– Старая модель рабочих отношений, при которой вы могли рассчитывать на стабильную работу с хорошими выплатами в течение всей карьеры, давно ушла в прошлое, – заявила кандидат в президенты США Хиллари Клинтон своей аудитории в Северной Каролине. И она абсолютно права. Та непритязательная преданность профессии, о которой она говорит и благодаря которой такие люди, как мой дедушка, честно зарабатывали на жизнь, теперь кажется явно архаичной.
– Люди в возрасте от двадцати до тридцати лет, – продолжала Клинтон, – достигли своего совершеннолетия в совершенно иной экономике[205].
В этой другой экономике важно не то, насколько хорошо вы можете овладеть чем-то, а то, как быстро вы сможете это сделать и перейти к чему-то другому. Конечно, это работа. Но такая работа ради работы – то, что антрополог Дэвид Гребер называет «вынужденной работой», – представляет собой постоянно жужжащее, торопливое состояние занятости вместо терпеливого усердия и мастерства[206].
Согласно недавней кампании Nike, установки которой были выражены устами рэпера 50 Cent, вы должны «пробиваться вперед настойчивее», «работать усерднее» и использовать каждый час из своих «24 в сутках», как звезда быстрой моды Молли-Мэй Хейг. Вот чему мы учимся у этой культуры: не имеет никакого значения то, что вы делаете – главное, чтобы вы никогда не останавливались. Потому что, если вы замедляетесь, расслабляетесь или, что еще хуже, находите минутку, чтобы просто подумать о том, для чего вообще нужна вся эта неустанная пахота, вы рискуете остаться позади.
При такого рода нагрузках баланс между работой и личной жизнью неизменно нарушается. Становится все труднее отделять свою работу от всего остального. Как показывает история Эммы, трудно наслаждаться свободным временем или тратить его «на пустяки», если вы постоянно беспокоитесь о том, что это негативно влияет на вашу прибыль. Согласно исследованию трудовых привычек, проведенному в 2016 году, многие работники говорят, что они регулярно отказываются от поездок и отпусков, потому что хотят продемонстрировать «абсолютную преданность» своим работодателям, боятся, что их сочтут «заменяемыми», и «чувствуют вину» за то, что берут отгулы[207].
Чувство вины за то, что мы работаем недостаточно, не минует никого. И если уж на то пошло, оно только усиливается по мере вашего продвижения вверх по карьерной лестнице. Впервые на моей памяти самые богатые члены общества громко заявляют о том, как много они работают. Не потому, что они этого хотят – хотя мы все знаем одного из таких парней, – а потому, что для получения дохода, достаточного для поддержания их социального положения, требуется много часов работы в очень узком наборе элитных профессий, таких как юриспруденция, финансы и медицина. Так, например, младшие юристы в некоторых фирмах Лондона работают в среднем по четырнадцать часов в день[208]. А на Уолл-стрит банкиры шутят о так называемом «рабочем дне с девяти до пяти», который начинается в 9 утра в один день и продолжается до 5 утра следующего[209].
По мере роста требований к работе растут и ожидания. Так, едва получив положительную оценку своего ежегодного отчета, вы сразу же обнаружите, что это уже не считается достаточным и удовлетворительным. В наши дни в некоторых компаниях даже стало модным петь о своих бескомпромиссных стандартах. «Наша планка очень высока», – предупредила потенциальных сотрудников на своем веб-сайте самая дорогостоящая британская финансово-технологическая компания Revolut. Сотрудников, не достигших «совершенства», продолжает компания, будут оценивать «со всей скрупулезностью, а не доброжелательностью», даже если «это будет больно»[210].
Нужно сказать, что финансово-технологические компании вроде Revolut гораздо более открыто высказывают свои перфекционистские требования в адрес своих сотрудников по сравнению с большинством других. Но это не значит, что подобные требования не распространены на других рабочих местах, включая университеты. Как подтвердят многие мои коллеги, для продвижения по службе вам необходимо набирать стабильно высокий студенческий рейтинг, значительно превышающий четыре балла из пяти. Четыре балла позволят вам продержаться до следующего года. При трех баллах вас быстро отправят на повышение квалификации. Меньше трех – и вам понадобится Нобелевская премия, чтобы вас оставили на испытательный срок.
Я упомянул академические круги, поскольку раньше они были в некоторой степени изолированы от этого смехотворного давления. Но это уже не так. По мере того как университеты тоже начали приспосабливаться к выживанию в условиях экономики предложения, они стали перестраиваться по образу и подобию частных корпораций. Такая реструктуризация особенно сильно ударила по молодым ученым. Именно они должны наиболее гибко адаптироваться к новой администрации. И именно они должны постоянно оправдывать свое шаткое положение, демонстрируя производительность, или «результативность», как называет это Research Excellence Framework[211].
