справиться с тем, что последует. Испытания, подобные тому, что я пережил в тот нежный период своей юности, являются самыми обычными формами человеческих страданий – неотъемлемой частью переменчивого хода нашей жизни. Тем не менее, когда им случается вторгнуться к нам без предупреждения, что они неизменно и делают время от времени, перфекционизм заставляет нас чувствовать, что все вокруг нас рушится.
На следующее утро после признаний Эмили я пошел в душ и встал под холодные струи. Брызги, упавшие на мое усталое лицо, на мгновение вывели меня из оцепенения. Я не спал. Всю ночь я мучил себя ужасными картинами горя из-за потери Эмили, которые перемежались яростью на самого себя.
И все же, несмотря на то что я чувствовал себя так подавленно, как не чувствовал никогда в жизни, несмотря на то что выглядел как развалина, я вышел из кабинки душа, вытерся насухо, оделся и отправился на работу.
Я сидел за своим рабочим столом, как делал это изо дня в день. Я ходил на летучки, отвечал на электронные письма, общался с коллегами – как ни в чем не бывало. Внутри меня царил бедлам из эмоций, обиды и горя. В наших отношениях я полностью открылся Эмили, и теперь мне казалось, что она отвергает меня самым жестоким образом. Ее признания заставили меня в полной мере осознать свои недостатки – недостатки, которые я теперь ненавидел. Я бичевал себя. Я спрашивал себя, как я мог допустить, чтобы такое случилось. Я ставил под сомнение свою внешность, свое тело, свою мужественность. Я чувствовал себя слабым и растерянным, моя самооценка лежала растерзанная в клочья.
Перфекционизм усиливает подобные стрессовые переживания. Он делает нас гиперчувствительными к трещинам в нашей броне, заставляет нас отчаянно пытаться сохранить ту идеальную внешнюю персону, над созданием которой мы так усердно трудились. Переживая стрессовые ситуации, мы беспокоимся о том, как другие воспримут нас. Мы размышляем об их суждениях и оценках. Мы чувствуем сильный дискомфорт из-за того, что не являемся такими, какими должны были быть.
Всякий раз, когда ученые в рамках исследования подвергают человека стрессовой ситуации, такой как публичное выступление или поражение на соревнованиях, люди с высоким уровнем перфекционизма демонстрируют повышенную тревожность, повышенное чувство вины и стыда[40].
Несмотря на то что перфекционисты подвержены всем этим эмоциям, они могут быть удивительно адаптивными. Они могут имитировать идеальную жизнь в течение очень, очень долгого времени, даже когда сталкиваются с сильным стрессом или испытывают давление действительно едкой и беспощадной самокритики. Исследования показывают, что люди с высоким уровнем перфекционизма демонстрируют устойчивость в ситуациях, далеко выходящих за пределы комфорта, и при столкновении с неудачами склонны проявлять компульсивное поведение, особенно на рабочем месте[41]. Они боятся, что, если не будут продолжать свои старания быть совершенными или, по крайней мере, делать вид, что их продолжают, они будут отвергнуты.
После случившегося с Эмили я страдал, но каким-то образом держал себя в руках. Я делал это, потому что возможное, ожидаемое общественное осуждение того, что я поступлю наоборот – обнажу свою уязвимость, тем самым дав себе пространство для исцеления, – было для меня невыносимым. Я никому не рассказывал о том, что произошло. Я подавил печаль и скрыл стыд от посторонних глаз. Я никому не доверился, ни к кому не обратился за помощью. Исследования показывают, что люди с высоким уровнем перфекционизма редко дают проявиться своему стрессу или переживаниям, редко обращаются за помощью для решения проблем с психическим здоровьем, редко посещают психотерапевта[42]. Они погребут свои проблемы настолько глубоко, насколько смогут, и будут относиться к ним так, будто их никогда не существовало, еще больше склоняясь к перфекционизму как к способу сохранить собственную целостность.
Это деструктивный способ справиться с ситуацией. Заставляя себя, стиснув зубы, преодолевать невзгоды, вы запускаете цикл жестокости, который лишь продлевает стресс, втискивая его во все остальные сферы жизни. Такая копинг-стратегия[43] призвана сохранить идеальный образ самих себя, который мы хотим показать другим. Но это выход, за который придется платить высокую цену. Ведь образ идеального человека, которому мы пытаемся соответствовать, теперь становится еще дальше от нас, и к тому же, в нагрузку к нашим стараниям сохранить лицо, он теперь еще и обременен эмоциональным багажом.
Мы выгораем, становимся еще более измученными. Жизнь превращается в героическую битву только за то, чтобы сохранить идеальный фасад, который становится все более хрупким, словно фарфор, и не оставляет ничего больше, чем наигранная улыбка, фальшивый энтузиазм и подавленный страх. Стресс, неудачи, неуспех вновь и вновь наведываются к нам, самокритика накапливается: мы виним себя за то, что не можем избавиться от всего этого. Пока однажды напряжение не становится настолько невыносимым, что плотина прорывается и вся наша тревога выплескивается наружу.
Я никогда не забуду свою первую паническую атаку. Это было примерно через три, может быть, четыре месяца после того, как я расстался с Эмили. Я никому не рассказывал, почему мы расстались; только то, что это произошло по взаимному согласию. Я был в офисе. Помню, как однажды я сидел за своим компьютером, как делал это каждый день, усталый, потягивая свою третью чашку кофе, работая над чем-то начатым еще предыдущим вечером.
Из ниоткуда в моем поле зрения появилась белая вспышка. Сначала она шипела где-то на периферии, раздражая, затем медленно появилась в поле зрения, заслоняя мне обзор, делая невозможным сфокусироваться. Я не знаю почему. Я до сих пор толком не понимаю, что это было. Но, по-видимому, подобные вспышки являются распространенным симптомом острого стресса – одним из многих полезных способов, с помощью которых наш организм справляется с тревогой, провоцируя ее еще больше.
Я никогда не испытывал ничего подобного. Я запаниковал. Стало трудно дышать. Мои руки задрожали, сердце учащенно забилось. Я вскочил из-за стола, бросился на кухню и налил себе немного воды. Но это не помогло. Я перешел в комнату отдыха и лег на диван. Я закрыл глаза на несколько секунд, пощупал свой пульс и сделал несколько глубоких вдохов в окружении сбитых с толку обеспокоенных коллег.
Я знал, что мне нужно было убираться оттуда, но я не хотел привлекать к себе еще больше внимания.
Мое сердце продолжало бешено колотиться. Я дышал глубже и тяжелее, отчаянно пытаясь взять сердцебиение под контроль. Произошло обратное: мое сердце заколотилось так, словно готово было выскочить из груди. Теперь все мои чувства, казалось, трепетали в унисон. Душный воздух еще больше сгустился, заставляя горло судорожно сжиматься, кожу покалывало. Я начал задыхаться, сначала немного, а затем все сильнее, чувствуя, что мое тело на всех парах мчится к чему-то страшному.
Это странная особенность паники: то, что вы делаете, чтобы подавить ее, лишь усугубляет ситуацию. Паника подпитывает панику. Беспокойство уступает место страху, и вы начинаете задаваться вопросом, не уготована ли вам судьба гораздо более мрачная. Дезориентированный и напуганный, вы спрашиваете себя: как мое сердце может биться так сильно? Почему это не прекращается? Я умираю? Мысли крутились и крутились, но ответы не приходили.
А затем я слился.
Я сбежал вниз по лестнице и поспешил на улицу, сопровождаемый взглядами обеспокоенных коллег. Оказавшись на открытом воздухе, я сполз на маслянистый бетон, опустил голову между ног и втянул воздух. Внешний мир, казалось, на мгновение исчез. Только я и бушующая во мне паника.
В тот момент, когда я почувствовал, что вот-вот окончательно потеряю сознание, я достал свой телефон и набрал номер службы экстренной помощи. Мой большой палец дрожал, пытаясь нажать на кнопку вызова, зависнув над ней, казалось, на целую вечность. А потом по какой-то случайности, которую я не могу объяснить, мое тело, казалось, просто вернулось ко мне. Мое сердце перестало колотиться. Я был в состоянии говорить.
– Не волнуйтесь, – сказал я людям, стоявшим неподалеку. – Я в порядке.
Я не был в порядке. Я был потрясен и уязвим. В тот ужасный момент перфекционизм превзошел все свои мыслимые пределы, что было болезненным, но не смертельным испытанием. Мое отчаяние и стыд из-за истории с Эмили выросли до критической отметки. И мое эмоциональное погружение в этот стресс продлили его, превратив тревогу в снежный ком, прокатившийся по всем остальным сферам моей жизни.
После этой панической атаки я пережил еще много чего. И время от времени переживаю. У меня появились всевозможные странные и удивительные симптомы, такие как стеснение в горле, головокружение, учащенное сердцебиение и звон в ушах, который по сей день остается постоянным напоминанием о произошедшем. Я впал в депрессию, которая, как на качелях, бросала меня от кратких промежутков, когда все было в порядке, до долгих периодов апатии, напряжения и сильной усталости. В худшем случае усталость настолько обездвиживала меня, что я не мог подняться с постели и становился неспособен сосредоточиться на самых простых задачах, таких как правка текста или ответы на электронные письма.
Я воспринимал все эти симптомы как внутреннего врага. Я верил, что настоящий мужчина должен уметь взять себя в руки и преодолеть свое внутреннее напряжение. Но это было неправдой. Когда я уже не мог продолжать бороться с симптомами, когда тревога стала зашкаливающей и все казалось совершенно безнадежным – то ощущение, что я никогда больше не почувствую себя «нормальным», – я обратился за помощью к психологу. Она смогла показать мне, что я страдаю от глубокого чувства отвращения к себе, стыда и горя, которые умело скрывались за моим перфекционизмом и усугублялись им.