Psychological Bulletin, академического журнала, который ее опубликовал.
– Я никогда не видел ничего подобного, – сказал мне сотрудник пресс-службы моего университета. – Это самая громкая новость, которая была у нас в последнее время, а может, и вообще когда-либо.
Сам по себе такой взрывной интерес застал меня врасплох. Этот период моей жизни я до сих пор воспринимаю как в тумане. Я не могу вспомнить, что я говорил и было ли что-то из этого хотя бы отдаленно понятным. Но что я точно помню, так это то, что растущий перфекционизм, казалось, задел за живое тех, к кому я обращался. Многие говорили мне, что для них это был инсайт, те данные, на которые они могли указать и сказать: «Вот в чем проблема: это перфекционизм!»
Если в нашей статье говорилось о назревающей эпидемии, то общественный резонанс подтвердил это. В наши дни люди повсюду сталкиваются с перфекционизмом, они чувствуют необходимость быть идеальными и хотят знать, почему это так. Именно поэтому со мной связалась Шерил из TED. Я внезапно стал «идейным лидером» – так TED называет своих приглашенных докладчиков, – и она хотела, чтобы я ответил на этот насущный вопрос на конференции TED в Палм-Спрингс.
Энергия города – это все, что я помню о Палм-Спрингсе. Но какая энергия! Это почти неземное место – исчезающая пустыня на фоне гор Сан-Хасинто. Здесь царит густая аура нуворишей. Свежеуложенные дороги пришли на смену колеям из красной глины. Батальоны дорогих курортов и роскошных полей для гольфа выросли на сухих песках.
Курорт, где проходила конференция TED, был расположен на юге города, в уютном уголке под названием La Quinta. По прибытии я увидел гламурных молодых людей двадцати с чем-то лет и седеющих жителей пригорода, которые толпились у стойки регистрации, шебурша своим багажом, взятым на выходные. Их доставляли на арендованных внедорожниках, прибывавших каждые десять минут.
Если бы вы приехали из менее гламурного места, то вся эта картина могла показаться вам происходящей будто бы в совершенно другом мире. Пока я стоял у парадного входа и наблюдал за жизнью этого курорта, глаз фиксировал сказочную страну безупречного маникюра, где армия садовников усердно трудилась над каждым ее уголком и закоулком. Мимо проплывают люди. Навязчивые звуки благополучия и достатка. Кодовый язык привилегированности смешивается с нежным ветерком пустыни.
Одна из издержек моего воспитания заключается в том, что я никогда не чувствую себя вполне комфортно в подобной обстановке. Так что обычно у меня нет привычки околачиваться на курортах для богатых и знаменитых. Тем не менее в тех редких случаях, когда моя работа вынуждает меня окунуться в подобную атмосферу, мне приходится вкусить «хорошей жизни». И каждый раз, ощущая ее вкус, я чувствую себя отнюдь не в восторге и совершенно не в своей тарелке, как будто изнурительная погоня за тем, чтобы попасть туда, на самом деле того не стоила. Как будто мне вообще не следовало гнаться за этим сомнительным идеалом.
Сияя улыбкой, Шерил встретила меня у входа в курортный комплекс и показала мне аудиторию, где я должен был выступать. Масштаб происходящего отнюдь не успокоил мои нервы. Рабочие сцены, операторы и звукорежиссеры работали быстро и сообща. Когда мы наблюдали за ними из галереи, я спросил ее:
– Сколько человек зарегистрировалось на конференцию?
– Около четырехсот. И еще несколько тысяч онлайн, – ответила она.
– Ого! Это много, – откликнулся я, чувствуя, как кровь бросилась к лицу.
На следующий день я вышел из своей виллы и отправился на церемонию открытия. К собравшимся обращался мужчина лет сорока, с коротко стриженными каштановыми волосами, подтянутый, одетый в безукоризненно сидящий темно-синий пиджак и свежевыглаженные брюки. Я понятия не имел, кто он такой – и до сих пор не имею ни малейшего представления, – но TED заплатили ему большие деньги, чтобы он открыл их конференцию. На этой внушительной сцене он держался победителем, совершенно не обращая внимания на свет, камеры и сотни зрителей, внимающих каждому его слову. Его выступление было занимательным и забавным, однако в нужной мере умным и серьезным, и завершилось крещендо, которое заставило всех – включая меня – вскочить, бурно аплодируя.
Я подумал о том, какой он потрясающий, и задался вопросом, насколько тусклым в сравнении с ним буду казаться я.
Мое выступление было запланировано на заключительную сессию, в самый последний день, так что я смог увидеть, как развиваются события. Ни одно из выступлений не смогло дотянуть до магии ведущего, что было несомненным облегчением. Некоторые лекторы выступали уверенно, но были явно новичками, у других был определенный опыт, и они просто играли на публику, а третьи были перфекционистами вроде меня: тихими, склонными к самокопанию кроликами, пойманными в свет софитов La Quinta.
