«Что ж за непруха такая», — думает про себя Джеймс. У него сломан позвоночник? Рукой-то пошевелить получается, а вот с ногами такой фокус не проходит. Конечности не слушаются, а вторая рука будто тоже сломана — не гнётся, да и шевелится с трудом.
Прежде чем в коридоре гаснет свет, он успевает заметить чей-то силуэт.
— Эй! — кричит Джеймс. Может, если там кто-то есть, то хоть доктора Харта позовёт — на приезд других врачей рассчитывать не приходится. На улице в очередной раз грохочет гром. — Мне бы помощь не помешала!
Он пытается перевернуться на живот. Снова стонет. Как же больно, зараза. Попытки не увенчиваются успехом, и Джеймс сдается, прислушиваясь к чьим-то шагам. Медленные и осторожные, в отличие от его собственных.
— Аккуратнее, там лестница залита черт знает чем, — предупреждает он. — А то чего доброго свалитесь, как и я.
Джеймс понятия не имеет, кто сейчас спускается в подвал, но на его предупреждения этот человек не отвечает. Помалкивает, будто воды в рот набрал, и всё шагает и шагает. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем шаги наконец стихают.
Он слышит, как капает где-то поблизости вода и вновь пытается повернуться. Фонарик свалился куда-то, когда он упал, и скорее всего отключился — в подвале темно, хоть глаз выколи. Странно, что другого фонаря с собой никто не взял.
— Кто там хоть? Посветить нечем? Не видно ж ничего, — со стоном фыркает Джеймс.
И тогда, когда ответом вновь оказывается тишина, ему наконец становится не по себе. Внутреннее чутье, наработанное ещё в раннем детстве, — тогда, когда день изо дня приходилось выпутываться из неприятностей, убегать от копов и прятаться от других, чтобы просто выжить, — в последнюю пару лет ослабело. И лишь сейчас вновь даёт о себе знать.
Он в опасности. Настоящей. Ударивший в голову адреналин позволяет забыть о боли, одним рывком приподняться на здоровой руке и попытаться отползти в сторону. Бесполезно.
Ладонью Джеймс скользит по полу, валится обратно и едва не выбивает себе зуб.
— Кто здесь? — и вновь никто не отвечает. Шаги стихают. Джеймс не слышит даже дыхания и начинает думать, не померещилось ли ему это всё.
Не иначе как на кухне сегодня добавили слишком много травы в настойку болиголова. Мысль кажется такой правильной, такой убедительной — она медленно усмиряет его сознание, усыпляет бдительность.
Последним, что чувствует Джеймс, оказывается мощный удар по голове. Теперь всё вокруг темнеет по-настоящему.
***
— Нечисто тут что-то, ой нечисто, — в который раз причитает Марта Стэнли, когда они остаются на кухне вдвоем. — Никогда у нас на Хемлок Айленд такого не было, а тут на тебе. А всё два года назад началось, точно тебе говорю, Эрик, — как проклял кто-то Ричарда нашего, а вместе с ним и всю семью. Ну кто мог убить Элис-то? Не верю, что у кого-то из его детей рука поднялась бы с человеком покончить.
Эрик Саммерс тянется за лежащей на столе пачкой сигарет и громко щёлкает зажигалкой. В отличие от Марты, он уверен, что с детей Ричарда сталось бы кого-нибудь прикончить, коли это посулило бы им какую выгоду, да только проку от смерти Элис грош, как ни крути.
Правильно Лили сказала, когда ставила ту на место — её роль в семье это наследника выносить, родить и вырастить, а прав или богатств каких при ней не водится. Он затягивается, выпускает изо рта густое облако вонючего дыма.
— Ты только мне не говори, — хрипит он, закашлявшись, — что веришь в их этого Спасителя, а. Уж сколько лет мы с тобой тут работаем, сколько всяких разных Стоунов повидали, а от Спасителя одни только россказни и были. Ну жили тут раньше эти его жрецы, ну построили им когда-то часовню — реальнее-то он от этого не стал. Сказки это всё. Для детей и блаженных.
— Да кто ж тогда беднягу убил?
— А то я не сказал бы, если б знал, — фыркает Эрик. — Они каждый год друга поубивать готовы, но не думал я, что когда-то до настоящих убийств дойдёт. Чай не зря говорят, будто деньги людей портят. Глядишь и ещё кого прикончат.
— Типун тебе на язык, Эрик! — едва не кричит Марта, отставляя в сторону чашку с чаем. Опять она туда свою фирменную настойку добавила — болиголовом до сих пор на всю кухню несёт. — Ты видел, какой там шторм? Он до завтрашнего утра не утихнет, а то и до послезавтрашнего. И если окажется, что кто-то из наших за этим стоит… Жуть! Всех же перебьют.
Нет, в такие глупости не верится. Может, и стоит за этим кто-то из детей Ричарда — Стефан, а то и сам Кроуфорд решил женой прикрыться, лишь бы на него никто думать не стал. А может сидит на острове какая-то тварь — хочется ей чужие денежки заграбастать, когда вся семья помрёт. И под тварью он подразумевает вовсе не так называемого «спасителя», а самого обычного человека. Просто не знает ещё, которого.
Эрик вздрагивает и потряхивает косматой головой. На ночь-то так думать не стоит, а то спать придётся в обнимку с охотничьим ружьем. Он вновь затягивается.
