— Что опять случилось?! Тебе нужен врач! — начала она, идя следом за Ильей через огромную гостиную, увешанную картинами. — Я позвоню, Олег, приедет!
— Справлюсь. Просто потерял много кровушки, ща зашьюсь, — устало отмахнулся Илья.
— Илья, ты… Ты же знаешь… Ты болен, — попыталась уговорить она сына. — Ты не можешь оценивать все, как нормальный человек.
— Да, вообще изи! Если ты помнишь, я учусь на врача, — отстраненно заметил он.
Илья зашёл на кухню, тщательно вымыл руки, снял пластырь, промыл порезы и ссадины на лице. Потом взглянул в зеркало. Вокруг глаз наметились два синяка, так называемый эффект очков. Присмотрелся к зрачкам — это было нелегко, потому что глаза у Ильи были такими черными, что контуры зрачков едва намечались.
— Илья, это не то! Тебе же говорили, как опасно твое заболевание?.. Ты же помнишь, что мы с тобой пережили? Я звоню Олегу!
Мать схватила телефон. Илья подошел к ней, отобрал трубку и положил обратно.
— Не чувствовать боль — не болезнь. Болезнь, когда люди боль чувствуют. Даже слова однокоренные боль и болезнь. Я не хочу слушать нотации твоего Олега, тебя хватает.
— Самая ужасная болезнь — жить без боли, ты словно бы уже мертв…
— Сотрясения нет. Легкие ссадины и ушибы. Небольшая кровопотеря. В целом состояние не опасное. Назначу себе железосодержащие препараты. И придется наложить шов на лоб, — монотонно констатировал он, доставая аптечку. — Кажется, останется шрам. Мне пойдет?
— Ты похож на отца. Тебе все пойдет, — автоматически сказала мать, садясь за стол.
Она потёрла переносицу, и уставилась невидящим взором на телефон, словно надеясь, что тот зазвонит или даст совет. Так ничего и не дождавшись, раздраженно выпалила:
— Если твое состояние в норме, тогда потрудись объяснить, что опять с тобой приключилось?! Где ты все время шляешься?! Не нагулялся по своей Европе?!
Она соскочила со стула и стала мерить просторную кухню шагами. Остановилась у панорамного окна и грустно посмотрела вниз.
— Я попал в аварию. Разбил машину…
— От тебя же смердит за версту! Ты опять пьяный за руль сел?! — закричала она.
Руки у матери мелко задрожали, но она продолжала смотреть на то, как из-за горизонта медленно показывается краешек солнца.
— У меня со слухом порядок, — спокойно ответил Илья. — Нет, садился я обдолбанный, а пил уже в машине.
— Ты болен! Тебе нужен психиатр! Давай мы тебя пролечим. Может Швейцария?
Она повернулась и умоляюще посмотрела на сына.
— Истеришь постоянно ты, а психиатр и больничка нужны мне. Лолка.
— Я так устала за эти годы, Илья. — Мать подошла к нему почти вплотную, и, развернув к себе, попросила: — Взгляни на меня.
Илья равнодушно, с высоты своего роста — он был выше на две головы — смерил мать оценивающим взглядом.
Вид у неё был, действительно, изможденный. В ней еще угадывалась былая красота, но на этой красоте лежала тень: блондинистые от природы волосы потускнели, под большими серыми глазами залегли черные круги. На лице проступила мелкая сеть морщин и четко очерченные губы были безжизненно белыми.
— Лучше бы ты родился без ног, чем то, чем ты родился… — бросила она.
— Выглядишь, рили, не очень. С твоими деньгами эт стремно. О пластике не думала? Мне как раз скоро нужна будет практика.
— Иногда я хочу, чтоб ты умер, — прошептала мать, голос ее чуть дрогнул, она заглотнула воздух, желая еще о чем-то сказать, но, передумав, отвернулась и нетвердой походкой зашагала прочь из кухни.
— Надо было сделать аборт, — усмехнулся ей вслед Илья.
Он вдел нитку в иголку. Саморассасывающиеся нитки Илья приобрел в Германии, швы снимать не придется. Внимательно посмотрел в зеркало, и, уверенной рукой сдвинув края кожи, стал зашивать рассеченный лоб.
Закончив, Илья критически осмотрел свою работу: стежки были безупречно-ровными. Не зря ему прочили большую карьеру хирурга.
Он удовлетворенно кивнул и пошел в спальню отсыпаться.
***
Сидеть на кухонной табуретке, покрытой вязаным ковриком, было тепло и спокойно.
На плите посвистывал чайник.
После ванны на мокрые волосы им накрутили полотенца, от чего все трое выглядели как арабские султанчики из сказок про Али-Бабу.
Баба Люся накормила жареной картошкой с салом и лучком, напоила вкусным травяным чаем.
Вадик уснул прямо за столом, мило свесившись на стуле.
Пошли стелить постели.
Баба Люся показала, где взять белье. Аня с тревогой, шепотом, призналась, что Вадик по ночам не держит мочу.
— Да не волнуйся ты так, деточка, у меня там где-то с дачной теплицы остатки полиэтилена лежали, постелите, и делов-то.
Баб Люся взяла полотенце и пошла в душ.
Аня подставила стул и достала с антресолей чистое постельное бельё и полиэтилен, передав все в протянутые руки Арины, спустилась со стула.
— Странная бабуська, — тихо хихикнула Арина.
— Не странная, а добрая. Она нам очень помогла.
