В девять его смена завершалась. Он тянул последние минуты службы, хотел передать итальянца другому офицеру.
Тут нетерпеливый южанин стал сигналить. Это уже было верхом хамства и наглости. Надо было им серьезно заняться!
– Ладно! – оборвал разговор пограничник чуть резче, чем следовало бы. – Пусть вас поляки дальше мучают.
– Спасибо!
Счастливый водитель вздохнул с облегчением и плавно утопил педаль газа. Микроавтобус набирал скорость.
Водитель испытал сильное облегчение. Но во много раз счастливее почувствовал себя его пассажир.
Сергей спрятался между коробками с дипломатической почтой. Металлический фургон не был оснащен звукоизоляцией. Это позволяло Сергею слышать весь разговор, происходящий снаружи. Когда он услышал приказ проехать на сканер, холодок ужаса пронесся по всему его телу.
Точно такой же холодок привел его в себя, когда он упал на полной скорости, совсем немного не добежав до стоянки.
Сергею было очень больно. Он решил, что это снова перелом. Позвоночник опять подвел его. Глаза закрылись от желания исчезнуть, раствориться.
Но тут в темноте погасшего сознания раздался очень четкий и близкий крик, голос его дочки, просившей об одном:
«Папа! Помоги! Спаси нас!»
Сергей встал и побежал так, как не бегал никогда раньше.
Сейчас он ехал в фургоне по польской земле и считал часы и километры. Сто девяносто пять до Варшавы, оттуда шестьсот до границы с Чехией и еще 200 до Праги. Успеет ли он? Доберется ли до банка раньше своих врагов?
У него не было выбора.
Небо, усеянное звездами, редко было доступно Инге в Москве. На эту роскошь у нее никогда не было времени. Она не могла поднять голову и просто посмотреть, что происходит там, наверху.
Или в московском небе не было звезд?
Возможно. Как говорил один певец с минимальным набором вокальных способностей, зачем звезды на небе, когда их так много на земле? Видимо, он имел в виду себя.
А здесь, в Праге, под крышей старого особняка, переделанного в гнездышко для свиданий, Инга впервые за многие месяцы вновь увидела звездное небо. Оно просвечивало сквозь декоративные ставни узких окон.
Инга пребывала не в том состоянии, когда звездное небо могло бы стать для нее предметом радости, тоски, любви, печали или других человеческих чувств. Оно просто спасало ее, не давало сойти с ума, помогало отрешиться от того кошмара, который творился рядом с ней.
Метрах в трех от Инги, сидящей на полу, на огромной и очень удобной кровати уже больше двух часов подряд, делая лишь короткие перерывы на перекур, занимались сексом блондинка и главарь банды, похитившей ее ребенка. Женщина, прикованная наручниками к трубе, не могла ни уйти, ни заснуть, ни перестать слышать весь этот кошмар, сильно расширивший ее познания в способах и приемах интимных наслаждений. Чтобы хоть как-то отрешиться от жуткой реальности, Инга выбрала себе участок звездного неба как объект внимания, и больше часа смотрела только на него, слушая стоны и крики своих тюремщиков.
Тяжело дыша, Кристина без сил свалилась на грудь любовника. Несмотря на то что последние десять минут именно она в роли дикой наездницы несла на себе груз основных усилий, Кирилл тоже никак не мог затормозить бешено бьющееся сердце.
– Ты просто супер, малышка! – Ему явно не хватало воздуха. – Но не заводи меня снова. – Кирилл внимательно посмотрел ей в глаза. – Я уже не выдержу!
– Деньги будут у нас завтра? – спросила Кристина, тут же поцеловала Кирилла и укусила его за сосок.
– Эй, больно! Да. Ничто не должно помешать.
– Сколько времени мы не будем видеть друг друга?
– Минимум полгода, лучше два-три или не видеться совсем.
Любовники общались совсем негромко. Часть их разговора перекрывалась шумом, доносившимся с улицы. Группы подвыпивших туристов завершали свой уик-энд в Праге.
Инга пыталась услышать хоть что-то. Вдруг они говорят о Ксюше? Но уловить получалось лишь отдельные слова.
– Год, два, три. Я не буду скучать! – Кристина сладострастно улыбнулась. – Особенно когда заберу свою долю. Но что будешь делать ты без моего тела?
– Не знаю, – ответил Кирилл и облизнул вновь пересохшие губы.
– Флешку со счетами ты не потерял? – осведомилась девица.
– Она в кармане пиджака.
– Я только уточнила, чтобы не забыть.
Инга снова обратилась к небу за ставней.
В наступившей тишине ей вдруг показалось, что кто-то за ней внимательно наблюдает. Повернувшись обратно, она поймала внимательный взгляд Кристины. Какое-то подобие улыбки исказило напряженные губы блондинки.
Свое детство в императорском Пушкине, больше известном всему миру как Царское Село, Кристина ненавидела всеми фибрами души. Она терпеть не могла слабохарактерную мать, которая завела ее, или приблудила, как говаривали соседи, от заезжего эстонского рок-музыканта. Девчонка ненавидела своего отца, так никогда и не увиденного, даже не поинтересовавшегося хотя бы одним днем из ее жизни. Она ненавидела соседей, друзей, подруг, учителей, знакомых и всех, всех, всех.
