[8]) И. В. Сталин, вполне искренне оставаясь в первые послевоенные месяцы активным приверженцем курса на мирное сосуществование с ведущими буржуазными державами и дальнейшее развитие партнерских отношений с Великобританией, Францией и США, первоначально склонялся на сторону именно этой правящей группировки. Более того, даже после начала «холодной войны», в день своего рождения 21 декабря 1946 года, в интервью сыну ушедшего президента США генералу авиации Эллиоту Рузвельту для ведущего американского журнала Look, отвечая на его вопрос, считает ли он, «что важным шагом на пути ко всеобщему миру явилось бы достижение широкого экономического соглашения о взаимном обмене промышленными изделиями и сырьем между нашими двумя странами», И. В. Сталин дословно заявил, «что это являлось бы важным шагом по пути к установлению всеобщего мира», поскольку «расширение международной торговли во многих отношениях благоприятствовало бы развитию добрых отношений между нашими двумя странами»[9].
По мнению той же группы авторов, сторонниками сохранения прежней военной (как, впрочем, и довоенной) модели мобилизационной экономики были прежде всего кандидаты в члены Политбюро секретарь ЦК ВКП(б) Георгий Максимилианович Маленков и нарком внутренних дел СССР Лаврентий Павлович Берия, которые тогда курировали все ключевые военно-оборонные проекты страны, а также руководители всех важнейших отраслевых наркоматов тяжелой и оборонной промышленности, в частности Иван Федорович Тевосян, Борис Львович Ванников, Авраамий Павлович Завенягин, Вячеслав Александрович Малышев, Дмитрий Федорович Устинов, Михаил Георгиевич Первухин и другие легендарные «сталинские наркомы». В своем споре с «оппонентами» они в основном апеллировали к оценкам авторитетного советского экономиста академика Евгения Самуиловича Варги, в частности к его новой работе «Изменения в экономике капитализма после Второй мировой войны». Еще в 1944 году он выступил с опровержением устоявшейся теории скорого краха капитализма под влиянием собственных антагонистических, то есть неразрешимых, противоречий и доказывал его уникальную живучесть и особую способность адаптироваться к новым историческим условиям через политику кейнсианства, взятую на вооружение правительствами западных держав в годы «Великой депрессии», а затем и Второй мировой войны. Таким образом, члены этой правящей когорты, разумно полагая, что именно данное обстоятельство как раз и не способствует разрядке международной напряженности, активно выступали за дальнейшее приоритетное развитие тяжелой индустрии и военно-промышленного комплекса страны.
Именно поэтому по чисто умозрительной оценке ряда авторов либерального толка (Г. X. Попов, А. А. Данилов, В. М. Зубок[10]), И. В. Сталин, взявший сразу после окончания войны курс на развязывание новой мировой бойни и разжигание пожара мировой пролетарской революции, изначально поддержал именно эту правящую группировку. Однако такое утверждение, как совершенно справедливо отметили ряд их оппонентов (Г. И. Ханин, Ю. А. Алексеев[11]), абсурдно и не соответствует реальному положению вещей, так как инициатива новой конфронтации на мировой арене исходила не от Москвы, а жаркие дискуссии в советском руководстве вскоре разрешила сама жизнь. В марте 1946 года, после знаменитой фултонской речи У. Черчилля, которая чисто формально дала старт «холодной войне», И. В. Сталин сделал окончательный выбор в дискуссии своих ближайших соратников и поддержал сторонников сохранения старого экономического курса.
При этом следует также сказать, что кое-кто из историков, в частности профессор О. В. Хлевнюк[12], ссылаясь в основном на работы западных советологов (Дж. Миллер, Э. Залесски[13]), опубликованные еще в 1980-х годах, вообще отрицают какой-либо дуализм мнений внутри высшего партийно-государственного руководства и полагают, что все члены тогдашнего Политбюро ЦК ВКП(б), как и руководители почти всех промышленных наркоматов и ведомств, довольно консолидировано выступали за неприкосновенность основных принципов и целей советской модели мобилизационной экономики, сложившейся в годы трех предвоенных пятилеток, приоритетное и, главное, максимально быстрое развитие отраслей тяжелой индустрии. Между тем, вероятно, все же правы те историки, в частности профессор А. В. Пыжиков[14], которые говорят о наличии в верхних эшелонах власти разных подходов к определению приоритетов в экономическом развитии страны в первые послевоенные месяцы, вплоть до резкого обострения международной обстановки в течение всего 1946 года.
