— Завтра в десять вечера позвони ментам, скажи, что нашел труп на заброшенном заводе.
— А зачем?
— Меньше знаешь — крепче спишь, Макс. Камон, тело нужно вынести и оттащить подальше от подвала к забору. Менты не будут особо заниматься бомжом, но надо, чтобы даже случайно на нас не вышли. Телегу притащи, в которую медведя грузили.
Макс сбегал за тележкой.
— А может, попросим грузчиков, они не далеко уехали, — нерешительно предложил Макс.
— Не говори дичь. О трупе, кроме своих, знать никто не должен!
Илью сильно ослабила потеря крови. Старикашка оказался тяжелым, утащили его с трудом. Еще и грязюка вперемешку со снегом. Колеса вязли. Порядком употев, они бросили труп у забора.
Шли обратно, сшаркивая глубокие колеи от телеги. Илья подумал, что кроссы от Гуччи погублены.
Управившись со всем, он еще раз проверил кухню. Убедился, что в целом следов никто не оставил, и все чисто, достал телефон и рассчитал персонал.
— Бери свой кальян и вали домой, Макс, сегодня ты единственный показал себя, как истинный революционер — история тебя не забудет, и я — тоже.
Сжимая плечо Макса травмированной рукой, Илья вперился парню в глаза. Увидев там такие знакомые страх и восторг, он довольно кивнул и отпустил его, забрав ключи от своей тачки.
Первым делом Илья заглянул в багажник 222-ого, там лежали лапы и голова убитого медведя. Он брезгливо поморщился — весь багажник был уделан кровью, потому что никакая свинья не позаботилась подстелить что-нибудь. Придется отдавать машину в чистку.
Сумку и свой кальян он сунул на заднее сидение. Сел в Мерс и, газанув с места, поехал домой.
***
Аня не помнила, как добежала до дома.
Очнулась в подъезде, села на лесенку. Слёз не было, одна сухая обида и горечь. Щеки горели.
— Все дерьмо этого мира липнет на меня, — прошептала она себе. — Я не в порядке, — добавила и уронила голову на колени.
«Дитя смерти» это прозвище досталось ей еще в детстве от спившегося отца.
Отец в память о том, что был историком, каждый раз, напиваясь, рассказывал ей о зловещей королеве Франции — Екатерине Медичи, еще до ее кровавых деяний народ успел прозвать Екатерину — «Дитя смерти».
Рассказывать отец умел, и каждый раз он вплетал Аню в эту чужую ей судьбу все навязчивей. И вот сейчас эта злосчастная королева и ее проклятье — «Дитя смерти» — вирусной программой крутилось в голове.
— Бред, — снова заговорила она с собой. Больше утешить ее было некому. — Это все бред.
Она огляделась. Из-за кадки с землей дрожащими руками достала заныканные на черный день сигареты.
Соседка как-то решила навести в подъезде красоту и вынесла туда из квартиры кадку с цветком. Потом соседка съехала, цветок завял. Кадка с землей служила теперь пепельницей и плевательницей. Цветок, среди измазанных стен и грязи, выглядел нелепо — он был здесь чужаком — а кадка прижилась.
Аня, закурила, глубоко затягиваясь. Быстро выкурила сигарету, закурила следующую. Мысли приугасли. Но все внутри продолжало бултыхаться и кипеть.
Обидней всего в этой дрянной истории было то, что она потеряла сумку со всеми вещами: там лежали пропуск, студенческий, халат, сменная обувь, хирургический колпак, перчатки, доклад и три библиотечные книги. А еще кошелек, а в кошельке — последняя сотка. С одной стороны, она понимала, что легко отделалась, но завтра семинар, а доклада нет, нет халата, обуви, колпака, книжек… Как она будет учиться, работать, где взять деньги, чтобы восстановить эти вещи?
Придется завтра вернуться и поискать. Но как туда вернуться?!
Захотелось помыться. Отмыть от себя этот проклятый день. Отмыть все следы, оставленные чужими взглядами, касаниями, мыслями.
Её стало клонить в сон. Еле-еле поднялась. На ватных ногах забралась на свой этаж.
Открыла дверь своим ключом, уже понимая, что в доме опять собрался шалман. С порога запахло кислым перегарищем и табачищем.
Из кухни доносились пьяные голоса.
— Не, этих не люблю, Таха! Подкидыши они! Вот те деточки, первые, которых отобрали, любили меня, а этих Нюрка против меня настроила, не любят они меня, — пьяно плакалась на кухне Валька.
— Нюрке вашей давно замуж пора и свою семью завести, а не в вашу лезть, — резонно заметила собутыльница.
— Ага, интеллигентка хренова! Она на нас смотрит, как на нелюдей каких!
— Добрая ты Валька, я б её давно выгнала!
— Да что ты! Этот, вон, не даст — дочь же! Он её сам-то лупит, а я только раз сказать что попробовала, он меня чуть не убил! Кто там шарабанится в коридоре? Степка, ты?
Аня вздохнула, нехотя призналась:
— Нет, это я.
— Ты где по ночам шляешься, проститень?!
Аня проигнорировала вопрос. Очень не хотелось заходить на кухню, но пришлось.
Отец спал, уткнувшись в стол, иногда похрюкивая во сне. Рядом сидели обрюзглая Валька в вышарканном халате и ее вечная собутыльница Таха.
Компания, к большому облегчению Ани, заседала сегодня не в полном составе, не хватало старика Егорушки, Степки с Аллкой и прочих «братьев по бутылке».