— Да! А картофан-то какой вкусный с салом!
— Стели простыни, а я беру на себя пододеяльники, — улыбнулась Аня.
Как всегда заправить с первого раза у Ани не получилось, ей пришлось до половины залезть в прорезь, чтобы изнутри разровнять непослушное одеяло.
Ане вспомнились мамины пододеяльники с правильными дырками посередине и особенным запахом.
Арина, глядя на Аню, хихикала.
— Неумеха!
— Как ты смеешь смеяться надо мной, маленькая девочка?! Проси пощады! — замогильным голосом протянула Аня, раскинув руки на ширину пододеяльника и изображая приведение.
— Ни за что, я уже большая! — гордо вздернув подбородок, возразила Арина.
— Ах, так!
Аня прыгнула на Арину, повалив на матрас, и стала щекотать её. Девочка задыхалась от смеха, но пощады не просила.
— За твою стойкость, так и быть, пощажу тебя! — первой сдалась Аня, отпуская Арину.
Кое-как выправив одеяло, растрепанная и раскрасневшаяся Аня вылезла наружу.
— У тебя все волосы в перьях, — снова прыснула Арина.
— Это потому что я ангел, — нарочито зазнайским тоном парировала Аня.
— Да, наш ангел! — не стала возражать Арина.
— Те девочки в школе по-прежнему тебя обижают? — невзначай, будто между прочим, спросила Аня, вытаскивая из волос белые перышки и складывая к себе в ладошку.
— Нет, я теперь невидимка, — вздохнула Арина, сразу поникнув и съежившись.
— Я тоже была невидимкой, — покачала головой Аня и накидала на волосы Арины вытащенные перья. Та заулыбалась и изобразила руками крылышки. — И знаешь что? — Аня, хитро глянула на сестру. — У невидимок есть своя супер сила.
— Какая, например? — иронично спросила Арина.
— Их никто не видит, а они — они видят всех, — подмигнула Аня. — Давай ложись.
Арина быстро легла. Аня, взмахнув одеялом, накрыла Арину с головой. Присев, убрала одеяло с лица девочки, чмокнула её в щеку и пожелала спокойной ночи.
— И тебе, — уже сонно пробормотала Арина.
Аня пошла на кухню и, осторожно взяла Вадика на руки. Отметила, каким он стал тяжелым.
Стараясь не потревожить его сон, присела и положила Вадика на матрас. Он что-то забормотал в полусне, она прикрыла его одеялом.
— Спи, Вадик, — поцеловала брата в щеку Аня, пригладив его ершистые, еще влажные после ванны волосы. Всколыхнулась щемящая нежность, а за нежностью вздох, что нужно выкроить время и подстричь опять уже слишком отросшие волосы.
Аня погасила свет, остались гореть только аппликации зеленых фосфорных звездочек на потолке В их призрачном свете она сидела и задумчиво смотрела, как мирно и сладко спали дети, будто и не бегали весь вечер от разъяренного отца.
Аня поражалась, как спокойно и привычно реагируют Вадик с Ариной на те ужасы, которые им приходится переживать. Для них это все стало обыденностью.
Аню по этому поводу терзали сомнения, вдруг она делает что-то неправильно? Вдруг она ошибается, и это так искалечит детей, что они выберут тот же жизненный сценарий, что и родители? Может быть, для ребят детский дом стал бы лучшим приютом и, самое главное, более безопасным, а Аня поступает, как эгоистка не в силах отпустить их от себя?
Может и так. Но сегодня думать об этом и мучиться, у нее не осталось сил.
Из ванной вышла баба Люся. Аня прошла с ней на кухню.
Просидели полночи: пили чай, разговаривали.
Баба Люся вязала носок и рассказывала о своей жизни. Аню вопросами особо не донимала, но незаметно для самой Ани, все о ней выведала.
Обычно замкнутая, неразговорчивая, Аня раскрылась. Ей захотелось довериться поделиться, хотя бы с кем-нибудь.
— Ты, милая, знай: когда видишь у отца глаза мутные, серые и буянить он с минуты на минуту хотит, — тихо наставляла бабушка, — ты, значит, на этот случай заначку держи и подлей ему в рюмочку еще водочки. Он и уснет у тебя за милу душу.
— А хуже не будет? — спрашивала Аня.
— За папку не боись, выпивохи — они живучие. Я от своего разве что в другой город с сынишкой убежать смогла. Как одумалась что, то — не жизнь, так и убежала. А он до сих пор живехонек и до сих пор с бутылочкой не расстается.
— А где ваш сын?
— Сынок военным служит. В другой город его распределили. Я и внучика своего видела-то один только разочек. Одна совсем. Так что забегайте, коль нужда будет. А деток никуда сдавать и не думай, любят они тебя, а любовь ничем не заменишь.
Так они и сидели: две женщины, разделенные годами. У одной все впереди, у другой все в прошлом. Но толстая нить схожего жизненного опыта связывала их взаимопониманием.
Наконец легли. Сон к Ане не шел, хотя и вымоталась, хотя и спать хотелось, а сон не шел. Все вспоминала лицо Вадика, который сегодня серьезно так сказал отцу: «Когда вырасту, я тебя убью». Четко так сказал, не споткнулся ни на одном слове, и от этого они прозвучали еще более жутко.
Аня перевернулась на другой бок.
Прежде отец Вадика не трогал, а теперь и до него руки дошли. Что же теперь делать?
Перевернулась на другой бок.