Между тем, как уже не раз отмечалось в научной литературе, перспективные цели экономического развития после войны И. В. Сталин впервые публично изложил в своей знаменитой речи на предвыборном собрании избирателей Сталинского избирательного округа Москвы 9 февраля 1946 года. В своем выступлении вождь прямо заявил, что «основные задачи нового пятилетнего плана состоят в том, чтобы восстановить пострадавшие районы страны, восстановить довоенный уровень промышленности и сельского хозяйства и затем превзойти этот уровень в более или менее значительных размерах. Не говоря уже о том, что в ближайшее время будет отменена карточная система, особое внимание будет обращено на расширение производства предметов широкого потребления, на поднятие жизненного уровня трудящихся путем последовательного снижения цен на все товары и на широкое строительство всякого рода научно-исследовательских институтов, могущих дать возможность науке развернуть свои силы. Что же касается планов на более длительный период, то партия намерена организовать новый мощный подъем народного хозяйства, который дал бы нам возможность поднять уровень нашей промышленности… втрое по сравнению с довоенным уровнем». Далее было прямо заявлено: «нам нужно добиться того, чтобы наша промышленность могла производить ежегодно до 50 млн. т чугуна, до 60 млн. т стали, до 500 млн. т угля, до 60 млн. т нефти. Только при этом условии можно считать, что наша Родина будет гарантирована от всяких случайностей. На это уйдет, пожалуй, три новых пятилетки, если не больше. Но это дело можно сделать, и мы должны его сделать»[15]. Забегая вперед, скажем, что столь грандиозные задачи экономического развития страны были не простыми мечтаниями «кремлевского горца».
Достижение таких целей в условиях послевоенной разрухи, конечно, было крайне непростой, но вполне выполнимой в перспективе задачей, поскольку уже по итогам первого послевоенного 1946 года было добыто 163,8 млн. тонн угля и 21,7 млн. тонн нефти и выплавлено 13,3 млн. тонн стали и 9,9 млн. тонн чугуна.
Как считают целый ряд авторов, первую крупную победу лидеры «консервативного» блока внутри Политбюро одержали при утверждении IV пятилетнего плана развития народного хозяйства страны, поскольку принятый в мае 1946 года Верховным Советом СССР закон «О пятилетием плане восстановления и развития народного хозяйства СССР на 1946–1950 гг.» в качестве основной и приоритетной задачи провозглашал «первоочередное восстановление и развитие тяжелой промышленности и железнодорожного транспорта». Тем не менее многие аспекты экономической стратегии все еще не были определены, и конкретные задания IV пятилетки отнюдь не исключали определенной вариативности в экономической политике внутри страны. Однако окончательный распад антигитлеровской коалиции и начало «холодной войны», безусловно, способствовали полной победе сторонников дальнейшей централизации управления, опережающего развития отраслей тяжелой индустрии и военно-промышленного комплекса страны.
Между тем совсем недавно в своей кандидатской диссертации Е. В. Баев дословно заявил, что «начиная с года «великого перелома» основной задачей сталинской политики была милитаризация экономики с целью подготовки к мировой войне за окончательную победу социализма во всем мире», ибо сам И. В. Сталин «хорошо знал, что, «пока остались капитализм и социализм, мы мирно жить не можем: либо тот, либо другой, в конце концов, победит; либо по Советской республике будут петь панихиды, либо по мировому капитализму». Поэтому и после Второй мировой войны Сталин форсировал развитие военной промышленности, подчиняя этой задаче все остальные отрасли экономики»[16]. Более того, почти четверть века назад А. А. Данилов и А. В. Пыжиков, который в те годы был видным членом либерального лагеря историков, заявили, что «методологически неоправданным является вывод, традиционный для литературы прежних лет, о том, что главным содержанием первого послевоенного периода стало «восстановление и развитие народного хозяйства СССР в годы четвертой пятилетки». По их мнению, тогда главной задачей стала «стабилизация политического режима, сумевшего в годы войны не только сохраниться, но и заметно окрепнуть»[17].
