х, «во имя успеха» я должен притворяться.
В тот период моей жизни чувство вины и стыда душило меня. И это заставляло меня делать абсолютно все возможное, чтобы каждый час моего бодрствования был потрачен на чтение, написание и редактирование. Как только я начал писать докторскую диссертацию, я позаботился о том, чтобы появляться в офисе первым и уходить последним. Я регулярно работал по восемьдесят часов в неделю и давал всем знать об этом. Я отправлял электронные письма своим руководителям ранним утром и вечером перед уходом, чтобы они видели мое рвение. Я написал тысячу слов своей диссертации в день Рождества и был очень горд этим.
Охваченный обсессивной потребностью преуспеть, я оставил за собой разрушительный след. Я отдалился от людей, стал раздражительным и чрезмерно внимательным к успехам и неудачам других студентов. Социальная изоляция в дополнение к давлению, которое я сам себе создал, исподволь наносили ущерб моему психическому и физическому здоровью, что привело сначала к депрессии, которая позже переросла в генерализованное тревожное расстройство.
Подобно внезапно пробудившемуся вулкану, моему дремлющему перфекционизму потребовалось время, чтобы наконец прорваться наружу. Там, в этом логове отбора, которым является элитный университет, в своих попытках выжить, с душевной болью и стрессом, охваченный парализующим чувством неполноценности, сопровождающим меня повсюду, куда бы я ни пошел, я, несомненно, представлял собой махрового перфекциониста во всей своей красе.
И так или иначе мне придется провести остаток своей жизни с последствиями этого.
Мы должны везде и всегда находиться в состоянии избыточного потребления, потому что мы живем в экономике, которая зависит от перегретого роста. Результатом этого императива, как мы говорили в седьмой главе, является неумолимый всплеск культурной обусловленности, при котором каждый телевизор с плоским экраном, смартфон, рекламный билборд или плакат говорит нам, что жизнь – это одна большая вечеринка. Для всего есть свой суперпродукт, а жизнь всегда можно улучшить и сделать более совершенной.
Однако я, кажется, не упомянул о том, что мелким шрифтом на обратной стороне приглашения на вечеринку напечатан один важный пункт: ничто не дается бесплатно. Бабки должны быть подбиты. Да, ты можешь и должен иметь все это навечно и без каких-либо ограничений. Но, черт возьми, сначала ты должен «состояться» и заслужить свое право платить за это.
Трудовая этика, конкурентоспособность и личностная субъектность – вот базовая система верований, на которой стоит экономика предложения. Согласно теории, масштабированная в разы версия этой системы дает нам приливную волну экономической активности, а вместе с ней и непрерывный поток более качественных и дешевых товаров и услуг. Это еще и морально корректно, потому что разница между серфингом и погружением в эту приливную волну зависит от конкретного человека. Если вы бедны, вам не везет, вы вымотаны или просто чувствуете себя немного подавленным, это ваша вина – вы и обязаны все исправить. Каждый несет ответственность за себя, каждый волен иметь все, что захочет, быть кем захочет, до тех пор пока он достаточно усердно работает.
Сейчас некоторые считают, что молодые люди не имеют понятия о том, что в нашей экономике нужно вкалывать. Или, если быть более точным, что им не рассказали об этом заботливые родители, учителя и профессора, которые ограждали их от малейших неудобств и дискомфорта. Подобное убеждение имеет свое обоснование. По мере приближения выпускных экзаменов, когда давление на моих измученных студентов вырастает в разы, нет ничего необычного в том, что я неожиданно получаю электронное письмо от родителей с просьбой «в последний раз» продлить сессию для их нежного бутончика.
Но на самом деле это не столь уж широко распространено. По моему опыту, такого рода запросы довольно редки. Большинство молодых людей прекрасно осведомлены о пункте, провозглашающем необходимость тяжелой работы. Он напечатан мелким шрифтом в приглашении на вечеринку современного общества «бери все». И они знают, что мы живем в культуре, которая облекает успех и неудачу – как в высших, так и низших классах – в материю соответствующих поощрений.
При этом режиме, который мы называем меритократией[157], от вас ожидают, что вы всегда будете доказывать, кто вы есть. Правила довольно ясны, и они безжалостно вдалбливаются в вас с детства. Усердно работайте, накопите много верительных грамот, предпочтительно академических сертификатов, степеней, аккредитаций и так далее, а затем продайте их на рынке труда по максимально возможной цене. Чем выше ценность ваших верительных грамот, тем больше денег вы зарабатываете, а чем больше денег вы зарабатываете, тем более глянцевые новые вещи вы можете купить, чтобы подчеркнуть свой статус.
