В короткий перерыв – без аплодисментов – встревает Лялька:
– Ну, а теперь что-нибудь повеселее, что-нибудь смешное – Вилли, да, Вилли!
Это громкое предложение, одновременно и приказ, выводит на подиум лялькиного любимого комика. Он просит у господ старую газету и удобно усаживается на стуле, словно после хорошего обеда. Потом он разворачивает газету и начинает читать ее вслух. «Мама, кофе!» – кричит он, глядя поверх одолженных очков в направлении кухни. Вилли читает газету до последней страницы, до объявлений, он читает, кто вступил в брак, кто умер. Он вспоминает, что знал их еще до свадьбы. Вдруг, с повышенным вниманием он чуть подается на стуле вперед и читает:
– Курорт Треблинка! Посетите новый курортный центр Треблинка! Расположен в прекрасном месте, густые леса, свежий воздух, целебный климат. Специальное медицинское обслуживание, диета, современно оборудованная больница для серьезных случаев. Зоопарк, капелла, концерты, традиционные забеги и другие спортивные мероприятия! Прямое железнодорожное сообщение, комфортабельные комнаты по низким ценам и без курортной наценки.
Я стою с краю полукруга, так что мне видны лица эсэсовцев. Некоторые хохочут, вроде Франца, во весь рот, но все-таки натужно. Кюттнер беспокойно елозит на стуле, а Штангль приподнимает брови с недоуменной усмешкой.
Шепот Давида рядом со мной звучит, как заклинание:
– Больше позора и унижения – до тех пор, пока наконец уже никто не сможет это выносить.
– Сортирные капо, на ринг! – Зепп-Хиртрайтер подскакивает со своего стула. Франц оборачивается в изумлении. Кажется, его злит, что эта блестящая идея исходит не от него. Но это выражение лица быстро улетучивается:
– Да, да, сортирные капо!
И вот они уже стаскивают с них кафтаны. У большого нет кальсон, поэтому они закатывают ему брюки выше колен. У маленького две пары кальсон, одна поверх другой, он выпячивает тщедушную, искусанную насекомыми грудь, когда они поднимают его руку для спортивного приветствия. Тем временем Зепп приносит из эсэсовского барака две бутылки содовой.
– У нижнего сортира превосходство в весе!
– Раунды по две минуты, как в сортире!
Гонг! Первый раунд. Большой выдвигается на своих ногах-колоннах в середину ринга и делает руками в боксерских перчатках приглашающее движение: ну, иди сюда, малыш.
Маленький вздрагивает и тоже поднимает руки: если только ты меня ударишь! Большой снова отвечает руками в огромных перчатках: ну, с чего я буду тебя бить? Эсэсовцы вскакивают со своих стульев и кричат:
– Давайте, начинайте!
Капо нижнего туалета приоткрывает рот, его уши торчат еще больше, чем обычно, он наклоняется: ну, бей. Капо верхнего туалета подпрыгивает, чтобы дотянуться до противника, но у него все равно не получается. Обеими руками он лупит противника по животу. Большой приставляет к лицу маленького перчатку и отталкивает его от себя. Тот откатывается к веревкам. Гонг!
Когда они дают маленькому пить, содовая, пенясь, вытекает у него через нос. Капелла играет туш – Треблинка воет от восторга.
Следующая идея Ляльки превзошла всё, что было до тех пор.
– Вы же все-таки мужики или нет? И несколько баб у нас тут тоже есть. Свадьба! Мы организуем настоящую свадьбу.
Быстро, а то я сам выберу пару. Потом мы устроим, что вы сможете побыть вместе. В задней части барака рядом с мастерской жестянщиков и кузней у нас будет особое помещение для всех молодоженов Треблинки. Как мы его назовем? Ну, ясно – брачный барак!
В следующее воскресенье маленькая свадебная процессия вышагивает по дороге от жилых бараков к аппель-плацу. Разумеется, это уборщик и стукач Хаскел и маленькая, не то чтобы уродливая, но угрюмая Перл. Они никогда не имели дела с трупами. У обоих всегда достаточно еды, а у Хаскела и выпивки. Наверное, он хорошо служит, раз ему разрешают допивать за господами.
Но никакой помпы, никакой ритуальной церемонии, без капеллы, без обязательного построения всего лагеря. Вероятно, Штангль решил, что Франц после повышения, которое сделало его одновременно заместителем коменданта лагеря, то есть самого Штангля, перебарщивает со своими идеями. Правда, он разрешил ему претворить эту идею в жизнь, но без роскоши, без театрализованного оформления и без участия других эсэсовцев.
Жаркими вечерами, когда в бараке становится невыносимо душно, перед закатом и до отбоя на аппель-плаце возникает что-то вроде карнавального гулянья за колючей проволокой. Приходят женщины, некоторые стоят, другие прогуливаются с мужчинами вокруг аппель-плаца, кто-то сидит у задней стены барака. В углу около туалета, под огромным буком, который уцелел в Треблинке, а сейчас усиливает приятность вечера, в маленькой группе о чем-то болтают. Может быть, они выясняют, кто служил в армии и умеет обращаться с ручными фанатами. Говорят, если немцы победят, то устроят из Треблинки музей и будут водить экскурсии. Вроде бы недавно Лялька уже высказывал такую идею. Тогда они тем более будут нас холить и лелеять. Строго говоря, у нас, у тех, кого они выбрали, самое страшное уже позади. Вот так мы и будем жить – до конца. Нам они сохранили жизнь – такую жизнь.
