– Dlaczego on tu jest?[62] – резко оборачиваясь, спросила закутанная в платок девчонка. Голос её показался Тихоне знакомым, хотя он точно помнил: когда взрывали эшелон, она не произнесла ни слова.
– Стриж попался, – тихо ответила Панянка по-русски. – Его узнал тот шуцман, Слепчук. Вспомнил, что видел на озере.
На миг и закутанная девчонка и парень замерли в неподвижности, точно из живых людей враз обратились в каменные статуи.
– Кто его взять? Где? Что иметь при себе? – отрывисто спросила закутанная.
– Гауптман, – буркнул Тихоня. – Возле станции. Ничего при нём не было, передать успел. Он уже убегал… и прямо на гауптмана, ну а тот… – Он не стал продолжать, они и сами должны понимать: швабы хватали людей и по меньшим причинам, чем побег от места взрыва, и не выпускали, даже если ты ничего против них не делал. Просто им так было спокойнее. А тут ещё тот полицай!
– Никто его не должен был узнать, – угрюмо пробормотал Тихоня. – Стриж… переоделся.
– Поменял свойю кепку на твойю кепку? – процедила закутанная девчонка – по-русски она говорила хуже Панянки, но тоже достаточно понятно.
– Стриж переоделся… девчонкой! – зло выпалил Тихоня. Всё было проверено ещё по Белоруссии, когда вместо примелькавшегося мальчишки мимо немцев и полицаев начинала бегать девчонка. Стриж один раз так даже линию фронта перешёл и вернулся, когда у партизан связи не было. Кто ж знал, что этот шуцман такой глазастый!
– Przekleństwo! – зло выругалась закутанная. – Ещё хуже! Теперь его спросят, зачем переодеться девочка! Именье на озеро будет под подозрений. Мы не смочь вернуться!
– Стриж ничего не скажет! Хоть на части режь! – оскорблённо выпалил Тихоня. Он за секреты собственного отряда не боится, а эти поляки, сидевшие тут тихо, как мыши под веником, всполошились, будто им есть что терять!
На его выкрик закутанная только раздражённо дёрнула плечом.
– Radio, – вдруг сказал обычно молчаливый парень.
– Мы не смочь забрать! Швабы допрашивать Стриж, потом посылать на имений полицаев, – нервно сжимая и разжимая кулаки, поцедила закутанная.
– Ясно… – Тихоне и вправду всё стало понятно. – Я понадеялся, что твои помогут Стрижа вытащить, – бросил он Панянке. Даже не с упреком – за что её упрекать-то? Если товарищ Гусь добрался, то и комиссар дядя Петя сейчас уводит отряд с последней известной Стрижу стоянки. Просто всё нутро охватила ледяная, вымораживающая безнадёжность. – А вам просто нужна была информация. Для собственной безопасности.
– Я… – Панянка смутилась – так что оставшаяся на виду часть лица запунцовела, а глаза подозрительно заблестели. Как будто мокрые. – Мне очень жалко твоего маленького брата…
– У меня нет брата! – заорал Тихоня – ему казалось, что он падает, падает с огромной высоты, и теперь летит вниз-вниз-вниз, и кричит, кричит от раздирающего душу отчаяния.
– Цо ты… – Панянка отвела глаза. – Он ещё живой…
– У меня нет брата! – уже тихо-тихо повторил Тихоня. – Стриж – в самом деле девчонка! Моя сестра! Катька!
Которую он не уберёг. Сперва маму, там, в эшелоне, под немецкими бомбами. Мама столкнула их на пол и накрыла собой перед самым взрывом. Тихоня помнил её кровь, стекающую по его щекам. Вместе с его собственными слезами. Мама осталась на полу вагона, а они бежали. Теперь он снова бежит, а Катька остаётся. В немецкой комендатуре.
– Дзивчина-партизанен? – повторил парень на странной смеси польского и немецкого.
– My też jesteśmy dziewczynami![63] – бросила закутанная, и её слова прозвучали одновременно зло… и растерянно.
– Я всё понимаю… Всё правильно… – Тихоня не слышал их. Его остановившийся взгляд видел то, чего здесь не было: камера в комендатуре… гауптмана… Стрижа… Катьку. – Она пионерка и должна… Все должны драться с врагом. Но она… маленькая ещё совсем!
– Панна Косинская… – вдруг пробормотала закутанная девушка. – Может поговорить… просить комендант. Сказать, что Стриж… что Катажина есть служанка в имение…
– Запрещаю, – отрезала Панянка. – Мы не знать, что сказать Стриж… – И полоснула пытавшегося возразить Тихоню таким взглядом, что тот подавился словами. – Она не сможет… как это… подыграть! Гауптман – не глупец. Если он ещё не понял про имение – сразу понимать! Панна Косинская сядет в камера рядом со Стриж!
Протестовать Тихоня не стал: понятно же, что та панна Косинская много знает про польских партизан и молчать в комендатуре не станет, не то что пионерка Катька. Он только кивнул и направился к двери.
– Gdzie idziesz? [64]– нагнал его резкий оклик.
– Ваших лиц я не видел, – бросил Тихоня. – Даже если у меня не получится, ничего рассказать не смогу.
Зато он знает про эту квартиру, про панну Косинскую и имение. Тихоня упёрся ногой в пол – бежать, если девчонки и их безмолвный приятель попытаются его задержать. Они небось рассчитывают, что его запертая дверь задержит. Ха, не родилась ещё та дверь и тот замок… Ну или не сострогалась и не отлился… В общем, Катьку он не оставит, даже если лично дядя Петя прикажет.
