Машина проехала метров десять, остановилась, потом дала задний ход и поравнялась с ним. Мики выглянула из окна и сказала:
– А ведь я даже не знаю вашего имени.
Он ответил, что ей и незачем его знать.
Я убийца
Он сказал, что его зовут Серж Реппо. Сперва, когда я пыталась позвать на помощь, он зажал мне рот рукой и втолкнул в гараж. Потом понял, что больше я кричать не буду, что я его слушаю, и ограничился тем, что крепко зажал меня между стеной и машиной, а правую руку заломил мне за спину. Он говорил, наверное, не меньше получаса, не выпуская меня, тихим и взволнованным голосом, и всякий раз, когда я пыталась высвободиться, прижимал меня все сильнее. Я почти лежала на капоте «фиата», и ноги у меня онемели.
Подъемные ворота гаража оставались полуоткрытыми. В глубине вырисовался прямоугольник лунного света. Когда лицо парня двигалось, казалось, вместе с ним перемещается и граница тени.
– Потом, – говорил он, – я решил завязать с этой историей. Но пятого июля узнал, что при пожаре все-таки погиб один человек, и дело приняло другой оборот. Сначала я рассудил, что эта Доменика вас перехитрила, а потом стал думать. Я перерыл газеты, расспрашивал местных, но так ничего толком и не узнал. А эта ваша якобы потеря памяти меня просто взбесила.
Он перевел дух, как делал все чаще за последние несколько минут, и еще крепче прижал меня к капоту. Похоже, он был чуть старше, чем говорила мадам Иветта, или его старили морщинки в уголках глаз, которые появлялись, когда на лицо неожиданно падал лунный свет.
Мне тоже не хватало воздуха. Даже захоти я сейчас крикнуть, ничего бы не получилось.
– Три месяца, – сказал он. – Целая вечность. И вот вы вернулись. Когда я увидел вас с этой дылдой-блондинкой, я понял, что не выкарабкалась та, другая, что вы Мики. Сначала я сомневался, ведь вы с июля сильно изменились. Волосы, лицо – попробуй узнай! Но последние несколько дней я за вами много наблюдал. Все эти репетиции – ходи вот так, накинь кофту вот эдак – полная ерунда… Если по-честному, сначала я не собирался просить у вас еще денег. Но теперь все угрызения совести улетучились. Ведь это я вас предупредил. Короче, я хочу свою долю. Усекли?
Я в отчаянии замотала головой, но он не понял, что я хотела сказать.
– Не юлите! – прикрикнул он, резко приподняв меня, от чего нестерпимо заболела поясница. – Охотно верю, что вас садануло по башке. Если бы вы прикидывались, вас так или иначе раскусили бы. Но вы ее убили, тут нет смысла отпираться!
На этот раз я кивнула.
– Отпустите меня, умоляю.
Я сумела выдавить только шепот, и он скорее прочел по губам, чем услышал.
– Но вы-то меня хорошо поняли?
Я снова устало кивнула. Он поколебался, отпустил мое запястье, слегка отстранился, но другой рукой продолжал придерживать меня за бедро, словно по-прежнему опасался, что я сумею сбежать. Той же рукой он подхватил меня, когда я повалилась на капот машины. Сквозь ночную рубашку я чувствовала его влажную ладонь.
– Когда она вернется, эта ваша подружка?
– Не знаю. Через несколько дней. Прошу вас, отпустите меня. Я не буду кричать. Я не убегу.
Я оттолкнула его руку. Он попятился к стене гаража, и мы долго стояли молча. Я оперлась на машину, силясь выпрямиться. Гараж крутанулся у меня перед глазами раз, другой, но я устояла. Только теперь я обнаружила, что ноги у меня совершенно ледяные: с меня слетели шлепанцы, когда он толкнул меня в гараж. Я попросила его принести их.
Он подал мне шлепанцы и, когда я сумела обуться, снова шагнул ко мне:
– Я не хотел вас пугать, наоборот, мне-то как раз выгодно, чтоб мы поладили. Вы сами меня вынудили вас запихнуть сюда. А вообще-то все ясно, как божий день. Я могу вас донимать бесконечно, а могу и отвязаться. Если честно, мне вовсе неохота с вами возиться. Но вы мне сами обещали отвалить лимон. Теперь я хочу два, один за вас, второй за дылду. Все честь по чести, верно?
Я покорно со всем соглашалась. Лишь бы остаться одной, подальше от него, и привести в порядок свои мысли. Сейчас я пообещала бы что угодно. Наверное, он это понял, потому что заявил:
– Только не забудьте, что ваша подпись все еще стоит у нас в книге. Я ухожу, но буду рядом и вас из виду не потеряю, поэтому не валяйте дурака. Один раз вы меня надули, и хватит: я крепко усвоил урок.
Он отступил назад, остановился на пороге в лунном свете:
– Так я могу на вас рассчитывать?
Я ответила: да-да, конечно, уходите быстрее. Он добавил, что мы скоро увидимся, и исчез. Бесшумно. Я не слышала его шагов. Через минуту, когда я выбралась из гаража, луна освещала абсолютно безлюдное пространство, впору было подумать, что мне снова приснился кошмар.
Я не могла заснуть до рассвета. Опять ныл затылок, ломило спину. Даже под несколькими одеялами меня бил озноб. Я старалась вспомнить его рассказ слово в слово. Но уже тогда, в гараже, хотя он больно прижимал меня к машине, каждая фраза, которую он шептал мне в ухо, вызывала у меня в голове множество образов. И теперь они помимо моей воли накладывались на его историю, искажая ее.
