Попробуйте представить себе президента или премьер-министра, который говорит о меритократии без экстаза. Наши журналисты, политические комментаторы и экономисты превозносят ее. Наши бизнес-лидеры и звезды спорта приписывают ей свои успехи. О ней снимаются фильмы и телесериалы. А там, в картинном пригороде, родители пригубляют от меритократического кубка, вот почему они с таким энтузиазмом отправляют своих детей в колледж.
Долговечность этого фольклора отчасти обусловлена тем, что он охватывает все классы. Меритократия – это грандиозный нарратив, который, по сути, утверждает, что мы есть собрание свободолюбивых личностей, и подразумевает, что вне зависимости от того, с чего вы начнете в жизни, при должном старании вы можете стать следующим Джеффом Безосом или Ричардом Брэнсоном[181]. Здесь нет неравенства, лишь отдельные люди конкурируют друг с другом, и некоторые добились большего, чем другие, потому что работали усерднее.
В глубине души мы знаем, что это неправда. Но мы не можем совершить богохульство и признать, что игра сфальсифицирована. Что по большому счету ваша трудовая этика может не иметь большого значения в наши дни; что, если вы молоды, бедны и у вас нет унаследованного богатства, на которое можно опереться, это может вообще не иметь никакого значения. И мы не можем признать эти реалии, потому что это выглядело бы просто ужасно в глазах системы и всех тех многочисленных влиятельных людей, которые продолжают ее отстаивать.
Поэтому, чтобы сохранить имидж меритократии, жизненно важно, чтобы мы продолжали делать вид, что мой одноклассник по старшей школе Конор, которого вырастила мать-алкоголичка в муниципальном жилом доме в самом криминальном районе города, имеет равные шансы в жизни с Джорджем, получившим дорогое образование, которому купили все возможные преимущества, доступные за деньги, и которого готовили вечерами и по выходным для того, чтобы он получил максимально высокие оценки. И нам удается довольно хорошо сохранять это притворство. Потому что, несмотря на зияющий и все увеличивающийся разрыв в возможностях, существующий в современном обществе, несмотря на то что все показатели социальной мобильности указывают в отрицательном направлении, доля людей, которые все еще верят, что успех завоевывается упорным трудом, выросла более чем на десять процентов со времени финансового кризиса 2008 года[182].
Нельзя сказать, что мы совсем не сердимся из-за того, что наши усилия наталкиваются на ухудшение уровня жизни. Просто мы приучены переводить недовольство системой в недовольство самими собой, так что настоящий виновник – неравенство – остается надежно прикрыт меритократической мифологией.
Меритократия опасна именно потому, что мы не видим угрозы. Это мираж, и мы бросаемся в него очертя голову, широко распахнув глаза и радостно хлопая в ладоши.
Одно последнее предостережение, поскольку это важно. Когда я говорю, что меритократия возлагает самое тяжелое бремя исключительности на представителей среднего и высшего эшелонов общества, я, конечно, говорю обобщенно. Эти люди составляют подавляющее большинство тех, кто поступает в элитные колледжи (около девяноста пяти процентов, если быть точным). Немногие из них, если таковые вообще имеются, способны по-настоящему избежать меритократического давления. Но это не значит, что оно не затрагивает и людей из более бедных слоев. Действительно, около пяти процентов от ежегодного набора в Russell Group приходится на бедные семьи (два процента в Оксбридже)[183]. И хотя их немного, эти талантливые души прибывают в священные кампусы, чтобы принять вызов меритократии вместе со всеми остальными.
Однако они чрезвычайно уязвимы. Они не только должны бежать вместе со всеми марафон на вершину, но у них при этом гораздо меньше ресурсов, которыми они могут воспользоваться, и гораздо больше препятствий, которые надо преодолеть. Даже если им удастся успешно сориентироваться во всем этом, им все равно нужна удача, поскольку количество слотов, доступных для среднего класса, сокращается с каждым днем. Со временем обе эти вещи – переутомление и не отступающее при любых условиях чувство поражения – сказываются на психологическом состоянии. Разумеется, моя собственная борьба с перфекционизмом в значительной степени проистекает из потребности добиться сверхдостижений в качестве компенсации за те социальные и экономические силы, что круглосуточно работают против меня[184].
И вот еще что: если говорить о детях из бедных слоев, то я нахожусь в относительно привилегированном положении. Я из миллениалов. Если бы я был представителем поколения Z, мое финансовое будущее выглядело бы еще более мрачным. Согласно глобальному опросу компании Deloitte, посвященному «поколению Z» и «миллениалам», треть представителей поколения Z больше всего беспокоится о стоимости жизни, сорок пять процентов из них живут от зарплаты до зарплаты, а более четверти сомневаются, что смогут безбедно выйти на пенсию[185]. Это мрачные цифры. Но, просто посмотрев на состояние нашей экономики, кто рискнет сказать им, что их пессимизм неоправдан?
