того Вадика, — укоризненно напомнила она отцу то, что никогда ему не простит. — Придется обойтись подручными средствами.
Аня вдела нитку в иголку взяла водку со стола.
— Эй, не трогай водяру! — пьяно запротестовала Валька.
— Закрой пасть, — глухо рыкнул на неё отец. — Пусть делает свое дело.
Аня знала, что хирург из нее никудышный. Руки дрожали, старика было жаль, и чем больше жалела, тем хуже получалось. Он не стонал, лишь тяжело дышал и покряхтывал.
Перед глазами возникло отчужденное, спокойное лицо Ильи, зашивавшего себе руку. А ведь он спас её. Заступился, хотя, получив травму и потеряв много крови, был слаб и уязвим. А она ему не помогла. Укололо чувство вины.
Она, подавляя угрызения совести, вспомнила собак, медведя и чушь, которую Илья втолковывал толпе. Нет, каждый сам делает свой выбор, и сам должен нести за него ответственность. Аня никак не сопричастна судьбе Ильи. Она заставила себя выкинуть мажора из головы и сосредоточится на деле.
Шов вышел корявый, но с горем пополам она справилась. Подрезав нитки ножницами, как можно туже перевязала грудь.
— Надеюсь, что не будет нагноения. Обязательно постельный режим и наблюдать каждый день — швы нужно обрабатывать. Потом посмотрим, как заживать будет, снимем.
— Отлеживайся у нас. Валька постелит тебе на полу, — налив остатки водки в стакан, отец одним махом осушил его и ткнул Вальку локтем, мол, исполняй.
Сожительница, недовольно бурча себе под нос, нехотя поднялась и пошла готовить гостю постель.
— Заживет, не боись, деточка, — простонал Егорушка. — Твоей светоносной рукой всё срастется. Я сделал ставку на тебя и твой свет. И не ошибся, ты избранное дитя солнца.
Аня вздохнула. Кажется, у старика начался бред. Она приложила руку к его лбу, проверяя температуру. Однако вопреки ожиданию кожа была сухой и холодной, и пульс едва прощупывался.
— Возможно, скорую все-таки придется вызвать.
***
Аня сварила борщ, а дома хлеб закончился. Что за борщ без хлеба? Да и сметану хорошо бы купить, если денег хватит. А то без сметаны — тоже совсем не то.
Аня оделась и пошла в магазин, чтобы успеть до прихода Вадика с Ариной.
В магазине, не знавшем ремонта лет 20, попахивало тухлятиной. Проходы, заваленные продуктами, вынуждали покупателей толкаться и переругиваться. Аня с трудом отыскала свободную корзинку. Потом шла по рядам и рассеянно соображала, зачем ей понадобилась корзинка, когда в неё нечего класть. Хлеб и сметану можно в руках к кассе донести.
Стеллажи с алкоголем, крупная вывеска: «3 бутылки «Бочарей» по цене одной!».
«Лучше бы на сметану акцию сделали», — грустно подумала Аня.
Среди коричневых бутылок стоял кто-то смутно узнаваемый. Она вернулась на пару шагов, пригляделась, это был бывший одноклассник Гоша. Он когда-то дружил с Матфеем. Аня обрадовалась ему — он мог что-нибудь мимоходом бросить о том, как и чем живет школьный друг.
Она окликнула парня. Гоша подошел вразвалочку, в руках пиво, выглядел он так, как будто застрял в возрасте пятнадцатилетнего подростка на всю оставшуюся жизнь.
— Здорово, тихоня, — гаркнул он на весь магазин, так что встречные покупатели обернулись на них. Аня смутилась. — Чё к Матану-то пойдешь завтра?
— Привет. Куда пойду? — наморщив лоб гармошкой, не поняла Аня, уже жалея, что подозвала Гошу. Какое ей дело до Матфея, она больше не часть его жизни.
— На похороны Матфея Журавлева, — сделав ударение на полное имя одноклассника, протянул Гоша. — Куда ж еще-то? Гы, на днюхи-то свои он старых друзей давно перестал звать.
— Что?
— Слухай, ты чё совсем отмороженная и не знаешь?! Умер он! Рак, говорят, был.
— Что?!
Пальцы сжали ручку корзинки слишком крепко, отчего пластмасса хрустнула.
— Ой, ладно, всегда ты с приветом была. Мне идти надо, — хмыкнув, махнул рукой Гоша. — Все чуки-пуки!
Он ушел.
Пальцы разжались. Корзинка с грохотом упала на пол.
Аня вернулась домой, забыв и про хлеб, и про сметану.
Отец что-то спросил, встретившись в прихожей.
Она посмотрела сквозь него, изменив своей привычке распознавать градус его трезвости. Скользнула к себе в комнату, закрылась, надеясь, что отец не станет к ней сейчас приставать.
Дети еще не пришли, у нее было время осмыслить. Хотя, что тут осмысливать? Вероятней всего Гошан деградировал до того, что стал шутить не смешные шутки за гранью или просто ляпнул ради сплетни. Но не похоже было ни на шутку, ни на сплетню.
А на что же тогда похоже? На правду?
Нет. Матфей не мог умереть. Она бы почувствовала. Он даже никогда не болел. Эдакий сталкер.
Вспомнилось, как ему поздней осенью взбрело в голову, что на здании городской администрации обязательно должно быть нарисовано граффити с портретом Бакунина.
Рисовать они потащились ночью. Вернее, рисовал, конечно, Матфей, а Аня сторожила, чтобы никто его не заметил.