3. Восстановление и развитие народного хозяйства в 1946–1955 годах
а) Восстановление промышленного производства страны
Совершенно очевидно, что переход народного хозяйства страны на мирные рельсы проходил очень болезненно и неравномерно и в региональном, и в отраслевом аспектах. Причем, по оценкам ряда современных авторов, в основном зарубежных советологов и домотканых антисталинистов (Н. Верт, Д. Боффа, О. В. Хлевнюк, Й. Горлицкий, Е. В. Баев, Д. Фильцер[18]), в последние годы сталинского правления, которые они традиционно и предвзято именуют «апогеем сталинизма», «регрессивной эволюцией сталинизма» и прочими ходячими штампами, четко прослеживаются три основных этапа в развитии послевоенной экономики:
— 1947–1948 гг. — фаза быстрого промышленного роста;
— 1949–1950 гг. — фаза промышленного «перегрева»;
— 1951–1953 гг. — фаза замедления промышленного роста, или даже, по оценкам О. В. Хлевнюка и Е. В. Баева, фаза очередного инвестиционного и бюджетного кризисов.
Вполне очевидно, что конверсия военной экономики шла непросто и неравномерно и определялась целым рядом факторов, в том числе и внешнего порядка[19]. Однако насколько подобная периодизация, а уж тем более эти характеристики соответствуют реальности, все еще предстоит уточнить на конкретном архивном материале, а не только на данных Центрального статистического управления при Госплане СССР (затем ЦСУ СССР), которое с 1940 года возглавлял известный советский экономист профессор Владимир Никонович Старовский.
Между тем, по данным официальной государственной статистики, уже к концу 1946 года советская промышленность, по сути, завершила конверсионную перестройку большей части огромных производственных мощностей, и валовой прирост гражданской продукции только за текущий год составил более 20%. Однако об общей динамике промышленного производства советские статистические органы практически ничего не сообщали, поэтому реально оценить общие темпы экономического роста было просто невозможно. Вместе с тем из поздних заявлений тогдашнего «главного» экономиста страны — председателя Госплана СССР Н. А. Вознесенского — вытекало, что план первого года IV пятилетки был серьезно недовыполнен, а промышленное производство сократилось почти на 17%. По тем же официальным данным, этот спад промышленного производства был преодолен только в самом конце 1947 года, когда общий рост валовой продукции в промышленном секторе народного хозяйства страны составил 22%, а производительность труда выросла более чем на 13%.
Вдохновленное достигнутыми результатами второго года IV пятилетки, руководство планово-экономического блока союзного правительства, в частности председатель Госплана СССР Николай Алексеевич Вознесенский, министр внешней торговли Анастас Иванович Микоян и новый министр финансов Алексей Николаевич Косыгин, временно (по «воспитательным» соображениям) сменивший на этом посту Арсения Григорьевича Зверева, по личному указанию И. В. Сталина пошли на резкое увеличение ряда важных показателей IV пятилетки, и уже в 1948 году общий объем промышленного роста составил 27%, в 1949 году — 20%, а в 1950 году — 23%.
Хорошо известно, что сами принципы составления, согласования и утверждения плановых показателей новой пятилетки мало чем отличались от предвоенного периода, за исключением единственного новшества: если до 1947 года Госплан СССР предоставлял результаты своей работы на рассмотрение и утверждение Совета Министров СССР ежеквартально, то теперь Госплан и связанные с ним организации стали отправлять такие планы ежегодно, с поквартальной разбивкой основных показателей. Затем, по меткому замечанию П. Грегори, начинались «битвы богов с титанами»: на первом этапе составленный Госпланом СССР проект пятилетнего плана подвергался массированным «атакам» со стороны различных министерств, ведомств, а также регионов, требовавших, как правило, увеличения капиталовложений и одновременного сокращения планов производства готовой продукции. И лишь затем высшим руководством страны, прежде всего И. В. Сталиным, принималось принципиальное решение об общих пропорциях нового хозяйственного плана, и только после этого решения наступал этап согласования всех основных цифр по отдельным отраслям и ведомствам страны. Причем, как верно заметили многие историки (Ю. Н. Жуков, В. О. Хлевнюк, А. В. Захарченко, Е. В. Баев[20]) новизной послевоенного периода стало активное участие в этом процессе отраслевых Бюро Совета Министров СССР, каждое из которых отныне возглавлял полноправный член Политбюро ЦК. Однако, судя по архивным документам, данная процедура стала не столько содержательным, сколько техническим новшеством, так как «промежуточное звено» в виде отраслевых Бюро было необходимо по причине общего увеличения числа общесоюзных и союзно-республиканских министерств. По сути, их руководители стали выполнять ту же роль отраслевых лоббистов, какую еще до войны играли те же члены Политбюро, в частности А. А. Андреев, Г. К. Орджоникидзе и А. И. Микоян, возглавлявшие промышленно-хозяйственные наркоматы в 1930-х годах.
