она добавила, что Рафферми при смерти и у Мики осталось не больше десяти дней, чтобы с ней повидаться. Когда она ушла, Мики рухнула в кресло и разрыдалась.
До позвонила в дверь особняка на улице де Курсель в ту минуту, когда Мики и Франсуа, по ее расчетам, должны были входить в театр. Жанна Мюрно не слишком удивилась ее появлению. Она забрала у нее пальто и повесила на ручку двери. Повсюду стояли стремянки, банки с краской, валялись куски ободранных обоев.
– Все-таки во вкусе ей не откажешь, – заметила Мюрно. – Получается очень красиво. Но у меня от запаха краски начинается мигрень, у вас нет? Поднимайтесь на второй этаж, там еще худо-бедно можно дышать.
Наверху в комнате, где уже расставили кое-какую мебель, они уселись рядом на краю кровати.
– Кто будет говорить, вы или я? – спросила Жанна.
– Начните вы.
– Мне тридцать пять лет. Семь лет назад мне поручили заботиться об этой несносной девчонке. Гордиться тем, во что она превратилась, не приходится, но и в те времена, когда мне ее доверили, не было поводов для оптимизма. Вы родились четвертого июля тридцать девятого года. Работали в банке. Восемнадцатого февраля этого года вы посмотрели на Мики своими большими томными глазами и в результате сменили профессию. Стали своего рода куклой, которая не дрогнув сносит и затрещины, и поцелуи. Вам легко казаться милой, к тому же вы привлекательнее, чем я представляла, что не делает вас менее назойливой. У вас на уме какая-то мысль, хотя, как правило, в кукольных головках их не бывает.
– Я не понимаю, о чем вы.
– Тогда дослушайте. Эта мысль возникла у вас в голове целую вечность назад. Даже не мысль, а нечто расплывчатое, неосознанное, но непреодолимое, как зуд. Его испытывали многие и до вас, да и я сама не исключение, но вы гораздо бестолковее и намного решительнее. Постарайтесь сразу же уяснить: меня волнует не сама мысль, а то, что она у вас на лбу написана. Вы успели наделать столько глупостей, что вызвали подозрения у доброго десятка человек. А когда среди них есть такие тупицы, как Франсуа Руссен, то, согласитесь, уже не до шуток. О Рафферми можно говорить всякое, но голова у нее светлая. А вот считать Мики дурочкой – полный идиотизм. Вам далеко до нее, и вы меня раздражаете.