Но больше всего она все-таки ненавидела мать, которой дела не было до маленькой дочери. Пьянки, гулянки, модные наряды, новые мужики каждую неделю, с каждым годом все ниже опускавшиеся классом и манерами.
Слабая на передок мамаша пользовалась спросом у всей округи, не могла никому отказать. Так она и меняла кавалеров, пока в один прекрасный день очередной напившийся любовник не изрезал ей всю грудь и живот острым как бритва ножом.
Никакой угрозы для жизни не было. Но уродливые шрамы сильно ограничили круг почитателей ее талантов. Пришлось ей идти работать в императорскую конюшню в прямом смысле этого слова. Мать Кристины стала щеголять в костюме императрицы в музее экипажей. Расслабленные туристы были не прочь увезти домой пару снимков с самой Екатериной Великой.
Правда, звали мать Кристины просто Ниной.
Там же, на задней полке императорских саней, Нина быстро нашла дочери будущего отчима, фотографа, с которым они вместе сшибали деньги с туристов.
Да, отчим.
Еще Кристина, конечно, не могла простить матери отчима. Здоровый и крайне работоспособный, он был патологически жаден. Этот тип зарабатывал огромные деньги, иногда по тридцать-пятьдесят тысяч в день, присваивал себе все доходы Нины и не оставлял на хозяйство почти ничего, каждую выданную копейку заставлял отрабатывать.
Но не бедность, пьяные побои и фактическое сиротство при живой матери стали главным кошмаром маленькой Кристины.
Когда ей было восемь лет, отчим вернулся домой сильно навеселе, что бывало через день, не застал матери, посмотрел на нее, еще маленькую, сальным взглядом и сказал:
– Смотри, не забывайся! Для себя ращу! Мать твоя мне… – Эти свои слова он сопроводил характерным жестом. – А вот ты будешь моей, подрасти только.
Он дал ей пятьсот рублей, что было щедростью, доселе невиданной в этих стенах.
С того дня Кристиной овладел страх. Девочка не знала, что ей делать, и радовалась каждый раз, когда все обходилось.
Она попробовала рассказать об этом матери, но та то ли не услышала, то ли не поняла слов, произнесенных ребенком.
– Дура! Ты знаешь, сколько у него деньжищ? – только и сказала Нина.
Помощи от матери ждать не приходилось. Это Кристина твердо уяснила.
Годы шли, девочка росла, вытягивалась и хорошела.
В один из зимних вечеров отчим вернулся домой в сильном подпитии. Пьяная мать с обеда спала на кухне.
Отчим пришел с бутылкой, поставил ее на стол, раскупорил и заявил падчерице:
– Тащи две рюмки и пожрать чего-нибудь!
– А чего две-то? Придет кто? – спросила девочка.
– Сегодня ты придешь! – ответил отчим.
У Кристины внутри все похолодело, но она молча накрыла на стол.
Отчим наполнил обе рюмки водкой и приказал:
– Пей!
Собрав всю волю в кулак, Кристина опрокинула свою рюмку. Дыхание у нее перехватило, на глазах выступили слезы, но она старалась сдерживать себя.
«На этот раз не пронесет, – почти спокойно подумала девочка. – Ублюдок!»
Отчим выпил, закусывать не стал, резко подскочил и потащил Кристину к дивану. Она не сопротивлялась, осознавала неизбежность происходящего, старалась лишь хорошенько запомнить все детали. Мерзкие прикосновения его губ, потных пальцев, запах его несвежего тела, боль и отвращение. Это ей удалось сделать. На всю жизнь!
Память и месть – неотделимые друг от друга вещи. Пока в памяти хранится образ обидчика, желание восстановить справедливость и наказать мерзавца непреодолимо. Как только образ стирается, это желание ослабевает.
Но Кристина была не из таких. Она жила сильными эмоциями, не знавшими предела ни в чем.
Со временем ее стремление отомстить только усиливалось. Как и когда это произойдет, она пока не знала, но месть становилась целью ее жизни. Тогда ей было тринадцать лет.
О том, что произошло, отчим приказал никому не рассказывать, пригрозил, что убьет мигом, нисколько не задумываясь.
Кристина, собственно, и не собиралась болтать об этом, наскоро оделась и выскочила на улицу. Именно в этот момент затравленная и озлобленная на весь мир девочка окончательно решила уйти из дома и сполна получить от людей все, что они ей задолжали. Ей надо было бежать не только от грязных ласк отчима, но и от всей той безысходности, которая ее окружала.
Кристина уже поняла, что ей хочется жить шикарной жизнью, той, которую она видела в качественном американском кино. Она станет похожа на героинь фильмов «Шоу герлз», «Основной инстинкт», «Дьявол носит Прада», такой же независимой, раскрепощенной, уверенной в себе, забирающей то, что ей хочется, контролирующей и использующей мужчин по собственному усмотрению. У нее был для этого нужный инструмент – ее тело, при виде которого оборачивались многие мужчины. Плюс умение манипулировать, которое она пока только оттачивала.
Хорошо организованный ум диктовал Кристине главное – из Пушкина надо уезжать. Не в Питер, куда мечтали перебраться все ее подруги, а в Москву. А уже оттуда в Париж, Лондон, Нью-Йорк, туда, куда повезут ее те, кого она будет вертеть на своем мизинце, богатые и слабые мужчины.