Как известно, после ликвидации Государственного Комитета Обороны 4 сентября 1945 года многие его функции были переданы Совету Народных Комиссаров, а с марта 1946 года — Совету Министров СССР. Хотя он все же так и не смог стать «ровней» ГКО, поскольку в структуре ЦК ВКП(б) сохранялись отраслевые отделы, во многом дублировавшие и «опекавшие» работу всех аналогичных правительственных органов. Поэтому в марте-апреле 1946 года на Пленуме ЦК, а затем на протокольном заседании Политбюро было принято решение о ликвидации почти всех отраслевых отделов ЦК и перестройке работы целого ряда военно-промышленных министерств и переводе их на мирные рельсы. При этом для скорейшего восстановления европейской части страны в структуре Совета Министров СССР были образованы «региональные» министерства — угольной, нефтяной и рыбной промышленности, а в других отраслях, напротив, либо созданы объединенные министерства — черной и цветной металлургии и текстильной и легкой промышленности, либо образованы ряд новых министерств — строительного и дорожного машиностроения, промышленности средств связи, медицинской, пищевой промышленности и др. Правда, как позднее констатировали ряд авторов (Р. А. Белоусов, В. И. Сигов), исторический опыт показал всю бесперспективность пути создания «региональных» ведомств, и уже с 1948 года начинается обратное слияние министерств[21]. Между тем при формировании персонального состава правительства на ключевых министерских постах остались не только все легендарные «сталинские наркомы» довоенного призыва — Дмитрий Федорович Устинов, Михаил Георгиевич Первухин, Иван Федорович Тевосян, Иван Григорьевич Кабанов, Петр Иванович Паршин, Василий Васильевич Вахрушев, Александр Илларионович Ефремов, Николай Степанович Казаков, Петр Фадеевич Ломако, — но и «молодые» управленцы с высшим профобразованием, отменно показавшие себя в годы войны: Михаил Васильевич Хруничев, Александр Федорович Засядько, Михаил Андрианович Евсеенко, Николай Константинович Байбаков, Константин Михайлович Соколов, Петр Николаевич Горемыкин, Алексей Адамович Горегляд, Иван Герасимович Зубович и др.
Между тем следует сказать, что 20 марта 1946 года в связи с формированием нового состава союзного правительства была проведена его очередная реорганизация, и вместо двух Оперативных Бюро, созданных еще в сентябре 1945 года, было образовано единое Бюро Совета Министров СССР, которое возглавил Лаврентий Павлович Берия, а его заместителями назначены Н. А. Вознесенский и А. Н. Косыгин[22]. Однако это решение стало таким же промежуточным шагом, как и полгода назад, поскольку уже 8 февраля 1947 года вышло совместное Постановление ЦК ВКП(б) и Совета Министров СССР «Об организации работы Совета Министров СССР»[23], которое внесло ряд серьезных изменений в порядок работы союзного правительства, что, по мнению некоторых историков (О. В. Хлевнюк, Й. Горлицкий, Е. В. Баев[24]), в значительной мере знаменовало собой восстановление предвоенной ситуации, сложившейся сразу после назначения И. В. Сталина председателем СНК СССР в начале мая 1941 года.
