Представить до конца и допугать – вот что сейчас мне нужно сделать. Я должна вызвать галлюцинацию убийства.
…Я взрезаю шкуру апельсина ножом с костяной ручкой. Марина сидит напротив меня, потягивает из рюмки коньяк «Арарат», так, только из вежливости, чтоб не обидеть меня, пить ей не хочется да и нельзя – она ходит кормить ребенка. Она вся теперь посвящена своему ребенку. И говорить может только о нем.
– Ты не представляешь, Наташка, какое это ощущение! Пока он был тут, – она показывает на свой опустевший живот, – я совсем ничего к нему не испытывала. Странно, да? Многие женщины начинают любить своих детей еще в утробе, а я вот нет. Я думала, что у меня совсем нет материнских чувств, такая вот я уродина, и очень переживала из-за этого. Но когда в первый раз взяла его на руки, дала грудь…
Сок апельсина брызнул, попал в глаза. Пусть она замолчит! Рука сжала ручку ножа так, что та стала горячей.
– Я ощутила физическое, телесное счастье! Не молоко перетекает из меня в него, а душа и все мое тело… в какой-то высшей субстанции…
Я теряю сознание – от ненависти, от безысходности, я теряю сознание и пытаюсь остаться, я умираю и всеми силами стремлюсь спастись. А спастись можно, только уничтожив это воплощение предательства и подлости. Счастливая сволочь! Как может она быть счастливой, какое имеет право? Ее ребенок… Но ведь ясно же, ребенок мой, только мой!
Я падаю, падаю и сильнее сжимаю ручку ножа. Я падаю на нее, хочу подмять своим телом ее ненавистное тело и заставить замолчать ненавистный счастливый голос. Я падаю, падаю, я сжимаю…
Картина не стала видимой, не переросла в галлюцинацию, не явилась толчком – я себе не поверила. Все, конечно, было не так.
Бесполезно! Самой мне не решить эту задачу. А шантажист, черти бы его драли, так и не позвонил.
Я сделала огромный глоток коньяка, отвернулась к стене и вскоре уснула.
Красная кожаная такса – живая, не игрушечная – суетливо бегала по комнате и звонко лаяла. Максим пытался ее поймать, но она не давалась. Я бросилась ему помогать и… от резкого движения проснулась.
Ни Макса, ни таксы. Пронзительно-белая стена. Очень болит голова.
Я перевернулась на другой бок, осторожно, чтобы не потревожить больную голову. Коньяк на тумбочке. Нет, такое «лекарство» мне не подходит, лучше встать и пойти на кухню за таблеткой. Сварить кофе, принять умеренно холодный душ…
Странно, что голова так сильно болит. Коньяка в бутылке гораздо больше половины, получается, вчера выпила совсем немного, по нынешним моим меркам всего ничего.
Я поднялась, накинула халат, хотела отправиться на кухню, но тут зазвонил телефон – мобильник.
Он? Номер не определился. Точно он. Мне сделалось страшно. Вчера я так ждала этого звонка, столько надежд на него возлагала, а сейчас вдруг испугалась.
– Да, я слушаю. – Получилось напряженно, очень напряженно, он догадается, как я боюсь, и использует к своей выгоде.
– Здравствуй, здравствуй, это я. Ты так и подумала?
Как же я не готова с ним разговаривать! Совсем не готова! Ну почему он не позвонил вчера вечером? Почему не позвонил через час, когда бы я уже совершила свои обычные утренние процедуры по выходу из похмелья?
– Да, я вас узнала.
– Чудесно! Не придется тратить время на представление. – Он засмеялся. В его смехе было что-то такое… Я уже когда-то слышала такой смех. Где и когда? Я знала этого парня раньше? Вряд ли. Вероятно, смех слышала от него же в тот вечер, о котором я напрочь забыла. – Я ведь звоню по делу.
– Вот как? А я думала, хотите пригласить одинокую девушку в ресторан.
Куда меня несет? К чему, черт возьми, этот сарказм? Не так, совсем не так надо строить разговор, и уж точно не таким тоном говорить.
– Да-да, по делу! – Он, казалось, чему-то обрадовался. А может, я как раз правильный тон выбрала? – Даже по двум делам. Во-первых, я сегодня вдруг понял, что испытываю острую потребность в деньгах…
Прекрасно!
– Сколько?
– О! Приятно работать с человеком, который так конкретно подходит к делу. Ты имеешь шанс стать моей любимой клиенткой.
– Мне наплевать…
– Не скажи! Для любимых клиентов фирма предлагает особые условия – скидки там, более выгодный тариф. Ну, ты понимаешь, о чем я?
– И в какую сумму мне обойдется ваш выгодный тариф?
– Думаю, тридцати тысяч будет достаточно. В у.е., разумеется.
– Тридцать? Но у меня нет тридцати тысяч! Я не могу тридцать!
– Можешь, можешь. Я ведь не с потолка взял именно эту сумму, сначала проанализировал твои возможности. Я не говорю, что деньги у тебя дома имеются, в купюрах, отложенные на черный день. Но есть дорогие вещи, украшения, наконец знакомые, которые могли бы тебе понемногу одолжить. Ты поспрашивай, поспрашивай. Торопить я тебя не собираюсь, даю целых два дня.
– Да что я успею за два дня?
