это как самокритичную руминацию, а для некоторых такая самокритика инициирует целый цикл из неудач и отчаяния»[38]. Без надлежащего вмешательства, считает О'Коннор, этот цикл может закончиться трагически.
И это еще не все. Социально предписанный перфекционизм, когда он сочетается с самоориентированным перфекционизмом, усугубляет ситуацию в разы. Горд объяснил:
– Будь то депрессия, тревога, проблемы с образом тела, самооценкой или руминация, высокий уровень социально предписанного перфекционизма в сочетании с высоким уровнем самоориентированного перфекционизма – это опасная смесь, которая может усугубить проблему в разы.
Этот усугубляющий эффект отчетливо проявил себя в сотнях исследований, которые показали, что воздействие социально предписанного перфекционизма на психические расстройства усиливается в присутствии самоориентированного перфекционизма[39].
Перфекционизм – это отнюдь не простое внутреннее компульсивное побуждение или нечто такое, что приводит к появлению только одной навязчивой тенденции. Похоже, что он является основным фактором риска для формирования психического и эмоционального расстройства в целом. Другими словами, в перфекционизм встроена агрессивная, обостренная уязвимость. Эта уязвимость – живая и реальная – становится призмой, через которую перфекционисты смотрят на происходящее с ними таким образом, что это делает их чрезвычайно восприимчивыми к целому ряду проблем с психическим здоровьем. И именно по этой причине Пол и Горд так обеспокоены: они убеждены, что именно перфекционизм скрывается за более заметными проявлениями психических и эмоциональных расстройств – тревожными расстройствами, проблемами с образом своего тела, подавленным настроением, – число которых в обществе угрожающе растет.
Возможно, это не такое уж и откровение. В конце концов, перфекционизм не был бы нашим любимым недостатком, если бы не таил какого-то жала в своем хвосте. Но мне интересно, осознаем ли мы в полной мере ту степень ущерба, который может нанести нам перфекционизм? И почему именно перфекционизм так сильно жалит? Мы видели, что он коррелирует с целым рядом проблем психического здоровья, но нам еще предстоит разобраться, почему это так. Для этого нам нужно развеять несколько мифов – начиная с одной из самых сомнительных максим современной культуры.
То, что нас не убивает, делает нас сильнее… В последние годы эти слова Фридриха Ницше превратились в нечто вроде клише. Вы найдете их написанными на стенах школьных коридоров, раздевалок спортивных залов, университетских библиотек, а также нанесенными на кружках, футболках и наклейках на бамперах. Поп-звезда Келли Кларксон использовала их в качестве припева для своего хита Stronger, который исследует тему внутренней силы и преодоления душевной боли. Как не раз напоминал нам Фрейд, страдание – неизбежная часть жизни. Но в наши дни к словам Ницше прибегают, чтобы наделить страдание своего рода магической, преобразующей силой.
Общество отчаянно хочет верить в эту магическую силу. Нас бомбардируют фантазиями о том, что мы можем все преодолеть и сделать себя сами, что мы должны терпеть – даже принимать – трудности, борьбу и противостояние, если хотим добиться успеха. Зайдите в любой книжный магазин и пробегитесь по разделу «Самопомощь»; вы найдете сотни названий, обещающих открыть вам силу «позитивного мышления» или сделать вас более «жизнестойкими». Лайф-коучи заполняют соцсети одними и теми же сообщениями: «просыпайся, пора как следует поработать», «иди сквозь боль», «ничто стоящее не дается легко».
Все это означает, что современная общепринятая мудрость гласит, что вы всегда должны идти по пути личностного роста, оставаться неизменно позитивным и держать удар каждый раз, когда вас сбивают с ног. Когда случается что-то плохое, никаких проблем: тут же вставай на ноги, отряхнись и продолжай стремиться к лучшему результату, который в следующий раз непременно случится. Обычные формы страдания, такие как чувство растерянности, некоторой усталости и даже пребывание в состоянии горя, враждебной настроенности или грусти после стрессового события, рисуются как черты слабого, праздного, неамбициозного человека. Люди должны быть жесткими, бескомпромиссными и бесстрашными. Супергерои против слабаков.
Это любопытное отношение к страданию, по моему мнению, есть причина того, почему мы в некотором роде спокойно относимся к корреляциям между перфекционизмом и психическими расстройствами. Мы считаем само собой разумеющимся, что перфекционизм причиняет боль, поскольку считаем, что боль отнюдь не разрушительна, а является показателем достойно прожитой жизни. То, что тебя не убивает, делает тебя сильнее.
Пол и Горд не считают это правильным, и я склонен с ними согласиться. Перфекционизм – вовсе не крестоносец в плаще, за которого мы его принимаем. Это отнюдь не самоотверженное упорство. Это сумятица, приводящая к саморазрушению. Это неизбежная конечная точка знаменитой сентенции Ницше, о которой мы нечасто говорим, которая неизбежно превращает человека в измученного и страдающего бессонницей отшельника.
Итак, давайте взглянем на ту истинную степень, в которой перфекционизм захватывает нашу жизнь. Давайте оценим всю грандиозность того, что на самом деле происходит, когда что-то идет не так. Давайте откровенно поговорим о моей собственной проигранной битве с перфекционизмом.