Как считают те же авторы, фундаментом этой реформы стало разделение властных полномочий между Политбюро ЦК и Бюро Совета Министров СССР, в результате чего эти два руководящих органа, как и накануне войны, «сблизились по своему статусу». Во многом это стало результатом изменения персонального состава Бюро Совета Министров СССР, куда вошли члены руководящей «семерки» в Политбюро. Данное положение о новом органе исполнительной власти предусматривало, что отныне его главой становится председатель Совета Министров СССР — т.е. сам И. В. Сталин, а членами Бюро — 10 его заместителей: В. М. Молотов, Г. М. Маленков, Н. А. Вознесенский, Л. П. Берия, А. И. Микоян, Л. М. Каганович, К. Е. Ворошилов, А. Н. Косыгин, А. А. Андреев и М. З. Сабуров. Таким образом, в Бюро Совета Министров СССР вошли все члены руководящей «семерки», за исключением секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Жданова, который не являлся членом союзного правительства. На практике это означало, что теперь все решения, принятые на Бюро Совета Министров, уже не нуждались в утверждении на Политбюро ЦК и вопрос лишь заключался в том, как конкретно будут разделены сферы их властных полномочий и компетенций.
Согласно данному Постановлению, в ведение Политбюро, помимо важных кадровых вопросов, перешли «вопросы Министерства иностранных дел, Министерства внешней торговли, Министерства госбезопасности, денежного обращения, валютные вопросы, а также важнейшие вопросы Министерства Вооруженных сил», а за Бюро Совета Министров СССР остались в основном вопросы экономики и социальной сферы. В частности, в его прямые обязанности входило рассмотрение «народнохозяйственных планов, бюджета, балансов и планов распределения фондов», подготовка всех соответствующих решений союзного правительства и проверка их исполнения, а также непосредственно ведение всеми «вопросами работы Министерства государственного контроля, Министерства юстиции, Министерства материальных резервов, Министерства трудовых резервов» и других общесоюзных ведомств. При этом полномочия самого союзного правительства во всех экономических вопросах стали отныне настолько широкими, что обычная практика передачи всех правительственных решений на утверждение Политбюро ЦК была также практически прекращена. Позднее, в июле 1949 года, на основании Постановления самого Совета Министров СССР № 3300 его Бюро было преобразовано в Президиум СМ, а количество его членов выросло за счет новых сталинских выдвиженцев: в 1947 году в его состав вошли Н. А. Булганин и В. А. Малышев, в 1948-м — А. Д. Крутиков, в 1949-м — А. И. Ефремов и И. Т. Тевосян и в 1950 году — М. Г. Первухин. Таким образом, к середине февраля 1950 года число заместителей главы союзного правительства, каждый из которых регулярно присутствовал на заседаниях Бюро Совета Министров СССР, выросло до 14 членов, в результате чего этот орган де-факто стал оплотом сталинских «технократов». Кроме того, в состав Президиума в июле 1949 года вошли два министра — финансов и госконтроля А. Г. Зверев и Л. З. Мехлис. И, наконец, 7 апреля 1950 года было создано Бюро Президиума Совета Министров СССР, в которое вошли И. В. Сталин и пятеро его замов: Н. А. Булганин (первый заместитель), Л. П. Берия, Л. М. Каганович, А. И. Микоян и В. М. Молотов[25].
Судя по архивным документам, все заседания Бюро Совета Министров СССР отличались очень высокой посещаемостью. За исключением В. М. Молотова, который довольно часто отвлекался для решения внешнеполитических задач, и А. А. Андреева, страдавшего от резко прогрессирующей глухоты, остальные члены Бюро постоянно присутствовали на его еженедельных совещаниях, где решались многие текущие и все неотложные вопросы развития народного хозяйства страны. Причем, как справедливо отметили многие авторы, это Бюро де-факто стало таким же «закрытым» руководящим органом, как и Политбюро ЦК, но, в отличие от высшего партийного ареопага, заседания которого стали носить все более нерегулярный характер, оно являлось гораздо более устойчивым и дисциплинированным коллективом. При этом в значительной мере само Бюро реально управляло экономикой страны через упомянутые выше отраслевые Бюро СМ СССР, ставшие своеобразным передаточным звеном между всеми министерствами и Бюро Совета Министров СССР, от которого их руководители получали конкретные задания, поручения и сроки их исполнения по курируемым отраслям. Причем за точным исполнением всех этих указаний зорко следил Секретариат Бюро Совета Министров СССР, который сначала возглавлял Управляющий делами союзного правительства Яков Ермолаевич Чадаев, а затем, с марта 1949 года, сменивший его на этом посту Михаил Трофимович Помазнев.