По мере того как подобные конференции разворачиваются во времени, вы начинаете кое-что подмечать. Маленькие, но тем не менее показательные детали. Например, аудитория предпочитала красочные анекдоты достоверным данным. Рассказ о переживаниях, очеловечивающий сухие факты, вызывал восторг. И что любопытно, в то время как сложные, но поучительные беседы о новаторских открытиях были оценены по достоинству, настоящий фурор производили впечатляющие личные свидетельства и личный опыт.
Кое-что еще поразило меня в этой аудитории. Насколько я мог судить, у них был свой тонкий способ сообщить выступавшим, что они на самом деле думают. Выступления, которые внушили им благоговейный трепет или поразили их, встречались бурными овациями, часто стоя. Более заурядные вещи встречались вежливыми аплодисментами и сидя. В гримерной, перед выходом на сцену, тема приема у зрителей обсуждалась горячо.
– Как вы думаете, вам будут аплодировать стоя? – спрашивали друг друга выступающие. Я был слишком погружен в свои собственные мысли, чтобы участвовать в этой болтовне. Но в глубине души я задавал себе тот же самый вопрос.
Докладчик, выступавший передо мной, покинул сцену, и зрители в переполненном зале притихли. Настала моя очередь, и в одно мгновение Шерил уже волокла меня к выходу на сцену, в типично американском стиле неподдельного энтузиазма забрасывая меня милыми, но чересчур усердными словами ободрения.
– У вас все получится! У вас все для этого есть! – говорила она, улыбаясь от уха до уха.
– Честно говоря, я не думаю, что у меня все это есть.
Я осторожно вышел, не сводя глаз с ослепительно белого фонаря, закрепленного на лесах верхней галереи прямо передо мной, и внезапно оказался прямо в центре знаменитого красного круга TED.
Я репетировал это выступление бесчисленное количество раз, вплетая его в другие свои выступления и оттачивая подачу. Но теперь, когда я смотрел на море лиц, глядящих на меня в ответ, вся эта подготовка, казалось, просто испарилась из головы. Продюсерская команда TED вырезала это из записи, но если вы присмотритесь повнимательнее, то увидите, что моя правая нога болтается, как ненатянутый шланг. И если вы внимательно прислушаетесь, то услышите, как срывается мой голос, когда я напрягаю память в поисках следующей строчки, а затем следующей и следующей. Внутри меня все тряслось от ужаса. Я до сих пор толком не знаю, как, но каким-то образом мне удалось сказать мою речь. Я прошел через это.
Произнося последнюю фразу, я посмотрел прямо на аудиторию. Я жаждал их стоячей овации. Мне это было нужно. Прошло несколько секунд. Все еще сидя, они вежливо зааплодировали. Прошло еще несколько секунд, в течение которых я мысленно внушал им встать. Но они этого не сделали. Итак, с щемящим чувством поражения я развернулся и ушел со сцены. Шерил сопровождала меня обратно в гримерную.
– Это было потрясающе! – сказала она, лицо ее сияло.
– Спасибо, – ответил я.
Я задавил к чертям свой перфекционизм только для того, чтобы появиться в Палм-Спрингс. Я упрямо отказывался позволить своим нервам взять надо мной верх и слово в слово продекламировал пятнадцать минут заготовленной прозы, вероятно, на самой большой сцене, на которую я когда-либо выходил. И все же, несмотря на эти замечательные достижения, угадайте, о какой части моего опыта из выступления на TED я размышлял в последующие часы, дни, недели и месяцы?
Неужели мне всегда суждено так себя чувствовать? Или мой перфекционизм взращен и подпитывается той средой, в которой я живу? Эти извечные вопросы касаются не только перфекционизма, но и личностных качеств в целом. Являются ли они результатом природы, унаследованным инструментарием, с которым мы начинаем жизнь? Или они являются результатом воспитания – тех обстоятельств, с которыми нам пришлось столкнуться?
Доводы в пользу природы довольно ясны. За последние три десятилетия генетика поведения изучала различия между однояйцевыми близнецами, разнояйцевыми близнецами и приемными братьями и сестрами. У однояйцевых близнецов одинаковый профиль ДНК, у разнояйцевых близнецов общей является примерно половина, а у усыновленных детей совпадений нет вообще. Если мы сравним сходство черт у всех этих типов детей, мы сможем оценить, насколько это связано с генетикой. И результаты приводят к удивительно последовательным выводам. Однояйцевые близнецы больше похожи друг на друга, чем разнояйцевые близнецы, между которыми, в свою очередь, сходства больше, чем у приемных детей. При проведении необходимых вычислений оказывается, что степень генетической наследуемости действительно очень высока. Примерно половина того, чем мы становимся, унаследовано, предопределено, и с этим мы ничего не можем поделать[81].
Не так давно исследователи из Испании применили «Многомерную шкалу перфекционизма» Пола и Горда почти к шестистам парам близнецов-подростков, проживающих в Валенсии[82]. Исходя из этой выборки, они подсчитали, что около тридцати процентов самоориентированного перфекционизма передается по наследству. Показатель для социально предписанного перфекционизма немного выше и составляет около сорока процентов. Таким образом, с помощью невидимой руки генетики родители-перфекционисты, по-видимому, передают определенную долю перфекционизма своим отпрыскам.