Мою бывшую девушку звали Эмили, но все всегда называли ее Эм. Только не я, я никогда не называл ее по имени, за исключением, возможно, тех времен, когда мы только начали встречаться в старших классах. Для меня в течение тех нескольких лет, что мы были вместе, она была просто «милая». Если бы я вдруг назвал ее Эм или, что еще хуже, Эмили, она бы наверняка поняла, что что-то серьезно не так.
– Эмили, – в панике написал я ей. – Мне нужно знать, что происходит.
– Буду дома в 18:30, – написала она в ответ. – Все тебе расскажу.
В 18:30 Эмили все еще не было. Поскольку она опаздывала, я вышел во двор нашего многоквартирного дома подышать свежим воздухом. Я помню солнце в дымке, оставлявшее длинные тени на лужайке. Я помню характерные запахи теплого летнего вечера. Соседи готовили ужин, и пришло время сделать то же самое, но я не мог заставить себя думать о еде, не говоря уже о том, чтобы ее приготовить.
Внезапно в поле моего зрения с ревом ворвалась машина Эмили. Она повернула налево от ворот и исчезла, съехав по пандусу на автостоянку под нашим кварталом. Я вернулся в дом, поднялся, вошел в нашу квартиру, сел и стал ждать.
Эмили еще какое-то время оставалась в своей машине; гораздо дольше, чем обычно. Она поняла, что что-то изменилось, когда однажды вечером я увидел сообщения с неизвестного номера, которые высвечивались на экране ее телефона. Она сказала, что это были просто кокетливые шутки с коллегой, которые немного вышли из-под контроля. И я поверил ей, потому что любил ее. Но затем, вскоре после этого, внезапно появилось другое, не столь невинное сообщение. Она сразу поняла, что я заслуживаю объяснений.
Ключ Эмили повернулся в замке, дверь открылась. Она на мгновение замешкалась в коридоре, пристраивая пальто и ключи. Я слышал ее тяжелое дыхание, пока она шла по коридору, чтобы присоединиться ко мне в гостиной.
– Давай поговорим в спальне, – сказала она, глядя сквозь меня.
Я присел на краешек кровати, Эмили опустилась передо мной на колени. Склонив голову, она глубоко вздохнула, и я в свою очередь немедленно сделал то же самое, надеясь, что это будет не слишком больно, что признание не ранит меня глубоко. Она начала с объяснения сообщений, которые были от мужчины, с которым она познакомилась на вечеринке.
– Я была пьяна, мы разговорились в зоне для курящих, – сказала она.
Приглушенный вздох в голосе Эмили в конце этого предложения подсказал мне, что будет дальше. Я отвел взгляд, смахнул пот с ладоней и заметил, что моя кожа пошла пятнами от ожидания.
– Одно потянуло за собой другое, и я поехала к нему, – продолжила она, едва выговаривая слова.
Возникла пауза, пока Эмили пыталась собраться. Я ждал, хватит ли у нее духу сделать последнее болезненное признание. Я мог сказать, что она колебалась, но я настоял, чтобы она сказала то, что должна была сказать.
– Мы переспали. Том, мне так жаль.
Признание, казалось, придало ей смелости. И, к моему удивлению, она еще не закончила свою исповедь. Она рассказала, что, кроме этого, переспала еще с несколькими, когда наши отношения развивались виртуально, пока мы учились в наших университетах вдали друг от друга. А потом она рассказала еще о паре случаев, когда она была мне неверна. Чувство вины снедало ее уже несколько месяцев, и она поспешно перечисляла все, что только могла вспомнить.
Эмили знала, что то, что она сейчас делала, было правильным. К этому моменту я уже позабыл все веские причины для этого и жалел, что задал ей свой вопрос изначально. Прямо там, в тот самый момент, мы испытывали, возможно, величайшее эмоциональное потрясение в нашей молодой взрослой жизни – открывали себя навстречу болезненной правде, стыду, страху, разбитым сердцам.
В конце своей исповеди Эмили сделала нечто неожиданное. Она вдруг замолчала и протянула мне свою дрожащую руку. Этот жест казался возмутительно нелепым, но в то же время содержал в себе какую-то глубокую заботу.
Я не взял ее руку, но сейчас жалею, что этого не сделал. Мы были молоды. Мы просто совершали ошибки.
Эмили убрала руку, закончила то, что хотела сказать, издала тихий вскрик от сдерживаемого напряжения и глубоко вздохнула, чтобы хоть как-то унять бьющееся сердце. Все произошедшее после этого было для меня словно в тумане. Я помню только печаль и свое неподвижное тело и Эмили, стоящую на коленях, затаившую дыхание, смотрящую на меня с безнадежной печалью.
Обостренная уязвимость, которая скрывается в перфекционизме, проявляется всякий раз, когда что-то идет не так. И чем более уязвимыми мы оказываемся в таких ситуациях, тем более разрушающим оказывается перфекционизм. Захватывая нас целиком, он заставляет нас настолько сильно зацикливаться на наших слабостях и несовершенствах, что это резко усиливает нашу уязвимость, не оставляя абсолютно никакой возможности для мобилизации эмоциональных ресурсов, необходимых для того, чтобы