– Что успеешь? Собрать необходимую сумму, разумеется. Ну а если не успеешь, сама понимаешь, что произойдет. Тебе ведь очень не хотелось бы, чтобы кассета и прочие интересные вещи попали в руки милиции? Да, к слову, о милиции. В ней-то, родимой, и состоит мое второе дело. К тебе она скоро явится, так что будь предельно осторожна, уж постарайся себя не выдать. Это в наших с тобой общих интересах. Ну все, пока, еще созвонимся.
Я швырнула телефон на тумбочку – он врезался в коньячную бутылку, отскочил, завертелся волчком – и бросилась на кровать. Разговор меня совершенно вымотал, но, что самое плохое, не дал никакого результата. Столько вчера возлагала на него надежд, так ждала его, и в результате ничего. Почему же я, дура, даже не попыталась договориться с ним о встрече? Когда он в следующий раз позвонит? Не застанет ли меня опять врасплох? И что теперь делать? Собирать деньги? Как и где мне их собирать? В самом деле, что ли, продавать вещи и обходить знакомых? Никогда ничего не продавала – даже не знаю, как это делается! – и не занимала.
Что он там говорил про милицию? Что она сейчас ко мне нагрянет? Откуда ему известно, он что, сам из этой структуры, какой-нибудь мент-оборотень? Если так, у меня нет никаких шансов выпутаться: он и деньги возьмет, и заложит.
Черт! Но, может, он все-таки не из милиции? Господи, ну пусть он будет не из милиции, а простым, честным шантажистом!
Во всяком случае, надо так думать. Только так. Иначе я сойду с ума, иначе я себя обязательно выдам.
Да я себя все равно выдам, можно не сомневаться.
Не выдам, если правильно себя поведу. Главное, не надо нервничать, говорить спокойно. О чем они могут спрашивать? Отчима спрашивали, в каких отношениях он был с Мариной, и о жилищных условиях. Жилищные условия у меня, слава богу, нормальные, тут не должно возникнуть подозрений, а о наших с ней отношениях можно ведь всего не рассказывать. Что еще их может интересовать? Где я была вчера вечером? Черт его знает, где я была! Скажу, что сидела дома, это вполне нормально и естественно. Свидетелей нет, но какие у меня могут быть свидетели, если живу теперь одна? Так, где была, в каких отношениях… что еще? Вроде больше ничего.
Да! Нужно одеться, я ведь все еще в халате на голое тело. И встать. И умыться. И хорошо бы кофе для освежения головы.
Я поднялась с кровати. Что бы такое надеть? Чтобы прилично, нейтрально и по-домашнему, а то решат, будто я их ждала, вот уж что мне совсем ни к чему. Надену платье в сине-белую полоску.
О чем же меня могут спросить, о чем еще? Я наверняка упустила что-нибудь очень важное. Сосредоточиться и подумать… Голова совсем не работает.
Я приняла душ, тщательно, чтобы не осталось перегара, почистила зубы и сварила кофе, но выпить не успела. Не успела я и додумать вопросы, и выработать правильную линию поведения – раздался звонок в дверь.
Милиция! И я сейчас провалюсь по всем статьям…
Нет, я возьму себя в руки и поведу себя правильно. Так правильно, что они от меня сразу отстанут, ни на секунду не заподозрят.
– Майор Бородин, уголовный розыск. – Стоящий на пороге мужчина показал удостоверение – на кой черт мне его удостоверение, как будто по его роже не видно, что он – уголовный розыск? – Здравствуйте.
– Здравствуйте.
– Алдонина Наталья Сергеевна?
Я кивнула. Как же мне не нравился этот майор! И как я его боялась! Руки затряслись мелкой противной дрожью, ноги стали подкашиваться.
– Проходите.
Мы прошли с майором в комнату. Он тут же принялся бесцеремонно ее рассматривать, и мне стало стыдно: всюду толстым слоем лежала пыль, на столе стояла пустая бутылка и чашка с засохшей кофейной гущей на дне. Черт, больше недели – гораздо больше! – я здесь не убирала, не до того мне было. А сейчас, когда готовилась к встрече с представителями закона, о комнате не подумала. Надо было провести его на кухню.
– Садитесь. Вот… в кресло, например. Или на диван, где вам удобней.
– Мне удобнее здесь.
Майор придвинул к столу стул, сел. Опять покосился на бутылку, но ничего не сказал, достал какие-то бумаги из папки.
– Меня зовут Илья Алексеевич. С сегодняшнего дня я буду заниматься делом об убийстве вашей сестры. Итак, если вы не против, приступим.
«Не против». Формулировочки у них! Конечно, я против, но разве это может что-нибудь изменить?
– Я должен задать вам несколько вопросов. Вы в состоянии отвечать?
– В состоянии.
– Это хорошо, а то мне показалось…
– Нет, все в порядке, я могу.
– Прекрасно. Сначала некоторые формальности. Имя, фамилия, отчество, год рождения, место работы.
Я механически отвечала и судорожно думала, с чего он начнет допрос: с жилищных условий? С отношений?
– Что у вас с лицом? – Майор оторвался от своих бумаг и в упор посмотрел на меня.
– С лицом?
Что он имеет в виду? Я слишком бледна? Он понимает, что я боюсь, раз так побледнела? Или он про мой запойный вид говорит?
– Бровь. – Бородин потер свою бровь. – Довольно серьезная травма.
Авария! Черт, совсем забыла! Надо было тональным кремом закрасить.