Ночь оказалась холодной. Матфей же, чтобы одежда не сковывала движения, рисовал в одной футболке.
В итоге, бегающая вокруг него Аня, сильно простудилась, а Матфею — хоть бы хны! Кроме угрызений совести, которыми он пытал заболевшую Аню, старательно, но совершенно бестолково ухаживая за ней.
Аня улыбнулась. Он чуть не убил её тогда, силой заставив съесть мёд. Из-за простуды она потеряла голос и всеми силами пыталась жестами и хрипами объяснить ему, что у неё аллергия и ей нельзя пихать это в рот. Но он решил, что она капризничает и садистки заталкивал в неё ложку за ложкой лучшего «лекарства». Как следствие в дополнение ко всему, у Ани началась острая аллергическая реакция — отек Квинке. Она распухла, и ей было неловко, что Матфей это видит.
Когда до Матфея, наконец, дошло, что ей нельзя мёд, он стал вести себя, как сумасшедший: наорал на неё за то, что она ему ничего не сказала, а когда измученная Аня показала на горло, и он вспомнил, что она не может говорить, стал просить прощения. Тогда Ане хотелось одного, чтобы он перестал кричать, ушел к себе домой и дал ей спокойно умереть.
Что бы она отдала сейчас за ложку мёда из его перепачканных краской рук? Огляделась: нечего ей особо отдавать.
В их с детьми комнате даже стены были голые. Пару лет назад Аня содрала выцветшие заплатки обоев, которые островками соцветий сохранились на стенах еще от прошлых хозяев квартиры. На новые денег не было, и они с Вадимом и Ариной устроили креатив. Две стены разрисовали просроченной краской, которую кто-то предусмотрительно оставил рядом с помойкой. Другие заклеили постерами, как делали в девяностые. Было весело творить это безобразие и получилось вполне себе миленько.
Аня открыла форточку старого деревянного окна. Чиркнув спичкой, закурил. В этом месяце она давно перебрала свой лимит в одну пачку. Да и пофиг уже.
Она вязла в тягучем клейстере мыслей. Они комом застряли где-то в горле и давили на грудь.
В кармане зазвонил телефон. Аня поняла, что сидит в комнате, в верхней одежде. Достала телефон из кармана куртки. Отвечать не хотелось — номер незнакомый, скорее всего, очередной банк — будет требовать, чтобы она выплатила отцовский кредит. Отец всем раздавал её номер.
— Ало, Аня Речкунова?
— Да.
— Это Вера Константиновна, ваш классный руководитель. Анечка, ты, наверное, уже в курсе, что с нашим Матфеем случилось? Похороны завтра, я обзваниваю ребят. Ты пойдешь проводить?
— Нет, — хрипло прошептала Аня и нажала отбой.
Там, в мыслях они снова сбегают с ним с уроков, заскакивают в электричку зайцами, сидят на лавочке близко-близко и слушают, как стрекочут вагоны. Она придвигается к нему еще ближе. Дыхание сбивается, становится жарче, щекочет за ухом и волнует так, что хочется летать.
Матфей отодвигается — впереди вся жизнь, и все нужно сделать правильно. Нужно дождаться официального взросления, чтобы быть готовыми. Но она знает, знает, что он просто боится сделать ей больно или что у них может не получиться. Они много говорят об этом, и все откладывают — впереди еще вся жизнь, успеют.
Заглядывая в облака, они строят там воздушный замок и мечтают, как вместе сбегут туда — к морю и свету. Сбегут навсегда.
Тропинки лета мельтешат под босыми ногами заплетаются и путаются в холодных осенних дождях. Небо прячет солнце, и не найти уже воздушного замка среди серой хмари.
У Вальки будет ребенок от отца. Ходит с брюхом пьяная, смотреть тошно.
Так хочется уйти из этого болота. Хочется на волю. Идеи Бакунина и Кропоткина теплятся в душе. Над головой реет небо беззаботным стягом свободы.
Беззащитный комочек на руках у Ани. Первая улыбка, подаренная ей братом. Теплые пальчики сжимают её руку, тянутся к ней.
Рука Матфея повисает в воздухе. Зовет за собой, на волю.
У Вадика режутся зубки, бессонные ночи. Аришка несет пеленки. Доверчиво жмется, заглядывает в глаза. Робкий детский лепет, едва различимый: «Аня не уходи».
Матфей строит замок и зовет за собой свою принцессу быть там с ним. А принцесса уже взрослая и не верит в сказки.
Поздно! Она заякоривается в болоте. И ничто уже не вытянет её из круга тех обязательств, которые она взяла на себя.
А он… Он свободен… И нельзя его топить, душить в своем болоте…
Ему нужно найти настоящую принцессу для своего замка… Ему нужен воздух, свет и легкий полет. А она… Слишком тяжелая у неё ноша, чтобы оторваться от земли.
Выбор сделан и уже поздно делать иной. Поздно. Везде опоздали… А ведь казалось, что можно собрать эту проклятую вечность.
В коридоре шум, пришли дети, а она не купила хлеба и сметаны. Накурила еще тут…
Замахала на дым, пытаясь выгнать его в открытую форточку.
Вытерла слезы, закрыла форточку спрятала сигареты.
Хлеб и сметана! Ей нужно срочно купить хлеба и сметаны, а то ведь голодные останутся.
***
Илья наматывал круги по городу. Дела и пробки.
Пробки отнимали слишком много времени. Дела непозволительно буксовали.
Он нетерпеливо постукивал пальцами по рулю, отбивая орущий в машине реп: