– Это не так просто, – возразила Жанна, – физически ты уже и не ты, и не Мики. Я говорю не только о лице, но об общем впечатлении. У тебя другая, чем у нее, походка, но и ты сама раньше двигалась по-другому. Кроме того, ты прожила рядом с ней несколько месяцев. В последние недели ты очень внимательно за ней наблюдала, чтобы потом подражать, и это чувствуется в каждом твоем жесте. Когда в первый вечер ты рассмеялась, я не могла понять, кто передо мной, ты или она. Самое ужасное, что я уже не помню, какой была она, а какой ты, я совершенно запуталась. Ты даже не представляешь себе, какие мысли приходили мне в голову! Когда я мыла тебя в ванной, мне казалось, что мы вернулись на четыре года назад, ведь ты стройнее Мики, а она тогда была почти такой же. Но одновременно я внушала себе, что это невозможно. Вы были одного роста, но совсем разные. Я не могла ошибаться до такой степени. Я боялась, что ты разыгрываешь комедию.
– Но ради чего?
– Откуда мне знать! Чтобы оттолкнуть меня и остаться одной. Я сходила с ума, потому что не могла говорить с тобой, пока ты обо всем не узнаешь. Комедию пришлось играть мне. Обращаясь к тебе так, словно ты действительно была ею, я совершенно терялась. За эти четыре дня я поняла одну ужасную вещь, хотя это упростило наши отношения: стоило мне услышать твой голос, как я уже не могла вспомнить голос Мики; стоило увидеть у тебя родинку, и я не знала, у кого из вас была такая – у тебя или у Мики. Воспоминания слились, понимаешь? Ты неожиданно сделала какой-то жест, и у меня перед глазами возникла Мики. Я столько думала про этот жест, что сумела убедить себя: я сама перепутала. Но правда в том, что ты действительно повторила типичный жест Мики наряду со своими, ведь ты неделями внушала себе: настанет день, когда мне придется вести себя точь-в-точь как она.
– Неужели этого хватило, чтобы Франсуа не распознал подмены? Не может быть. Я провела с ним полдня. Сперва он меня вообще не узнал, но вечером, когда мы сидели на диване, он битый час целовал и обнимал меня.
– Ты была Ми. Он думал про Ми. Он считал, что обнимает Ми. А кроме того, он по натуре шакал. Он никогда не обращал на нее внимания, он спал с ее наследством. Не нужно больше с ним встречаться, только и всего! Меня гораздо больше беспокоит твой визит к Франсуа Шансу.
– Он ничего не заметил.
– Я и не дам ему возможности что-либо заметить. Теперь начнется настоящая работа.
Она предупредила, что во Флоренции риск разоблачения гораздо выше. Ми прожила там много лет. В Ницце беспокоиться можно лишь о встрече с ее отцом. Внезапно я осознала, что должна буду увидеться с человеком, чью дочь я убила, должна кинуться ему на шею, как сделала бы она. А в той же Ницце мои родители до сих пор оплакивают свою погибшую дочь; они тоже наверняка захотят меня увидеть, чтобы я рассказала им про нее, они будут смотреть на меня с ужасом – и могут узнать!
– Не говори ерунды! – воскликнула Жанна, схватив меня за локоть. – Тебе не обязательно с ними встречаться. А вот с отцом Мики – непременно! Если ты слегка всплакнешь, это спишут на эмоции.
Но отныне тебе не следует думать о своих родителях. Ты, кстати, вообще их помнишь?
– Нет. А что будет, если вспомню?
– К тому времени ты станешь уже совсем другим человеком. Да ты и сейчас уже совсем другая. Ты Мики. Мишель-Марта-Сандра Изоля, родилась четырнадцатого ноября тридцать девятого года. Ты стала моложе на пять месяцев, лишилась отпечатков пальцев и подросла на один сантиметр. Вот и все. Конец.
Но волнения только начинались. Днем она поехала забрать наши вещи из дома в Нейи и привезла чемоданы с засунутой туда как попало одеждой. Я вышла в халате в сад, чтобы помочь занести их внутрь. Она велела мне идти в дом, иначе я «простужусь насмерть».
Любые наши разговоры неизменно возвращали меня к той ночи на мысе Кадэ, о которой она мне рассказала. Я не хотела об этом думать и наотрез отказалась смотреть снятые Жанной летом любительские фильмы с Мики, которые помогли бы мне походить на нее. Но каждое слово звучало двусмысленно и вызывало в моем сознании образы пострашнее любого кино.
Она одела меня, заставила позавтракать, пожалела, что придется бросить меня на два часа в одиночестве, чтобы навестить Франсуа Шанса и постараться исправить ошибки, которые я вчера совершила по собственной глупости.
Всю вторую половину дня я изнывала, слоняясь по дому и пересаживаясь из одного кресла в другое. Смотрела на свое отражение в разных зеркалах. Сняла перчатки, чтобы увидеть наконец свои руки. Я была подавлена и с ужасом наблюдала за незнакомкой, поселившейся во мне, но на поверку оказавшейся ничем – лишь пустыми словами и сбивчивыми мыслями.
Даже больше совершенного преступления меня терзало ощущение, что я оказалась в чужой власти. Стала послушной игрушкой, марионеткой в руках трех незнакомок. Кто из них будет сильнее дергать за ниточки? Снедаемая завистью мелкая банковская служащая, терпеливо, как паук, поджидающая жертву? Мертвая принцесса, которая однажды снова взглянет на меня в упор из зеркала, раз уж я так хотела ею стать? Или высокая женщина с золотыми волосами, которая исподволь долго и упорно вела меня к убийству?