— Так того и боюсь, Марта, — выдыхает он. — Того и боюсь.
За окном сверкает молния, от грома едва не содрогаются ставни, и свет на кухне резко тухнет. Хлопает дверь.
— Ну вот те раз, — Эрик поднимается на ноги, с грохотом отодвигает табурет и на ощупь двигается в сторону двери. — Никак пробки выбило.
Тьма стоит такая, что единственным, что ещё можно разглядеть остаётся огонёк тлеющей сигареты. Он крепче стискивает ту зубами, грязно ругается, натолкнувшись на стоящие неподалеку от двери банки. Вот и любит же Марта понаставить утвари где ни попадя!
Дверь оказывается заперта.
— А дверь-то ты зачем закрыла? — Эрик по привычке оборачивается, но разглядеть Марту не может.
— Да открыта была. Ты может сам закрывал? Посмотри, там ключ в ключнице должен быть.
Ключницу приходится искать на ощупь. Эрик медленно двигается вдоль стены, руками проводит по заставленным посудой столешницам и наконец-то чувствует под пальцами небольшой стык — значит, где-то здесь и висит на стене ключница. Шарит пальцами по стене, ощущает под ними зернистость штукатурки. Вот удивительно, как резко могут обостриться чувства, стоит одному из них отключиться.
Марта позади оглушительно вопит.
Напрочь забыв про ключи, Эрик резко разворачивается и хватает со столешницы первое, что попадается под руку — вроде, кастрюлю.
— Марта, ты цела? — спрашивает он, когда напрягается всем телом, готовый ударить в любой момент, и шагает обратно к столу. Медленно, осторожно, прислушиваясь к каждому шороху.
Она молчит. Он слышит грохот и звон посуды, словно та упала со стула и потянула за собой скатерть и все те тарелки, что ещё стояли на столе. Чужие шаги начинают отзываться хлюпаньем. Да разве ж на полу была вода?
Идти становится тяжелее. Ботинки прилипают к полу. Эрик чертыхается про себя. Вот только столкнуться с убийцей для полного счастья ему не хватало. Староват он уже для этого, да и пожить ещё хочется. Там, в городе, у него ещё жена — даром, что сварливая — и совсем ещё зеленый сын. Да он же со своей работой с ним даже пообщаться толком не успевает!
— А ну покажись, гад! — кричит Эрик, голос хрипит. — Только и умеешь, что на женщин набрасываться, а? Дерись как мужчина, кем бы ты там ни был!
Он слышит, как сдавленно стонет на полу Марта, слышит её сбивчивое дыхание. Ещё жива, значит, — уже хорошо. Эрик крепче сжимает в ладонях кастрюлю, которая на поверку оказывается тяжелым котлом для жаркого.
Но кого-то чужого он не слышит. Дождь продолжает барабанить по окнам, заглушая большинство звуков. Когда молния вновь освещает просторную кухню, он замечает черную тень в другом конце помещения.
— Попался! — кричит Эрик, прежде чем броситься на преступника. Даже если ничего у него не выйдет, он не собирается умирать как последний трус.
Добежать он не успевает. Спотыкается, будто ему ставят подножку, и валится на пол. Падает не иначе как рядом с Мартой, судя по приглушенному стону неподалеку.
Весь пол и впрямь залит водой — непривычно густой, вонючей. В темноте не видно, но тот как помоями облили. Эрик морщится, пытается подняться, но не может.
О том, что его ударят по затылку он знает заранее. Предугадывает — шестое чувство срабатывает, а может и подсказывает кто. Он теряет сознание и впервые думает: «а может, существует всё-таки этот их Спаситель?»
Даже если и существует, спасать он его не спешит. Никто не спешит.
***
Следующим утром в поместье непривычно тихо: не гремит посудой миссис Стэнли, не носится туда-сюда недовольный продолжительным штормом сторож Саммерс, не слышно даже Джеймса. А ведь тот зачастую коротал свободное время за игрой на гитаре где-нибудь в комнате прислуги, когда заняться в доме было нечем — а садовнику в шторм, когда и в сад-то выйти не получится, заняться как раз нечем.
Лили с подозрением выглядывает в коридор, но никого не видит. Все гостевые комнаты располагаются на втором этаже, неподалеку от её спальни, и она замечает приоткрытые двери, но ничего не слышит. Наверное, остальные уже давно заняты своими делами.
За окном темно — небо всё так же затянуто тучами, завывает ветер и не стихает гроза — и понять, сколько сейчас времени, Лили не может. Часов в комнате нет. Мрачная и жутко уставшая, словно всю ночь её избивали мешками с картошкой, она спускается на первый этаж.
Пол у лестницы залит водой, дверь в подвал открыта нараспашку и несёт оттуда помоями. Сделав ещё несколько шагов вперёд, Лили замечает, что за этой дверью собралась вся семья — они толпятся на ведущих вниз ступенях. Таких же мокрых, измазанных в песке и водорослях.
Она непроизвольно вздрагивает.
— Не смотри туда, Лили, — Эшли пытается вытолкать Лили обратно в холл, едва она оказывается на лестнице. — Не стоит тебе это видеть. Я специально попросила маму тебя не будить, хотя она и говорила, что…
— Что там? — Лили хмурится и мрачнеет. Ей не нравится, когда от неё пытаются что-то скрыть.