– Дать ему по голове, чтоб не делал дуростей? – задумчиво сказала Панянка.
Сзади раздался странный резкий хлопок… и уже готовый бежать Тихоня всё же обернулся. Молчаливый снова похлопал по оконной раме, без слов требуя внимания к тому, что делается за окном. Девушки с двух сторон метнулись к нему, поглядели вниз, на улицу.
– Или помочь, чтоб не пропал? – закончила Панянка.
Ещё не совсем понимая, Тихоня сам шагнул к окну – что такое они увидели, что вдруг передумали? Внизу, держа винтовки наготове и озираясь настороженно, как волки, шли полицаи.
– Куда это они?
– Из города, – глядя на вещевые мешки за спинами шуцманов, заключила Панянка.
– Значит… – чувствуя, как его потряхивает, как когда телеграфные провода резал, выдохнул Тихоня.
– У швабов будет мало людзи. – Она подняла голову и посмотрела на Тихоню – он был уверен, что под платком она улыбается. – Мы давно хотели в эту комендатуру наведаться.
Через пару минут он уже не был так счастлив.
Глава 19Пожар в комендатуре
– Зачем мне это? – сквозь зубы шипел Тихоня, пытаясь увернуться от шляпы. Светлые штаны, длинный пиджак и узкие буржуйские штиблеты на него напялили под неумолимым взглядом Панянки. Потом девушки ушли в соседнюю комнату, а парень принялся, как всегда, молча отнимать у Тихони его кепку.
– Мы на комендатуру, а не на бал идём! – уворачивался Тихоня. – Переодеваться-то зачем?
– Чтоб нас туда пустили! Ты сестра спасать хочешь или героически погибать в правильной пролетарской одежда? – отозвались из соседней комнаты, и Тихоня даже не понял, кто ему ответил: Панянка или та, вторая.
Молчаливый сдёрнул с отвлекшегося Тихони кепку и вместо неё нахлобучил мягкую шляпу с широкими полям. Повернулся и направился в другую комнату.
– Э-эх! – Тихоня натянул проклятую шляпу пониже на нос. Если его в таком виде бойцы отряда увидят – обсмеют. Хотя были бы тут бойцы, может, и переодеваться не понадобилось.
Как обычно кутающаяся в платок, Панянка выскользнула из соседней комнаты и потащила Тихоню за собой.
– А они?
– Догонят, – буркнула она, вытаскивая его в прохладные сумерки. – Нам нужно быть возле парадного и чёрного хода w tym samym czasie.
– Одновременно, что ли? – уточнил Тихоня.
Они свернули в проулок и дворами двинулись к комендатуре.
– Может, скажешь наконец, что мы делать будем? – пропыхтел Тихоня, с трудом перебираясь через невысокий плетень – штаны с остро заглаженными «стрелками» были ему маловаты и потрескивали. Панянка подобрала край широкой шёлковой юбки и легко махнула следом.
– Nic specjalnego! – хмыкнула Панянка. – Я – постучусь в двери. А ты… – Она щёлкнула замочком слегка облезлого ридикюля… и протянула Тихоне пистолет. И очень спокойно закончила: – Как только они откроют дверь.
– С чего бы это часовой нам открыл? – проверил обойму Тихоня.
– Тебе – не́ма с че́го, – покачала головой Панянка… и, одним плавным движением стряхнув свой неизменный платок, небрежно бросила его поверх плетня. Оправила бант коричневой блузы и вколола сделанный из ткани цветок в уложенные крупными волнами рыжие волосы.
– Панянка… Косинская… Кристина Михайлина… – растерянно пробормотал Тихоня.
– Михайлина. Михася. С кузеном. – Она бросила в ридикюль помаду, решительно защёлкнула замочек и… взяла Тихоню под руку.
– А как же вы… Да нет… Я ж тебя видел сразу после неё… панянки Косинской… Считай, одновременно…
– Молчаливым кузеном, – строго напомнила Панянка… Михася.
Тихоня послушно округлил локоть – совсем как отец, когда ещё до войны прогуливался с мамой по 8-й Продольной в Запорожье. И зашагал, выпрямившись, точно кол проглотил, и старательно изображая молчаливого кузена с Панянкой под ручку.
– Czeckaj! – Панянка… Михася… вдруг сильно, до боли стиснула его руку и остановилась, прислушиваясь. Секунда… Вторая… Третья… Позади комендатуры пронзительно, будто его режут, заорал кот. – Czas! – И она ринулась вперёд, всё ускоряя шаг.
– Вадька… – вдруг сказал Тихоня и на быстрый вопросительный взгляд Михаси смущённо добавил: – Зовут меня так. А фамилия – Тихий. Поэтому и Тихоня… – А то неловко как-то: может, на смерть вместе идут, он её имя знает, а она его – нет.
Мгновение Михася непонимающе смотрела на него, потом вдруг быстро, мимолётно улыбнулась и кивнула.
Обычного караула из шуцманов возле дверей комендатуры не было. Михася бегом взлетела по ступенькам… и принялась отчаянно колотить кулачками в тяжёлую дубовую дверь.
– Wache, aufmachen![65] – закричала она.
Из-за двери донеслась резкая лающая фраза, но Михася только забарабанила сильней, продолжая кричать по-немецки: