Мазнула взглядом по злорадно скалящемуся Слепчуку… и процедила через губу:
– Niech pan Schutzmann jdzie do kuchni, tam pana nakarmią!
Злорадная ухмылочка, приклеившаяся к губам Слепчука, превратилась в кривую гримасу, и он фальшиво-любезным тоном протянул:
– Nic nie rozumem, co to panna mowi! Nie mowię po psiemu… Przepraszam, po polskemy…
Барышня одарила его бешеным взглядом, подняла глаза на своего молодого спутника – у барчука лицо даже не дрогнуло, точно он не понимал, что их оскорбляют. Девушка зашипела сквозь зубы, но на шуцмана рявкнуть не осмелилась, отыгралась на горничной:
– Słyszała pana oficera? Czego wstała?[34] – Повернулась и пошла прочь, волоча своего похожего на манекен спутника за собой.
– Ач, яка краля польська! – Слепчук смачно сплюнул, глядя ей вслед. – Нічого, панночко, недовго вам вже залишилося… панувати! Покінчили з жидами, і з поляками покінчимо![35]
Глава 7Польское подполье
«Где наши? Где этот треклятый барак?»
Пахнущие рыбой бараки из потемневших брёвен казались все одинаковыми. Тихоня сиганул через невысокий плетень, упал, вскочил…
– Куда несешьсён? – раздался знакомый голос.
Тихоня смог остановиться, лишь уцепившись за плетень.
Их проводница через болото, всё в той же охотничьей куртке и платке, закрывающем и рот, и лоб, сидела на грубо сколоченной скамье, держа на колене немецкий автомат.
Тихоня увидел её, автомат… и головой вперёд, как бык на ограду, ринулся к двери. Удар! Всем телом, с размаху! Дверь распахнулась, и он кубарем вкатился в насквозь пропахший рыбой барак с длинными нарами в два ряда… и замер, растянувшись на полу, снизу вверх глядя на двух польских ксендзов – в чёрном и товарища комиссара с дядькой Йосипом – в белом… чистом исподнем, прихлёбывающих душистый травяной чай из обёрнутых краем рукава металлических кружек и заедающих… булками! Натуральными булками, каких Тихоня с начала войны не видал!
– Тут… тут немцы! – приподнимаясь на локтях, простонал он.
Товарищ комиссар посмотрел задумчиво, макнул булку в чай и наконец кивнул:
– Да, я знаю… Ты пока иди отсюда, хлопче, позову, когда до тебя дело дойдёт.
– Так… Немцы же! – растерялся Тихоня.
– Иди, иди… – задумчиво покивал комиссар, не отрывая глаз от выпрямившегося, будто палку проглотил, ксендза.
Тихоня встал и пошёл. На крыльцо. Оглянулся с порога – никто на него не смотрел, четверо в бараке по-прежнему глядели друг на друга. Дверь за его спиной с грохотом захлопнулась.
– Я тут караулем… – Панянка погладила автомат, будто пристроившегося на коленях кота. – Чтоб никто не подобрался. Пристрелила б, и ниц мне за те не было – цоб не бегали где не надо! – вздохнула и подвинулась, давая Тихоне место. Подумала ещё минуту… вытащила из кармана булку и сунула ему в руки.
– Только и знаете, что на советских партизан нападать. Все вы одинаковые, – держа булку в раскрытых ладонях и не решаясь – то ли съесть, то ли гордо отказаться, – пробурчал Тихоня и с торжеством добавил: – Вот я ж и говорю! Нападаете!
– Так я теж говорю, – согласилась Панянка. – Бегаете.
Меж сараями, крепко прижимая к себе гуся, со всех ног мчался Стриж. Гусь выставил голову над его плечом, будто дуло пулемёта, и пулемётно, очередями, гоготал. Следом, одной рукой поддёрнув подол чуть не до пояса, а другой сжимая здоровенный тесак, за ними гналась Малгожата. Выскочила на площадку перед бараком, увидела Тихоню с булкой и Панянку с автоматом… заложила широкую дугу и так же, с ножом наперевес, умчалась прочь. Тихоня вздохнул: вряд ли её напугала булка.
– Маю надежду, на немцев она с тем ножом не выскочит, – усмехнулась Панянка.
– Она с ножом на моего гуся выскочила! Ей эта велела… фря в лентах, что там у озера с зонтиком и барчуком выгуливается, нашего товарища Гуся зажарить! – прохрипел Стриж.
– То они не знают, цо гусь – товарищ, иначей велели б расстрелять, – меланхолично заметила Панянка.
– Много ты понимаешь… – презрительно скривился на неё Тихоня и уже мрачно закончил: —…в гусях. Кто она вообще такая, эта… фря в лентах? И почему тут немцы?
– Фря? – переспросила Панянка и пожевала губами, точно пытаясь распробовать незнакомое слово. – Панна Кристина Михайлина Косинская. Хозяйка здешнего имения. Наследница хозяев, – подумав, исправилась она.
– Жадные эти паны, одного имени, как нормальным людям, им мало! – покрутил головой Стриж.
Панянка одарила его нечитаемым взглядом и продолжала, обращаясь только к Тихоне:
– А что до швабов… Кто подумает, цо советские партизаны встречаются с польскими в… – она постучала пальцами по автомату, видно, подбирая русские слова – ноготки у неё были ровные, совсем не рабоче-крестьянские, – …в имении, куда немецкие офицеры ездят на рыбные обеды?
