Придя к этой мысли, Лафонд принялась, ради спасения своей жизни, неустанно повторять слова сочувствия:
– Я вас понимаю. Действительно. Я еще никогда не задумывалась над этой проблемой, а теперь вижу ее другими глазами. Такие женщины, как ваша мать или ее подруга, совершили ужасный грех. В этом вы совершенно правы. Но не все женщины таковы. Я тоже всегда желала иметь семью, так сильно желала, тут вы должны мне поверить… Но порой бывают и мужчины, которые не желают более глубокой связи. Мне встречались только такие. Они попользовались мной и бросили. А теперь я уже потеряла почти всякую надежду…
Похититель молчал, и она попыталась продолжить:
– Конечно же, где-то в глубине души я все еще надеюсь, что… возможно, в один прекрасный день найдется кто-нибудь, кто…
Мужчина наконец взглянул на пленницу. Выражение его лица было ей совершенно непонятным.
– Ты имеешь в виду, принц, что приедет за тобой на белом коне?
– Я… в общем… – нерешительно пробормотала женщина.
От ее мучителя больше не исходило ни малейшей ранимости – он излучал только холод и презрение.
– Что за чушь ты здесь плетешь! – сказал он. – Это в голове не укладывается. Послушай, я тебе сейчас кое-что скажу: я не знаю, что отягощает твою совесть – разрушила ли ты какую-то семью или оттолкнула мужчину, у которого были серьезные намерения… Поэтому ты еще жива. Но ведь ясно, что ты не можешь остаться в живых. В этом мы ведь одного мнения?
Моник начало трясти. Страх вновь охватил ее со всей силой. Все шло к ее смерти, только к этому.
– Мне бы, конечно, хотелось, чтобы ты сдохла здесь, внизу. От голода или от жажды, неважно, – продолжал похититель. – Но если этого не произойдет в ближайшее время, то я помогу. Это было идиотизмом с твоей стороны – вмешаться в мои дела. Но я не допущу, чтобы ты все испортила. Я как раз стою на пороге исполнения своей мечты. Это мой последний шанс – и я воспользуюсь им и не позволю, чтобы какая-то тупая жирная козявка помешала мне в этом!
Он взял корзину и прошел два шага в глубь помещения. И наступил своими босыми ногами на осколки стеклянной крышки, которую Моник до этого уронила.
Между пальцами его левой ноги брызнула кровь. Похититель в недоумении посмотрел на нее, а потом застонал, бросил корзину и опустился на пол. Обхватив ногу руками, он попытался остановить кровь.
– О боже! – Его губы побледнели. – Посмотри, кровь! Так много крови!
Женщина поняла, что на короткое время он вышел из строя. Вид собственной крови ужаснул и парализовал его. Моник встала и выпрямилась.
В первое мгновенье ноги чуть не подогнулись под ней. Казалось, ее мускулы потеряли всю силу от того, что она так долго сидела, или лежала, или ползала на четвереньках. К тому же от голода и страха у нее кружилась голова – стены и пол качнулись перед ее глазами.
Но затем победила ее решимость, и она кинулась вон из подвала. Ей вдогонку неслись крики похитителя:
– В чем дело? Черт побери, в чем дело?!
Лафонд допустила большую ошибку – это она поняла уже спустя несколько секунд. Ей надо было запереть его, а потом искать выход на улицу. Но об этом она не подумала, да у нее и не было времени для размышлений, она хотела только выбраться… И теперь не могла найти выход, не могла найти лестницу, которая должна была вести наверх… Перед ней расстилалось подземное помещение, которое, видимо, было просто огромным. Его освещали отдельные лампочки, свисавшие с потолка – вероятно, их включали с центрального щита.
Моник услышала его за собой – он, очевидно, смог встать и теперь гнался за ней.
– Стой, дрянь ты эдакая! Немедленно остановись!
Из-за своей пораненной ноги похититель не мог как следует идти, но он поймал бы Лафонд, потому что она, как ей теперь стало ясно, бежала в неверную сторону, не к тому концу коридора, где находилась лестница. А туда, куда надо, она попасть не могла, потому что на пути был он, теперь уже совершенно точно решивший немедленно убить ее.
Она увидела перед собой последнюю дверь в конце коридора. Снаружи торчал ключ.
Трясущимися пальцами беглянка вытащила его и открыла дверь…
Ее тюремщик уже почти настиг ее. Он хромал, и она смогла коротко бросить через плечо взгляд на его сморщившееся от боли и искаженное ненавистью лицо. Затем она юркнула за дверь и закрыла ее за собой, после чего изо всех сил потянула на себя. Ее преследователь пытался открыть дверь с другой стороны, но Моник боролась, как львица, и каким-то образом изловчилась вставить ключ в замок. Она едва не проиграла эту борьбу, дверь уже начала приоткрываться – но женщине все-таки удалось вплотную притянуть ее к себе и повернуть в замке ключ.
Мужчина бушевал снаружи, а она тем временем, прислонившись спиной к двери, медленно соскользнула по ней на пол. Беглянка думала, что заплачет, но не смогла даже этого. Она лишь дрожала и задыхалась.
