– Не знаю.
– И двух суток не пройдет, как все выплывет наружу. А если вы будете только вдвоем и если ты выполнишь все мои указания, проблем не возникнет.
– Мне придется ударить Мики?
– Мики будет пьяна. Дашь ей лишнюю таблетку снотворного. Поскольку вы с Мики поменяетесь местами и ей наверняка сделают вскрытие, позаботься уже сейчас, чтобы в твоем организме тоже присутствовало снотворное. А в тот день ешь те же блюда и пей те же напитки, что и она, особенно при свидетелях.
– И мне придется получить ожоги?
Не тогда ли Жанна притянула меня к себе и погладила по щеке, чтобы ободрить? Пересказывая мне потом эту сцену, она утверждала, что так и было и что именно с той минуты она почувствовала привязанность ко мне.
– Вот тут вся проблема. Если останется хоть малейшая возможность различить вас, мы обе пропали, вообще нет смысла ввязываться в эту историю, потому что мне придется признать в тебе До.
– Нет, я ни за что не смогу.
– Сможешь! Клянусь тебе, если будешь меня слушаться, придется потерпеть не больше пяти секунд. А потом ты ничего не почувствуешь. И когда проснешься, я буду рядом.
– Что именно не должно различаться? И где гарантия, что я тоже не погибну?
– Лицо и руки, – сказала Жанна. – Всего пять секунд, начиная с того мгновения, когда тебя коснется огонь, и до того, как ты окажешься в полной безопасности.
Я смогла. Жанна провела с нами две недели. Потом нашла какой-то предлог и первого июля отправилась якобы по делам в Ниццу. На три дня я осталась наедине с Мики. Я смогла вести себя как ни в чем не бывало. Я смогла пойти до конца.
Вечером 4 июля автомобиль «эм-джи» видели в Бандоле. Видели, как Мики хлещет спиртное в компании своей подружки Доменики и еще полудюжины случайных знакомых. В час ночи маленькая белая машина устремилась в сторону мыса Кадэ, за рулем сидела Доменика.
А еще через час вилла загорелась со стороны гаража и ванной Доменики. В смежной спальне заживо сгорела двадцатилетняя девушка, на ней были пижама и кольцо на правой руке, что позволило опознать в ней меня. Вторая не сумела вытащить ее из огня, хотя, похоже, пыталась ее спасти. На первом этаже, куда перекинулось пламя, вторая девушка точно повторила последние движения марионетки: подожгла кусок ткани – ночную рубашку Мики – и с истошным воплем прижала к лицу. Пять секунд спустя все и вправду было кончено. Она рухнула внизу у лестницы, так и не сумев добежать до бассейна, где больше не играли в мяч, а плескалась вода, мерцающая от долетавших до нее искр.
Я смогла.
– В котором часу ты в первый раз вернулась на виллу?
– Около десяти вечера, – сказала Жанна. – Вы уже давно уехали в ресторан. Я поменяла гайку и включила газ, но не зажгла фитиль. Когда ты поднялась наверх, достаточно было бросить в ванну клочок горящей ваты. Но сначала ты должна была дать Мики снотворное. Полагаю, ты так и поступила.
– Где ты была все это время?
– Я вернулась в Тулон и постаралась, чтобы меня там заметили. Зашла в ресторан, сказала, что еду из Ниццы на мыс Кадэ, но когда я во второй раз приехала на виллу, она еще не горела. Было два часа ночи, и я поняла, что ты запаздываешь. Мы рассчитывали, что к двум часам все будет кончено. Скорее всего, оказалось непросто увезти Мики домой. Не знаю. Мы условились, что в час ночи ты притворишься, что тебе нехорошо, и ей придется посадить тебя в машину, сесть за руль и вернуться на виллу. Но что-то не сработало, поскольку на обратном пути машину вела ты. Или же свидетели ошиблись.
– А что ты делала?
– Ждала на дороге. В четверть третьего я увидела, что начинается пожар. Я еще немного постояла. Не хотела подъезжать к дому первой. Когда я нашла тебя возле лестницы, у дома уже толпилось человек пять или шесть в пижамах и халатах, они были в панике и не знали, что делать. Потом приехали пожарные из Ле-Лек и потушили огонь.
– Разве предполагалось, что я постараюсь вытащить ее из моей спальни?
– Нет. Но, поскольку твое мужество произвело впечатление на полицейских из Марселя, идея оказалась неплохой. Правда, крайне опасной. Наверное, поэтому ты и была черной с головы до ног. Скорее всего, ты оказалась в ловушке в спальне и выпрыгнула в окно. По плану ты должна была поджечь ночную рубашку внизу, на первом этаже. Мы по сто раз отсчитывали, сколько нужно сделать шагов, чтобы добежать до бассейна. Семнадцать. Ты, кстати, должна была немного подождать, пока сбегутся соседи, а потом уже поджечь рубашку и прыгнуть в бассейн у них на глазах. Но ты, похоже, не стала ждать. В конце концов, в последний момент ты просто могла испугаться, что тебя вовремя не вытащат из воды, и не прыгнула.
– Может быть, я потеряла сознание, когда закрывала голову горящей рубашкой, и не могла двигаться?
– Не знаю. Рана на голове была большая и глубокая. Доктор Шавер считает, что ты прыгнула со второго этажа.