По сути, новая система вовсе не ломала прежнюю систему кураторства союзных министерств со стороны заместителей председателя Совета Министров СССР, но именно она давала в их распоряжение необходимый рабочий аппарат и возможность оперативно решать все важные вопросы подотчетных отраслей через решения отраслевых Бюро СМ СССР, которые также собирались регулярно, в среднем каждые десять дней. Причем полномочия самих Бюро были достаточно широкими, поскольку им вменялись проверка исполнения всех Постановлений Совета Министров СССР, решение текущих вопросов работы подведомственных им министерств и ведомств, подготовка для рассмотрения на заседаниях Бюро самых важных вопросов работы соответствующих отраслей и т.д. Как говорилось выше, тогда же в начале февраля 1947 года было создано восемь отраслевых Бюро: по сельскому хозяйству, по металлургии и химии, по машиностроению, по топливу и электростанциям, по транспорту и связи, по пищевой промышленности, по торговле и легкой промышленности и по культуре и здравоохранению, — которые соответственно возглавили заместители И. В. Сталина по Совмину: Г. М. Маленков, Н. А. Вознесенский, М. З. Сабуров, Л. П. Берия, Л. М. Каганович, А. И. Микоян, А. Н. Косыгин и К. Е. Ворошилов. В каждом таком Бюро было по 8-10 членов, из которых один был членом-контролером, единственной функцией которого стала проверка исполнения всех правительственных решений.
Между тем после двух крайне напряженных послевоенных лет, отмеченных сильной засухой, голодом, отменой карточек и денежной реформой, в самом конце декабря 1947 года состоялось расширенное заседание Бюро Совета Министров СССР, на котором обсуждался проект плана восстановления и развития народного хозяйства страны на новый финансовый год. Практически все союзные министры, прежде всего черной металлургии Иван Федорович Тевосян, транспортного машиностроения Иван Исидорович Носенко и электростанций Дмитрий Георгиевич Жимерин, выступавшие на этом заседании, требовали от главы Госплана увеличить капиталовложения в их отрасли и, напротив, сократить планы производства готовой продукции. Естественно, Н. А. Вознесенский всячески пытался сопротивляться нажиму отраслевых лоббистов, но поскольку прийти к единому мнению так и не удалось, то принципиальное решение вопроса было вынесено на заседание Политбюро ЦК, которое состоялось в рабочем кабинете И. В. Сталина буквально накануне нового года. Судя по рабочему дневнику Вячеслава Александровича Малышева, который именно тогда стал еще одним из заместителей И. В. Сталина по Совету Министров СССР и членом его Бюро, вождь, внимательно выслушав всех своих замов по союзному правительству, дал указание: 1) сократить объем капиталовложений с 60 до 40 млрд. руб., 2) направить средства только на пусковые объекты и расширение старых производств и 3) сделать основной упор на «производство товарной массы и насыщение потребительского рынка»[26]. Таким образом, как отметил профессор В. О. Хлевнюк[27], И. В. Сталин в тот период был крайне осторожен и опасался форсировать экономический рост, поскольку ситуация с выполнением плана 1947 года была не совсем благоприятной, тем более что из-за денежной реформы государственный бюджет потерял порядка 50–57 млрд. руб. Вместе с тем, имея опыт предвоенных пятилеток, вождь допускал очередной мощный рывок, поэтому все же дал руководителю Госплана СССР свое согласие на увеличение (при необходимости) фронта капитальных работ до 55 млрд. руб.