По словам Жанны, после смерти крестной Мидоля Мики даже слышать не хотела о поездке во Флоренцию. Похороны состоялись без нее, и она даже не удосужилась придумать какое-нибудь объяснение для семьи Рафферми.
В тот вечер, когда ей сообщили о смерти тетки, она отправилась с Франсуа и компанией друзей кутить в клуб на площади Этуаль. Я тоже была с ними. Мики напилась, буянила, оскорбила полицейских, которые пришли нас оттуда выдворять, пожелала вернуться домой с другим парнем вместо Франсуа и настолько уперлась, что Франсуа пришлось убраться восвояси.
В конечном итоге через час парня тоже выставили за дверь, и добрую часть ночи мне пришлось утешать ее. Она плакала, рассказывала о покойной матери и о своем детстве, говорила, что Жанна для нее теперь навсегда потеряна, что она не желает даже слышать ни о ней, ни о ком другом, и когда-нибудь я сама пойму, «каково это». Потребовалось снотворное.
Несколько дней подряд толпы знакомых стремились с ней повидаться. Ее жалели, повсюду приглашали. Она вела себя безупречно и с достоинством несла бремя оставленных ей миллиардов Рафферми. Она обосновалась на улице де Курсель, как только особняк стал пригоден для жилья, не дожидаясь полного окончания ремонта.
Как-то днем, когда я сидела одна в нашем новом доме, принесли телеграмму от Жанны. Там были указаны только ее имя и номер телефона во Флоренции. Я тут же позвонила. Сперва она сказала, что я полная дура, если звоню от Мики, а потом – что пришло время убрать с дороги Франсуа. Я должна объявить, что меня мучают подозрения, и предложить проверить смету расходов по ремонту дома и разобраться, какие именно сделки заключал ее любовник с подрядчиками. Жанна просила связаться с ней по этому же номеру в то же самое время через неделю. Только теперь лучше звонить из почтового отделения.
На следующий же день Мики встретилась с подрядчиками и, как и предполагала, не нашла в счетах ничего подозрительного. Я не могла понять, в чем состоит план Жанны. Было очевидно, что расчеты Франсуа идут намного дальше комиссионных за покраску стен или покупку мебели, ему и в голову не пришло бы так бездарно обманывать Мики.
Суть происходящего я поняла, когда оказалась свидетелем сцены, разыгравшейся после нашего возвращения домой. Франсуа лично отвечал за весь ремонт. Как выяснилось, он посылал во Флоренцию копии всех смет и счетов задолго до того, как Мики поставила тетку в известность о своих планах. Франсуа защищался, как мог, уверял, что работа у Шанса заведомо требовала регулярной переписки с Рафферми. Но Мики кричала, что он подхалим, доносчик и охотник за приданым, а потом вышвырнула его за дверь.
Она наверняка встретилась с ним на следующий день, но теперь я поняла, чего добивается Жанна. Мне лишь оставалось воспользоваться ее планом и действовать дальше. Мики пошла к Шансу, но оказалось, что он даже не был посвящен в курс дела. Она позвонила во Флоренцию секретарше Рафферми и выяснила, что Франсуа, надеясь войти в доверие к крестной Мидоля, подробно информировал ее обо всем. Самое забавное, что он тоже отправил назад присланный ему чек.
Я позвонила Жанне в условленное время. Был конец мая. В Париже стояла изумительная погода, а на Лазурном берегу было еще лучше. Жанна велела мне задобрить Мики, как я умею, а потом уговорить ее поехать на юг вместе. У Рафферми есть вилла на взморье. Место называется мыс Кадэ. Именно там мы с Жанной и встретимся, когда представится удобный случай.
– Удобный для чего?
– Разговор окончен, – сказала Жанна. – Я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе уломать ее. Твое дело – быть милой и любезной, а мне предоставь думать за двоих. Позвони через неделю. Надеюсь, вы уже будете собираться.
– А завещание еще не вскрыли? Намечаются проблемы? Я имею право знать…
– Разговор окончен, – повторила Жанна. – Не изводи меня.
Десять дней спустя, в начале июня, мы с Мики уже были на мысе Кадэ. Мы ехали всю ночь на ее маленькой машине, доверху груженной чемоданами. Рано утром местная жительница по имени мадам Иветта, которая знала Мюрно, открыла нам виллу.
Она была просторной, залитой солнцем, пропахшей ароматом сосен, с высокого мыса, на котором стоял дом, мы спустились на пустынный галечный пляж. Мики стала учить меня плавать. Потом мы вернулись и прямо в мокрых купальниках рухнули на кровать, где и проспали бок о бок до самого вечера.
Я проснулась первой, долго глядела на спящую рядом Мики, пытаясь представить, какие сны роятся за сомкнутыми длинными ресницами, потом случайно дотронулась до ее ноги – она была теплой и живой, и я отодвинулась. Я почувствовала отвращение к самой себе. Села в машину и поехала в Ла-Сьота, ближайший к нам городок, чтобы позвонить Жанне и признаться, что я сама себе противна.
– Тогда возвращайся, откуда пришла. Найди другой банк. Или иди стирай белье, как твоя мамаша. А от меня отвяжись.