На столе — водка, квашенная капуста и надкусанный соленный огурец. Сегодня, видимо, шиковали — настоящая бутылка, а не аптечные фунфырики.
— Детей хоть накормила? — налив себе воды из-под крана, вздохнула Аня, устало глядя на гору немытой посуды. Запоздало вспомнилось, что ела сегодня только утром. Еще раз брезгливо посмотрела на стол и решила, что сначала примет душ и забросит вещи в стирку.
— Накормила, тебя не спросила! Лучше скажи, кто рожу разбил?! Шалавится она! Вот отец проснется, я ему скажу!
Игнорируя пьяную ругань мачехи, Аня вышла из кухни и отправилась в ванную.
Принимать ванну — слишком дорогое удовольствие, хотя и горячо любимое Аней. Но долг за квартиру и так грозил им всем выселением. Поэтому она, как всегда, обошлась душем, хотя мысленно называла это полноценной ванной.
Тело расслабилось. Глаза слипались, силы иссякали. Аня решила обойтись без ужина.
На цыпочках прошла в комнату. Свет включать не стала.
Попривыкнув к темноте, различила силуэты спящих Вадика и Арины. Она подошла, поправила спавшее на пол одеяло Вадика. Легла рядом и мгновенно провалилась в сон.
***
В дверь стучали.
Аню кто-то тормошил.
Просыпаться не хотелось, но будили настойчиво.
Тревога проникла через сон. Аня открыла глаза. В темноте над ней нависли испуганные лица Вадика и Арины.
— Т-т-та-ам с-т-т-тучат.
Аня соскочила с постели, от чего в глазах потемнело. Чтобы не упасть пришлось сесть обратно.
— Чего ломитесь?! — грозно рявкнула она.
— Там человеку твоя медицинская помощь нужна! — голос отца был почти трезвый. — Давай, Анют, по-быстрому выходи!
Аня накинула халат, завязывая его на ходу. Арина схватила её за руку.
— Аня, не выходи! Я боюсь.
— Все хорошо, спите, — шикнула она. — И дверь за мной закройте.
Она вышла в прихожую. На старом линолеуме обозначались бурые пятна крови вперемежку с кусками грязи.
— Что случилось?
— Егорушку гады какие-то пырнули! Он на кухне, — встревожено сообщил отец, потирая заросшую щетиной бороду.
На его помятом лице читалось жестокое похмелье. Порадовавшись, что не белая горячка, Аня попробовала самый разумный вариант:
— В больницу надо.
— А ты на что учишься? Его не примут, у него ж даже полиса нет!
— Ладно, — хмуро согласилась она и растерянно замерла на пороге кухни.
Казалось, кто-то пошутил и посадил на стул слепленную из грязи статую старика.
Для пущей картинности Егорушка драматично прижимал перепачканную руку к груди. Пропитанная кровью грязь, облепив тело устрашающим коконом, стекала на пол ржавой кашицей.
Перед Аней сидел ужас медика.
— Что, дашь умереть старому? Не любишь ты меня, девочка, — слабо прокряхтел «ужас».
Это была правдой Егорушку Аня не любила больше остальных собутыльников отца. Возможно, потому что он появился в их доме первым, еще до того, как алкаши стали нормой в их жизни. Еще тогда, когда Ане казалось, что отец вот-вот бросит пить и вновь займется наукой в своем НИИ.
Егорушка приходил каждый день с бутылкой и ядовитыми жалениями. Приходил, словно специально руша остатки детских надежд. Его лукавая улыбочка и плутовская проницательность, с которой он обращался к Ане, довершали созданный когда-то гипертрофированный образ пакостного лиса.
— Он потерял много крови, кроме того, из-за грязи может начаться абсцесс, — констатировала Аня.
Подошла к старику. Решительно стащила с него перепачканную одежду, оголив больного по пояс.
— Удивительно, что вы еще живы, — ошеломленно выдохнула она. — Рана точно напротив сердца!
— А у меня сердечко в правой сторонке. Кроме тебя, светлая, мне эту ранку никто не затянет. Ибо нанес ее изверг. Ибо те бесы происходят не от рода человечьего, а от самого Хаоса.
— Молчите, не тратьте силы! Зашить рану я еще могу, но неизвестно, что там внутри — может быть и внутреннее кровотечение…. — наконец решившись, она обратилась к отцу. — Нужно принести тазик и полотенце, обтереть его.
Тот, хмуро кивнув, принес все необходимое.
Аня, привыкшая работать в больнице, понимала, что у нее каждая минута на счету. Старалась делать все четко и быстро. Вместе с отцом тщательно отмыла старика. Егорушка кряхтел, но молчал. Бледно-серый цвет кожных покровов был не краше грязевого кокона.
— Аня, — виновато заговорил отец, между делом осторожно тронув ее за щеку, на которой остался синяк после Лёхиной оплеухи. — Это я, да? Я не помню. Прости меня.
Аня промолчала. Отвернулась к раковине, остервенело промывая руки с мылом. Достала из аптечки бинты и нитку с иголкой. Эти трезвые угрызения совести были хуже, чем пьяные вспышки гнева. Раньше она постоянно покупалась, разрывала себе душу, веря, что там, в проспиртованном теле все еще бьётся человек. Но после того, как отец ударил Вадика, верить в это она больше не имела права.
— Нитки у меня обычные — хирургических нет. Последнюю перекись истратила на изби