Как показали дальнейшие события, опасения И. В. Сталина и Н. А. Вознесенского оказались напрасны, поскольку, согласно официальным данным ЦСУ СССР, которое в 1948 году было выведено из системы Госплана и переподчинено Совету Министров СССР, подтвержденным затем целым рядом советских и российских историков и экономистов (В. С. Лельчук, Ю. А. Приходько, М. И. Хлусов, Г. И. Ханин, Р. А. Белоусов, В. О. Хлевнюк[28]), к концу 1948 года валовой объем промышленного производства вместо запланированных 19% вырос на 27% и достиг довоенного уровня, а к концу 1950 года превзошел его на 73% вместо 48%, установленных планом IV пятилетки. При этом в отраслях тяжелой индустрии, особенно в черной металлургии, которая, по выражению Р. А. Белоусова, «стала предметом особого внимания и заботы со стороны всех органов управления» и куда было вложено без малого 11% всех промышленных инвестиций (почти 2 млрд. руб.), общий объем производства вырос на 210–230%, в то время как в легкой и пищевой промышленности этот рост составил всего 20–25%. Тем не менее многие ученые, в том числе видный статистик и экономист профессор Г. И. Ханин, перу которого принадлежат такие известные работы, как «Динамика экономического развития СССР», «Советский экономический рост: анализ западных оценок» и «Экономика СССР в конце 1930-х гг. — 1987 г.»[29], резонно считают, что послевоенное восстановление в СССР, которое шло гораздо интенсивнее, чем в той же Германии или Японии, можно без каких-либо преувеличений назвать «советским экономическим чудом».
Таким же «экономическим чудом», которое вынуждены были признать даже ряд известных антисталинистов (В. О. Хлевнюк, Е. В. Боев[30]), стало и то, что существенный рост инвестиций в капитальное строительство не оказал слишком негативного влияния на финансовую систему страны. Заложенный в «зверевской» денежной реформе внутренний потенциал и «скрытые» резервы позволили существенно увеличить эмиссию и в значительной мере профинансировать дефицит госбюджета, а также всего за один год увеличить количество денег в наличном обращении с 13,4 до 23,8 млрд. руб. Благодаря относительной стабилизации экономического положения в стране, уже в начале 1949 года была проведена и столь необходимая реформа оптовых цен в ведущих отраслях тяжелой промышленности, что создало необходимые предпосылки для активизации экономических стимулов индустриального развития страны на многие годы вперед.
Более того, по мнению того же Г. И. Ханина, А. С. Галушки и других авторов[31], за время IV пятилетки был не только восстановлен довоенный уровень промышленного производства, но и значительно изменена структура всей экономики и происходил бурный технологический прогресс как в промышленности, так и в других отраслях народного хозяйства страны. Наиболее важным для быстрого технического прогресса в первой послевоенной пятилетке стало развитие производства металлорежущего оборудования — важнейшей основы прогресса всего машиностроительного комплекса страны, куда было вложено 2,8 млрд. руб., или почти 16,5% всех капиталовложений в группу отраслей «А» — даже больше, чем в металлургию. Если до войны, добившись больших успехов по количеству выпускаемых станков, СССР практически не имел собственной базы для производства сложного металлорежущего оборудования и был вынужден его импортировать из-за рубежа, то уже в IV пятилетке произошел подлинный прорыв в этой важной сфере промышленного производства. Так, по данным Л. А. Айзенштадта и С. А. Чихачева, по сравнению с довоенным уровнем производство металлорежущих станков по количественному показателю выросло на 60%, а по суммарной мощности — на 136%, что зримо говорило об огромном прогрессе всего советского станкостроения[32]. Более того, за прошедшее десятилетие, то есть с 1940 по 1950 год, производство наиболее сложных прецизионных станков выросло с 17 до 2744 шт., крупных тяжелых станков — с 42 до 1537 шт., а агрегатных станков — с 25 до 400 шт. Одним словом, в этой важнейшей отрасли производства, определявшей в значительной мере технический уровень всех других отраслей народного хозяйства страны, происходит подлинная техническая революция, в результате которой советское станкостроение выходит на передовой в мире технологический уровень спустя всего каких-то пять лет после окончания войны. Тогда же началось проектирование первых автоматических линий, и уже в конце 1950 года (на четыре года раньше, чем в США) на Ульяновском заводе малолитражных двигателей, который в тот период возглавил Константин Федорович Жигулин, была запущена самая первая линия-автомат для производства алюминиевых автомобильных и тракторных поршней. Причем ключевую роль в проектировании как новейшего станочного, так и автоматического оборудования сыграл Экспериментальный институт металлорежущих станков (ЭНИМС) во главе с академиком В. И. Дикушиным, который еще до войны приступил к работам по созданию целостной системы агрегатирования станков, за что вместе с рядом своих сотрудников был удостоен Сталинской премии 1-й степени[33].