– Удивительно, как я вообще осталась жива! У меня на голове полыхала рубашка, а я так и не добралась до бассейна… Знаешь, все-таки твой план оказался не слишком удачным…
– Нет, план был нормальный. Мы сожгли четыре похожие рубашки. Больше семи секунд это не заняло ни разу, даже когда не было ветра. До бассейна ты добралась бы за семнадцать шагов. Пять, пусть даже семь секунд, обожжены только лицо и руки, – нет, исключено, ты не могла умереть. Но рана на голове вообще не входила в план. Как и ожоги на теле.
– Но разве я могла действовать не по плану? С какой стати я вдруг перестала бы тебя слушаться?
– Я рассказываю тебе так, как понимаю сама, – пожала плечами Жанна. – Похоже, ты не во всем меня слушалась. Реальность намного сложнее. Тебе было страшно – ты боялась предстоящего испытания, боялась думать о последствиях, боялась меня. Думаю, в последний момент ты решила что-то изменить или добавить. Ее нашли на пороге спальни, хотя она должна была лежать в кровати или рядом. Возможно, в какой-то момент ты действительно пыталась ее спасти. Не знаю.
Десять ночей, пятнадцать ночей в том октябре мне снился один и тот же сон: я действую невероятно быстро, но безуспешно, пытаясь спасти девушку с длинными волосами – то она горит в огне, то тонет, то на нее наезжает огромная неуправляемая машина. Я просыпалась в холодном поту, укоряя себя за трусость. Нужно быть по-настоящему трусливой, чтобы подмешать несчастной девушке снотворного, а потом спалить ее заживо. Ужасно трусливой, чтобы тешиться ложью, будто я пыталась ее спасти. Амнезия была для меня единственным выходом. Я ничего не помнила только потому, что я, невинный ангелочек, ни за что на свете не вынесла бы собственных воспоминаний.
Мы оставались в Париже до конца октября. Я смотрела летние пленки с Мики. По двадцать, тридцать раз. Я усвоила ее жесты, походку, манеру быстро поднимать взгляд в камеру, на меня.
– И в речи у нее присутствовала такая же торопливость, – наставляла меня Жанна. – Ты говоришь слишком медленно. Она начинала следующую фразу, не закончив предыдущей. Перескакивала с одной мысли на другую, будто слова ничего не значили, будто собеседник уже и так давно все понял.
– К тому же она была умнее меня.
– Я этого не говорила. Попробуй еще раз.
Я пробовала. У меня получалось. Жанна давала мне сигарету, щелкала зажигалкой, смотрела изучающе:
– Ты куришь, как она. Разница только в том, что ты действительно куришь, а она делала одну-две затяжки и гасила сигарету в пепельнице. Хорошенько запомни: она все бросала, едва начав. Новая мысль интересовала ее всего несколько секунд, переодевалась она по три раза на дню, мальчики не задерживались дольше недели, сегодня ей нравился грейпфрутовый сок, а завтра – водка. Две затяжки, и бросаешь сигарету. Это нетрудно. Можешь тут же закурить новую. Так даже лучше.
– И накладнее, нет?
– А вот это уже твои слова, она так бы ни за что не сказала… Никогда не повторяй такого.
Она посадила меня за руль «фиата». Проделав несколько маневров, я уже могла водить машину довольно уверенно.
– А что стало с «эм-джи»?
– Сгорела вместе со многим другим. То, что от нее осталось, нашли в гараже. С ума можно сойти, ты держишь руль в точности как она. Не такая уж ты была дурочка, в наблюдательности тебе не откажешь. Хотя, надо признать, водила ты только ее машину. Будешь паинькой, я куплю тебе такую же, когда будем на юге. Но уже на «твои» деньги.
Она одевала меня, как Мики, делала макияж, как у Мики. Широкие шерстяные юбки, нижние юбки, белье – белое, цвета морской волны, небесно-голубое. Лодочки фирмы Рафферми.
– Как тебе жилось, когда ты клеила каблуки на фабрике?
– Мерзко. Ну-ка повернись еще раз.
– Когда я поворачиваюсь, у меня кружится голова.
– А у тебя красивые ноги. И у нее ножки были прелестные. Нет, я совсем запуталась. А вот подбородок она держала выше, вот так, посмотри. Пройдись-ка.
Я подчинялась: ходила, садилась, вставала. Делала несколько па, словно танцуя вальс. Выдвигала ящики. Когда говорила, поднимала указательный палец на итальянский манер. Старалась смеяться громче и в более высоком регистре. Держалась очень прямо, слегка расставив ноги, ступни по-балетному широко развернуты. Я говорила: «Мюрно, вот фигня, чао, рехнуться можно, да уверяю тебя, бедняжка я, люблю, не люблю, знаешь что, навалом». Я качала головой в знак сомнения, потупив глаза.
– Неплохо. Когда сидишь в такой юбке, старайся не оголять ноги. Держи их параллельно, прижатыми другу и при этом слегка под углом. Иногда я просто не могу вспомнить, как делала она.
– Знаю: лучше, чем я.
– Я так не сказала.
– Ты так подумала. Ты злишься. Знаешь, я ведь стараюсь. Совсем запуталась в этой фигне.
– А вот сейчас сказала – ну точь-в-точь она! Продолжай.
Мики словно мстила мне. Она присутствовала во мне ощутимее, чем та, прежняя Доменика, она управляла мной – моими непослушными ногами, моим изнуренным мозгом.
Однажды Жанна отвезла меня к друзьям покойной. Она не отходила от меня ни на шаг, рассказывала, какая я несчастная, короче, все прошло нормально.