Да и вообще, кому верить? Сама я ничего не помнила. Я жила как во сне, отраженной жизнью тех, кто со мной говорил. Жанна рассказывала мне собственную историю о Мики, как она ее понимала, и это было ее в[и]дение. Я слушала, но воспринимала по-своему, и когда я позже описывала те же события или того же человека, это уже было мое в[и]дение, еще более далекое от реальности.
Жанна, Франсуа Руссен, Серж Реппо, мадам Иветта: зеркала, отражавшиеся в других зеркалах. На самом деле все то, чему я верила, существовало лишь в моем воображении.
В ту ночь я даже не попыталась найти объяснение странному поведению Мики в рассказе Сержа Реппо. И тем более не стала снова восстанавливать в памяти страшную ночь пожара.
До самого рассвета я, точно в беличьем колесе, прокручивала в голове малозначащие детали. Например, представляла, как Серж наклоняется к окну «эм-джи», чтобы забрать черную тетрадь (кстати, почему черную? Он ведь мне такого не говорил). Если он поцеловал Мики («Я даже мимоходом поцеловал вас»), то в щеку или в губы, когда наклонялся или когда выпрямлялся? Есть ли в его рассказе хоть слово правды?
Или вдруг я ощущала на себе запах омерзительного дешевого одеколона, которым он обильно смочил волосы. Мики тоже обратила на него внимание. «Ваша подпись, – сказал он мне, – была подлинной, я тут же проверил, возле приборной доски было светло. А еще вы спросили, чем у меня пахнут волосы. Это особый одеколон, алжирский, я там служил в армии. Видите, такое не выдумаешь!»
Вероятно, он даже назвал Мики марку. Но мне в гараже ее не сказал – для меня одеколон так и остался безымянным. Больше мысли об опасности, которую этот тип представлял для нас с Жанной, меня мучил этот запах, я чувствовала его – или мне казалось, что чувствую, – повсюду; он въелся в перчатки, в руки, он вынудил меня снова зажечь лампу. Должно быть, шантажист все еще бродит вокруг дома, вокруг меня. Стережет меня, как свою собственность: как воспоминание, как разум, уже принадлежащий ему.
Я пошла в ванную, помылась, снова легла в кровать, но его хватка не ослабевала. Я не знала, где в доме хранится снотворное. Я заснула только к утру, когда солнечные лучи уже стали пробиваться сквозь ставни.
Встревоженная мадам Иветта разбудила меня почти в полдень, но мне показалось, что запах до сих пор не улетучился. Первое, о чем я подумала: этот тип наверняка подозревает, что я попытаюсь предупредить Жанну. Если я действительно попытаюсь, он так или иначе узнает, придет в бешенство и выдаст нас. Так что лучше не рисковать.
После завтрака я вышла из дома. Его видно не было. Иначе я попросила бы у него разрешения позвонить во Флоренцию.
Два следующих дня я томилась, строила и тут же отметала самые нелепые планы избавления от него втайне от Жанны. Я бесцельно слонялась от пляжа к дивану на первом этаже и обратно, но он так и не появился.
На третьи сутки, в день моего рождения, торт, испеченный мадам Иветтой, напомнил мне, что сегодня вскрывают завещание. И Жанна должна со мной связаться.
Она позвонила днем. Серж скорее всего на почте. Наверняка будет подслушивать и поймет, кто я такая. Я не знала, как заставить Жанну приехать поскорее.
Я сказала, что все в порядке, что ужасно по ней скучаю. Она ответила, что ужасно скучает по мне.
Сперва я не обратила внимания, что у нее какой-то странный голос, поскольку волновалась только о постороннем присутствии на линии, но в конце концов я спросила, что случилось.
– Ничего особенного, – сказала она, – просто очень устала. Возникла проблема. Придется задержаться еще на день-два.
Она просила меня не тревожиться. Обещала все объяснить по возвращении. Когда пришло время повесить трубку, мне вдруг показалось, что нас разлучают навеки. Но я машинально изобразила звук поцелуя и ничего не сказала Жанне.
Новое утро, новые страхи.
Выглянув в окно спальни, я увидела двух мужчин, которые что-то записывали в блокноты возле гаража. Они подняли головы и кивнули мне. С виду они напоминали полицейских.
Когда я спустилась, они уже уехали. Мадам Иветта сказала, что это были служащие пожарной охраны из Ла-Сьота. Они хотели что-то проверить, она не знала, что именно: речь шла о деревянных деталях дома и мистрале[8].
Я подумала: «они» затеяли новое расследование.
Я поднялась к себе одеться. Не знаю, что на меня нашло. Я дрожала, видела, как трясутся руки. Я снова не могла сама натянуть чулки, хотя раньше с этим справлялась. И разум тоже отказывался шевелиться, его словно парализовало.
В какой-то момент, надолго застыв посреди комнаты босиком с чулками в руке, я услышала, как внутренний голос говорит мне: «Если бы Мики знала, она сумела бы за себя постоять. Она сильнее тебя, ты была одна, Мики ни за что не погибла бы. Этот тип лжет». Какой-то другой голос предупреждал: «Серж Реппо уже сдал вас обеих. Неужели ты думаешь, что пожарные заявились сюда через три месяца только ради того, чтобы проверить состояние дома? Беги отсюда, отправляйся к Жанне».