Кроме того, я – белый мужчина, гражданин Великобритании и Ирландии, у меня нет проблем со здоровьем или инвалидности, влияющих на мою жизнь. Ничто из этого не делает меня исключительным, мне просто очень повезло, что я мог идти на жертвы и прилагать все эти неизмеримые усилия и при этом никто и ничто меня не сдерживало. Другое дело – люди с ограниченными возможностями или женщины из бедных семей. Пропасть, которую они должны преодолеть, гораздо шире и усеяна всевозможными дополнительными препятствиями, такими как дискриминация, психологические травмы вследствие угнетения и угроза стереотипов.
Меритократия делает невероятно тяжелой жизнь всех тех, кто берет на себя задачу «добиться успеха» в современном обществе. Но еще тяжелее приходится тем, кто беден или инвалид, или не белый.
Полагаю, я бы подвел итог примерно так. Когда образованные профессиональные меритократы пришли к власти в либеральных партиях примерно в начале девяностых и этот меритократический тип неравенства начал явственно набирать обороты, было уже понятно, что эта система принесет страдания и отчаяние тем, кого она «оставила позади». Они были недостойными низшими слоями общества, чьи трудности считались лишь нелестным отражением недостатка ума или лени, или того и другого вместе.
То, что такие люди в непропорциональном большинстве оказались выходцами из обездоленных слоев общества и социальных меньшинств, было досадной неудачей для меритократов, которые проливали в связи с этим обильные слезы сочувствия. Но дальше этих слез дело не пошло и не вылилось в коренную перестройку, необходимую для устранения такого структурного неравенства, поскольку тогда это стало бы молчаливым признанием обмана. Поэтому их ответом на ситуацию стали несколько грантов, выделенных детям из бедных семей и меньшинств, названных ими «равными игровыми условиями».
И вот мы здесь: армия привилегированных детей и горстка бедных детей, борющихся за элитные должности в великой современной меритократии. Возникает соблазн рассматривать такое положение дел как чрезвычайно своекорыстное для победивших меритократов. И, конечно же, это очень своекорыстно. Но что они не предвидели, что они, возможно, не могли предвидеть, так это то, что их меритократия в конечном счете приведет к страданиям и отчаянию как их самих, так и их потомков.
Не выигрывает никто. И каждый проигрывает по сравнению с тем, какой могла бы быть жизнь в более справедливом обществе, при меритократии истинной.
Молодых людей, которые набираются смелости указать на это, часто клеймят как «слабаков». Журналисты, политики и даже некоторые профессора выстраиваются в очередь, чтобы навесить на них ярлык мягкотелых, избалованных и уклоняющихся от работы. Я считаю, что эти жестокие и ханжеские оскорбления произносятся людьми, которым, откровенно говоря, следовало бы подумать лучше. Студенты и молодые работники, с трудом прокладывающие себе путь вперед под гнетом меритократии, – это не слабаки. Они храбрые, но уязвимые люди, выжившие в условиях экономики, ориентированной на рост любой ценой, прошедшие ее неоправданно безжалостную сортировочную машину, которая давит на них до предела.
Скорее раньше, чем позже, нам придется признать этот факт. Нам нужно будет признать, что невыполнимые ожидания, которые меритократия возлагает на школы, университеты и экономику в целом, подавляют молодых людей, заманивая их в щупальца перфекционизма. И нам нужно будет спросить себя: через сколько всего этого мы еще готовы дать пройти нашим детям?
Система образования является наиболее влиятельным каналом, через который евангелие меритократии проповедуется молодым людям. Но это не единственный канал. Родители тоже проповедуют «благую весть». И это подводит меня к тому, что мы еще не обсуждали: какова роль родителей во всем этом?
10Перфекционизм начинается домаИли как стремление растить исключительных детей влияет на то, как мы их воспитываем
«В самом начале своей жизни ребенок не знакомится с обществом напрямую, он знакомится с ним через своих родителей, которые по структуре своего характера и методам воспитания… являются психологическими агентами общества».
ФБР назвало свое расследование «операцией “Университетский блюз”». Многолетнее расследование, проводившееся на всей территории США, от одного побережья до другого, выявило сложную сеть, состоявшую из американской суперэлиты – знаменитостей, генеральных директоров, финансистов и юристов. Они вступили в сговор с целью обеспечить поступление своих детей в колледжи Лиги плюща. Организатором был калифорнийский предприниматель Уильям Рик Сингер. Богатые родители платили Сингеру от десятков тысяч до миллионов долларов, чтобы гарантировать своим отпрыскам поступление в элитный к