– Похоже, им надоела рыба. – Стриж, не мучаясь раздумьями, отобрал у Тихони половину булки и принялся жадно есть. – А барчук кто? – прошамкал сквозь забитый рот.
– Паныч? – Панянка наконец-то посмотрела на Стрижа – неодобрительно.
Тихоне стало стыдно… и одновременно стыдно за свой стыд. Это когда еды полно, можно булку… с ножом и вилкой употреблять. Посмотрел бы он на эту… Панянку, наголодайся она, вот как они за два года в лесах!
– Кузен. Из города. В городах сейчас голодно, а тут можно прокормиться. – Голос Панянки звучал сухо и равнодушно, но Тихоне показалось, что разговор ей не нравится. – А вы… тоже родственники? Видно стало, как отмылись. Он – твой брат? – Она кивнула на Стрижа.
– Это он – мой брат! – щербато ухмыльнулся Стриж. – Панянка… в смысле, которая там… Хоть знает, что у неё тут не только немцы гостюют?
Если уж отрядный разведчик чего решил узнать – он это узнает, и не панянкам с ним тягаться!
– Знает, что ей следует знать, – ещё суше отрезала Панянка. – Чего не следует – не знает.
Понятно. Навроде полицаев в Белоруссии, что и немцам прислуживали, и сведения партизанам поставляли в надежде, что это им поможет, когда советская власть вернётся.
– После победы небось рассказывать будет, как партизан кормила. – Стриж ссыпал в рот бережно собранные в горсть крошки.
Вадька горестно посмотрел на свою половину булки – поздно гордость показывать! – и, отломив кусочек, отправил в рот.
– Тихоня, тебя здешние паны покусали? Манерами заразился? – скривился Стриж.
Вот же… язва! Тихоня замер под скрестившимися на нём взглядами. И что теперь – начать демонстративно жрать, чтоб эта… Панянка не заподозрила, что он из-за неё…
– Оружие! – прервал его чужой голос, раздавшийся, казалось, над самой головой.
Пальцы Паненки стиснулись на автомате, все трое замерли, оглядываясь по сторонам.
– У правительства Сикорского[36] с вашим договор… – продолжал голос, в котором отчётливо слышался польский акцент.
– Отчего оружия у меня не прибавится! – резко ответил голос комиссара.
Из узкого и маленького, больше похожего на отдушину, окошка под крышей барака вился сизый дымок. Остро запахло махоркой.
– Чего ваше лондонское правительство вам оружия не шлёт? – проворчал дядька Йосип.
– Оно шлёт. Но мало… и далеко.
– А у меня всё близко! – буркнул комиссар. – До немцев дойти и взять. Давайте ваших людей, будем вместе ходить. Вон в отряде Макса[37] у всех оружие.
– Мы бы хотели, чтобы польские формирования сохраняли самостоятельность. Чтобы поляки сами освобождали Польшу, – ответили ему.
– Не освободите вы никого, – устало бросил комиссар. – У вас ни государства, ни армии.
– У них в 1939-м и государство было, и армия была, а немцы всю территорию за месяц захватили! – насмешливо хмыкнул Йосип.
– Не всю немцы. – Голос старшего ксендза напоминал шипение разъярённой змеи. – Советы тоже поучаствовали.
– Я-то в ту пору ещё советским не был. В Луцке в тюряге сидел за членство в Коммунистической партии.
– Мы забрали Брест у немцев! – оборвал комиссар, и голос его был жёстким и шершавым, как наждак. – Все польские войска там к тому времени были немецкими пленными.
– Вы их тоже на свободу не отпустили! Кто в Сибири, кто расстрелян. Хотите теперь, чтоб мы вам сами сведения о наших людях дали?
– Вы хоть просто сведения давайте! По железнодорожным перевозкам: какие эшелоны, с чем, куда… Моя задача, чтоб отсюда на фронт к немцам не шла ни техника, ни люди, ни горючее. У них последний шанс на нас навалиться. Если сдюжим под Курском, тогда уж и с наших земель их погоним, и вашу Польшу освободим. Или вам мало, сколько у вас уже людей убили, ещё под немцем побыть охота?
– Тяжело это вам придётся. – Голос младшего ксендза звучал с насмешливой недоверчивостью. – Может, пане, вы после двух лет бойки с немцами и в Рейхстаг надеетесь войти?
– Поможете, вместе войдём. – Тон комиссара был невозмутим.
– У нас мало сведений по железной дороге, – проворчал старший ксендз. – Шуцманы все из местных.
– Значит, и с ними надо договариваться, – объявил комиссар.
Мгновение в бараке царило молчание, а потом раздался дружный тройной вопль:
– Нет!
И громче всех кричал… дядька Йосип.
– Это что же… – Голос его вдруг стал глухим, страшным, сиплым. – Договариваться с теми, кто мою Цилю… и сына с дочкой…
– И с ними, и с другими. Ради Победы, чтоб война закончилась…
– Да я! – взревел Йосип.
Сидящая под стеной барака Панянка вдруг закинула автомат на плечо… и решительно распахнула дверь:
– А не пойдёт ли пан с нами? Дуже потребуемо помощи, просто терпеть уже без пана невозможно!
– Без меня невозможно? – недоумённо откликнулся дядька. – Да что я такого могу…
– Иди, Йосип, – сочувственно, но в то же время настойчиво сказал комиссар. – Помоги, коли надо.
– Понятно. – Послышался скрежет ножек отодвинутого табурета, тяжёлые шаги, и дядька появился на пороге.