Моник снова оказалась в заточении, но теперь у нее был ключ.
Если он захочет ее убить, ему придется выбить эту дверь.
Анри вернулся в «У Надин» в четыре часа пополудни, и прошло не так уж много времени, пока он понял, что его жена всерьез решила покинуть этот дом. Перво-наперво он чуть не споткнулся об упакованный чемодан, который она уже не смогла впихнуть в машину и который теперь стоял сразу же за входной дверью. Вероятно, Надин решила забрать его как-нибудь позже. Затем Анри поднялся на второй этаж, вошел в ее комнату и сделал то, чего он еще никогда раньше не делал: открыл все шкафы и ящики и проверил, что из вещей она упаковала и взяла с собой. Это были не только вещи, необходимые, чтобы провести у матери пару дней, вроде нижнего белья, пары свитеров и брюк и зубной щетки. Нет, Надин забрала почти всю свою одежду, как зимнюю, так и летнюю, забрала свои купальники и хлопчатобумажные платья, лыжный костюм и даже два вечерних наряда. Но, что было еще более поразительным, она опустошила ящики письменного стола, забрала с собой дневники, фотографии, письма и записки. Анри знал от Катрин, где находились все эти бумаги, – она рассказала ему об этом после того, как нашла то роковое письмо. Тогда он с отвращением и стыдом принял к сведению результаты ее шпионской услуги и закопал их в дальнем уголке своей памяти, а теперь молниеносно вспомнил об этом – и понял, что означают полностью опустошенные ящики. Самое худшее. Это значило, что его жена не намерена возвращаться. Разве что для того, чтобы забрать последний чемодан и те несколько вещей, которые лежали или висели в ее шкафах, для которых она, наверное, не нашла места в других чемоданах или сумке.
Анри отправился на кухню. В умывальнике он обнаружил блюдце, полное воды, в котором плавали два окурка. Рядом стояла чашка из-под кофе. Значит, Надин сделала себе кофе и выкурила две сигареты. Она ждала его. Она хотела с ним поговорить, и он знал, что именно она собиралась ему сказать.
Мужчина сел за стол и съел багет с медом, не находя в нем утешения. Затем глянул в окно, представив себе, как его жена несколько часов назад сидела, вероятно, на этом же месте и смотрела в эту же сторону. Было ли это для нее своего рода осознанным прощанием? Или же она просто с полным отвращением нетерпеливо ждала того момента, когда наконец сможет навсегда покинуть этот дом?
Никакого совместного будущего. Никакого совместного ребеночка. Катрин далеко, и Надин тоже уедет. Анри оставалось только кафе «У Надин», название которого будет теперь казаться ему просто абсурдным. Может быть, ему переименовать его в «У Анри»? Это было бы, конечно, подходящее название – ведь, кроме него, здесь уже никого и не будет…
Он один.
Жоли растратил свои силы на эйфорию, охватившую его после разговора с Катрин, и на беспокойство после второй встречи со следователями, проявившими к нему нескрываемое недоверие. После утренней встречи с Марией Иснар он часами колесил по округе, разгонялся, как черт, на длинных прямых участках, как делал в молодости, когда был еще уверенным в себе и сильным, а затем снижал скорость – и снова и снова репетировал свой разговор с Надин, рисовал пылкими словами их совместное будущее и красивыми, специально придуманными фразами прощал ей ее связь с Петером С. – так он называл его про себя с тех пор, как все это случилось.
Теперь его воздушный замок развалился, и остались лишь парализующая усталость, глубокое душевное изнеможение и страх перед пустым и безрадостным будущим. Он, Sunnyboy[5], еще никогда не испытывал такого сильного желания близости. Ему хотелось, чтобы его обхватили руками, чтобы ему было позволено плакать, чтобы кто-то погладил его по голове и шептал ему на ухо утешительные слова…
Ему страстно хотелось, чтобы его мать была рядом.
Анри подумал, что ему должно быть стыдно за это, но для этого ему не хватало сил.
Ему не хотелось задумываться над тем, позволительно ли ему испытывать такую тоску или нет, позор это или поражение. Ему не хотелось ничего другого, кроме исполнения этого желания.
Он спросил себя, хватит ли ему сил упаковать чемоданы и отправиться в путь, в Неаполь. Комиссар запретил ему покидать эти места, и своим исчезновением Анри еще больше усилит подозрение, которое и без того уже имелось у полиции по отношению к нему, – но это было ему безразлично. Анри волновала только Надин. Может быть, оставить ей письмо? В нем он объяснил бы ей, что все понял и прочувствовал. Чтобы она не думала, что ей нужно прятаться от него…
Анри смотрел в окно до тех пор, пока не стемнело, а затем включил свет и стал разглядывать в стекле отражение одинокого мужчины за кухонным столом, который поедет в Неаполь к своей матери, чтобы пережить там крушение своей жизни.
Незадолго до того, как отправиться в постель, Лауре пришло в голову, что она еще вчера вечером хотела позвонить Моник Лафонд, но из-за визита Кристофера и последующих событий совершенно забыла об этом, хотя специально положила записку с номером Моник около телефона. Вероятно, она не заметила ее во время своих сегодняшних телефонных разговоров.