Добыча достается самым лучшим и самым умным – кто может с этим поспорить? И я полагаю, что для состоятельных образованных профессионалов вроде меня меритократия кажется очень правильной и справедливой, предоставляя нам сочные награды и причудливые статусы. Но, конечно, не все попадают в команду-победительницу. На самом деле, по мере того как верхушка общества сокращается, большинство остается вне круга. А для тех, кто «остался позади», как мы их эвфемистически называем, последствия меритократии несколько иные. Они включают в себя, помимо прочих унижений, ежегодное сокращение зарплаты, долги, потерю жилья или выживание на минимальный доход.
– К ущербу от жизненных невзгод, – пишет философ Ален де Боттон, – меритократия добавляет «ущерб от стыда»[158].
Но вот в чем дело: это ненастоящее. Весь этот стыд вызван погоней за обманом. Вместо того чтобы быть средством социальной мобильности, меритократия на самом деле является просто своего рода успокоительной социальной соской-пустышкой. Средством нейтрализации, которое позволяет предотвращать полномасштабное классовое восстание, прикрывая то, что в противном случае оказалось бы гротескной пропастью между богатыми и всеми остальными.
Вот как это работает. Элита может стоять на пьедестале победителя и брызгать в лицо друг другу шампанским в ознаменование своего богатства и статуса. Они зарабатывают больше и владеют большим, потому что заслуживают большего. Точно так же они могут притворяться, будто ни в малейшей степени не способствовали тому, чтобы положить шары для боулинга на чашу весов богатства и власти в свою пользу. Мы живем в меритократии; элита заслужила свое место за главным столом. И они, черт возьми, вполне могут позаботиться о том, чтобы их отпрыски сидели рядом с ними, лакомясь от того же изобилия, в то время как недостойное большинство сражается друг с другом за объедки.
По данным Oxfam[159], около трети своего богатства суперэлиты получили по наследству. Еще одной третью они обязаны своим связям в правительстве. А большая часть остального поступает за счет тех сливок, что они снимают со своих активов – товаров, финансовых инструментов, собственности и так далее[160]. Деньги в буквальном смысле слова порождают деньги.
Остальные из нас, со своей стороны, питаются доктриной, называющей привилегии «заслугой», до тех пор пока она обеспечивает высокопарный нарратив, который какое-то время щекочет сконфуженного миллиардера внутри нас. Однажды, говорим мы себе, тяжелая работа окупится. Мы живем в меритократии – мы можем заслужить себе место за столом избранных. С нами не нянчатся, и мы уж точно не боимся работать. Если мы вдруг начинаем жаловаться, то это, вероятно, потому что мы наконец разоблачаем обман и задаемся вопросом, почему мы вложили так много сил в фальсифицированную экономику, которая возвращает нам все меньше и меньше.
Скоро у меритократии закончатся реальные доказательства, которыми она может оперировать, и все большее количество нас начнет видеть в ней дымовую завесу, какой она на самом деле и является. Можно сказать, что волны социальных волнений, прокатывающиеся по Западу – Брексит, Трамп, Ле Пен, Мелони и так далее, – свидетельствуют о том, что это уже происходит.
Однако более актуальным, чем социальные волнения, является тот невыразимый ущерб, который меритократия наносит нашей психологии. Потому что этот ущерб затрагивает всех, включая более обеспеченных. Утешительные истории о том, как вы «сделали себя сами», несомненно, могут послужить вдохновляющим материалом для выступлений на публике. Но такой подход может сработать только в том случае, если люди могут увидеть и сами пережить возможности для подобного восхождения. В противном случае эти истории с таким же успехом могут выглядеть лишь как жестокие шутки, которые разыгрывают с новым поколением, которое, в свою очередь, начинает осознавать тот факт, что его выставляют посмешищем.
Впервые на моей памяти мобильность молодых людей снижается. Экономика балансирует на грани коллапса, до правительств не достучаться, возможностей становится все меньше, а обязательств – особенно долговых – все больше. На этом фоне меритократия приводит к серьезным последствиям. Потому что вместо того, чтобы раскрепощать нас для подъема по социальной лестнице, она заманивает нас в ловушку неустанного и беспощадного стремления к идеализированному стандарту жизни, достичь которого становится все более и более трудно.
Прежде чем мы перейдем к рассмотрению взаимоотношений между меритократией и перфекционизмом, я должен прояснить одну вещь. Несмотря на то что люди, с которыми я вырос, такие как Сара, Йен и Кевин, находятся во власти перфекционистского морока рекламы, меритократическое давление, в общем и целом, не нанесло им сколь-нибудь значительный урон. Возможно, косвенно, поскольку определенный тип специалистов может смотреть на них свысока из-за того, что у них не было необходимых ресурсов для получения ученой степени. Но они в значительной степени избавлены от наиболее агрессивных эксцессов ядовитой конкуренции меритократии. Больше всего от этого страдают потомки хорошо образованных и богатых людей, которые в основном принадлежат к среднему и высшему эшелонам общества.