Половина лагеря бродит с инфекцией и чахнет на глазах. Роберт на соседних со мной нарах от слабости уже едва может сидеть. У Руди температура вообще не прекращается. Только мы двое, Карл и я, загорели на солнце и ветре, так что нам стыдно, когда остальные нас видят. Мы даже умудрились раздобыть себе летнюю одежду. Льняные брюки, легкие куртки. Вокруг карманов, на заду, на фуди, на обшлагах и на коленях они покрыты лоснящимися пятнами от сала, водки, смолы и молодых сосновых веток. От двух разряженных блестящих щеголей из отдела готового платья первого сорта в бригаде «маскировки» не осталось и следа.
Всё произошло так же случайно и естественно, как и большинство перестановок и перемещений последнего времени. Тем, кому мы не очень доверяем, мы говорим, что перевелись на эту тяжелую работу, чтобы не соприкасаться непосредственно со смертью, не вдыхать постоянно ее запах. Тем же, к кому мы испытываем доверие, достаточно намекнуть, что Кляйнманн, бригадир «маскировки», и остальные члены бригады захотели, чтобы мы были у них. Когда мы уже проработали несколько дней вместе с бригадой за пределами лагеря, Кляйнманн умело показал и представил нас своему начальнику. Он дождался подходящего момента: унтершарфюрер Зюдо, ростом с ребенка, но наделенный невероятной физической силой и невиданной способностью потреблять спиртное в огромных количествах, докер из Гамбурга, выпил в тот день столько, что казался себе в три раза больше, благосклонно кивнул.
«Маскировка» – единственная из обычных рабочих бригад, у которой все еще достаточно собственной настоящей работы. Длина внешних и внутренних заборов так велика, что всегда находится, что подправить. А когда не находится, то «маскировка» – самая подходящая бригада для работ в лесу в окрестностях лагеря, для прореживания и рубки леса. Несколько раз в день часть бригады, насчитывающей 25 человек, под присмотром охранников и коротышки Зюдо должна выходить в лес, чтобы залезать на деревья, обламывать ветки и в связках приносить их в лагерь к тому месту, где в данный момент подправляют забор. Другая часть укрепляет столбы, подтягивает ослабевшую колючую проволоку и вплетает в нее сосновые ветки, чтобы залатать все до единой дырочки в этой стене из густых зеленых ветвей. Мы научились так носить два, а то и три ремня, чтобы каждый сразу видел: мы из бригады «маскировки». В лесу мы обвязываем этими ремнями отломанные ветки и прикрепляем груз к плечам.
Уже само соприкосновение с природой вне лагеря и работа вдоль ограждения превращают нас во что-то особенное. Когда мы возвращаемся в лагерь, от нас пахнет лесом, к пропотевшей одежде прилипли свежие зеленые иголки, а вечером мы вытряхиваем их из ботинок на нары.
У Карла и у меня на лицах царапины от лазания по деревьям. После той практики, которую мы прошли в лагере, в «маскировке» мы получаем высшее образование в науке спекуляции и контрабанды. Мы учимся прятать деньги где только можно – приклеивать пластырем к подмышкам, засовывать в каблуки, в пояса. Нам везет: вчера мы рискнули и положили деньги просто в брюки, а сегодня засунули по золотой десятирублевой монете в рот. И как раз в этот день, когда бригада выходила из лагеря, устроили выборочную проверку. Ну что ж, Легашу-Кюттнеру следовало бы заглянуть Карлу и мне в желудки.
Ворота открываются, и колонна с ремнями на плечах марширует из лагеря. Теперь все зависит от того, не нападет ли случайно на нашего «шефа» приступ трезвости. Все знают, что в этом случае никому нельзя взять в руки что-нибудь, кроме отломанных веток, никто и думать не смеет о спекуляции. Но кажется, сегодня у Зюдо один из его больших дней. Он гонит нас через лес, в направлении Бялыстока, параллельно тракту, который виден между деревьями.
– «Треблинку» – запевай!
Что, малыш хочет, чтобы мы пели? Ну что ж, этим он привлечет к нам внимание спекулянтов. Адриан, у которого плоскостопие, несмотря на строжайший запрет и горький опыт, обменивается парой слов с вынырнувшим неподалеку спекулянтом, одетым в лохмотья. Охранники замечают это и так избивают Адриана, что от любого другого ничего бы не осталось. Но это – Адриан, которого называют еще доктор Адриан, и без него невозможно представить себе бригаду менял и спекулянтов из «маскировки». Вчера вечером он получил от коротышки 25 ударов плеткой по спине и еще несколько толстым концом плетки по лицу. Адриан молча снес побои, а потом в лесу выменял у охранника пакет с едой. Причем всех тех, кто помогал ему в этой спекуляции, он виртуозно обманул. Заинтересованные лица, со своей стороны, тайком его поколотили, но их потери были для них гораздо болезненнее, чем для Адриана побои. Он бредет на своих плоских ногах по песку, как на ластах, невосприимчивый ко всем побоям, которые он притягивает, словно магнит. Странно, но плетка на него не действует. Ни одной капли крови. Только один раз я видел, как он выплюнул выбитый зуб.