Конкуренция очень жесткая. Если раньше для получения академической должности было достаточно одной или двух опубликованных статей, то сегодня вам повезет, если вы попадете в шорт-лист менее чем с четырьмя. И не забывайте о так называемых «опциональных» мероприятиях: посещении семинаров, вечерних лекций, конференций; сети профессиональных контактов, преподавании и других формах неоплачиваемого администрирования. Можно, конечно, отсидеться в сторонке. Но если вы это сделаете, то позже, из череды писем с отказами, узнаете, что эти действия были необходимы для того, чтобы подняться над сотнями других соискателей работы.
На самом деле академических должностей настолько мало, что, даже если вы будете выполнять все эти «опциональные» функции, вы все равно не сможете быть уверены, что это даст вам возможность закрепиться на одном месте. Вы должны быть гибкими в своих действиях и двигаться туда, где появляются новые возможности. Что подводит меня к другому скрытому вреду нестабильной работы – неопределенности. В наши дни вопрос для начинающего профессионала заключается не столько в том, «насколько сильно ты этого хочешь», сколько в том, «насколько сильно ты готов откладывать свою жизнь ради этого». Не остепеняться, не пускать корни, не заводить длительных отношений и детей. На пути к тому, чтобы стать умеренно успешным профессором, мне самому пришлось отложить большую часть своей жизни. Так, с 2013 года я сменил семь рабочих мест в семи городах на трех континентах. Я переезжал примерно раз в два года. И хотя это звучит экстремально, для ученых в этом нет ничего необычного.
В этом нет ничего необычного и для большинства других отраслей промышленности. Среднестатистический взрослый человек, как правило, может ожидать, что за свою трудовую жизнь он сменит работу около двенадцати раз[212] и большую часть этого времени проведет в самом унылом из существующих мест – в гиг-экономике[213]. Это пугает. И это я еще не упомянул о стремительно растущей стоимости аренды, ценах на жилье, долгах, стоимости жизни и о том, каково это – вкалывать изо дня в день в условиях неравноправной экономики, которая так однобоко распределяет результаты вложенных усилий. В этой культуре проталкивания наверх те, кто суетится и отдает все, что у них есть, включая свое здоровье и счастье, редко преуспевают. Восемь миллионов молодых работников в Великобритании – четверть рабочей силы страны – никогда не работали в экономике, где средняя заработная плата постоянно росла бы[214]. Тем не менее они работали в стране, где резко возросли корпоративные прибыли[215].
Экономика предложения является действительно впечатляющим локомотивом роста. Но гораздо менее очевидным является то, куда идет весь этот рост – а именно компаниям и их акционерам. А также то, какую цену платят за это все остальные: стагнация заработной платы, снижение уровня жизни и полная незащищенность. Подумайте об этом вот с какой стороны: современная фирма, которой необходимо расти и не разориться, в идеале хотела бы – если это сойдет ей с рук – повысить производительность сотрудников, не неся расходов, связанных с такими своими обязанностями, как социальное обеспечение, медицинская страховка и надежный рабочий график. Таким образом, вместо того чтобы нанимать работников как раньше, теперь они заключают с ними контракты, и сами работники берут на себя расходы, связанные с выполнением этих обязанностей, без сопутствующего увеличения заработной платы; и все это под эгидой фарса, в котором говорится, что они являются членами захватывающего нового класса хастлеров[216].
Меня здесь беспокоит не столько несправедливость этой скрытой передачи гарантий безопасности – от фирмы самому работнику, – сколько их психологические последствия и то, почему перфекционизм стоит на первом месте среди них.
Поначалу незакрепленное положение может ощущаться как свобода. И со стороны это, безусловно, выглядит как гиг-мечта. Вы – в кресле водителя, вы можете работать там, где и когда захотите, и не зависеть от требований властного босса. Вы можете быть автором своей собственной судьбы. Именно это так будоражило Эмму, когда она начинала свою карьеру: рисковать, осваивать новые навыки, иметь возможность делать перерывы и раздвигать границы на своем пути. Но после медового месяца пришло суровое осознание: необеспеченный статус – вещь не одномоментная. Изо дня в день она ловила себя на том, что начинает все сначала все с тем же опасением, что, возможно, делает недостаточно. И по мере того как она поднималась в корпоративный мир, где от нее ожидалась впечатляющая результативность, но давалось мало гарантий, ежедневное давление продолжало нарастать.