О том, что восстановление советской экономики происходило на более высокой технической базе, зримо говорит и заметный рост фондовооруженности большинства промышленных отраслей. Так, в лесной и деревообрабатывающей промышленности он составил 62%, в машиностроении — 41%, а в легкой промышленности — 21%. Также впечатляющими были технические достижения в электроэнергетике, черной и цветной металлургии, в военном и гражданском машиностроении и в химической промышленности. Более того, как справедливо подметили многие авторы (А. П. Федосеев, Н. С. Симонов, А. А. Шокин, Г. И. Ханин, Г. Д. Колмогоров, К. И. Кукк[34]), не будет преувеличением сказать, что в годы IV пятилетки в самостоятельную и очень перспективную отрасль советской индустрии превратилась радиоэлектронная промышленность. Именно тогда в структуре ряда союзных ведомств, прежде всего двух министерствах — промышленности средств связи и электропромышленности, — которые возглавляли Геннадий Васильевич Алексеенко и Иван Григорьевич Кабанов, были оперативно созданы десятки научно-исследовательских институтов, отдельных конструкторских бюро, испытательных центров и более сотни опытных и серийных промышленных предприятий. И если до войны в радиотехнической промышленности (основном ядре всей отрасли) имелось всего лишь 13 заводов, на которых работали чуть больше 21 тыс. человек, то уже в 1950 году функционировало 98 заводов, где трудились 250 тыс. человек. Кстати, именно тогда в рамках этой отрасли стали выпускать СВЧ-технику, без которой не создали бы систему радиолокации, и началась разработка первых советских электронно-вычислительных машин.
Кстати, как считают ряд известных экономистов (Г. И. Ханин, В. Ю. Катасонов[35]), именно благодаря техническому прогрессу и повышению уровня организации на многих предприятиях страны производительность труда в ряде важнейших отраслей превзошла довоенный уровень: в электроэнергетике — на 42%, в черной металлургии — на 20%, в машиностроении и химической промышленности — на 15–17%, на железнодорожном транспорте — на 10% и т.д. Хотя в лесной, угольной, легкой, пищевой и строительной промышленности рост производительности труда существенно отставал от намеченных пятилеткой планов. Вместе с тем следует признать и тот очевидный факт, что основные производственные фонды за указанный период увеличились на 58%, а вот общая производительность труда в промышленности — лишь на 37%. Эти показатели красноречиво говорили о том, что целый ряд промышленных производств по-прежнему развивались в основном экстенсивным путем, хотя, как мы уже писали, существенные успехи были достигнуты и в области внедрения новой техники, и в сфере создания новейших технологий. В частности, в годы IV пятилетки было освоено серийное производство более 300 видов новых конструкций металлорежущих и шлифовальных станков и кузнечно-прессового оборудования.
Всего за годы IV пятилетки было восстановлено из руин и введено в строй более 6200 промышленных предприятий на всей территории страны, в том числе знаменитый ДнепроГЭС, десятки угольных шахт и предприятий Донбасса, Запорожский и Азовский сталелитейные заводы, Макеевский труболитейный завод, Днепродзержинский азотно-туковый комбинат, Минский, Ульяновский и Рязанский станкостроительные заводы, Рижский электромашиностроительный завод, Закавказский металлургический завод, Калужский турбинный комбинат, Усть-Каменогорский свинцово-цинковый комбинат, Коломенский завод тяжелого станкостроения, Кутаисский автомобильный завод, Алтайский, Владимирский, Липецкий и Минский тракторные заводы, Бакинский, Куйбышевский и Омский нефтеперерабатывающие заводы, Иркутский и Башкирский нефтехимические комбинаты, газопровод Саратов — Москва и многие другие промышленные гиганты страны.
Первоочередное внимание в соответствии с планом IV пятилетки уделялось и существенному росту объемов производства электроэнергетики в различных регионах страны. Уже в 1945 году была восстановлена Волховская ГЭС и начаты работы по восстановлению Дубровской, Свирской и других электростанций в Ленинградской области. К 1947 году была восстановлена крупнейшая Днепровская ГЭС, введены в строй Рыбинская и Сухумская гидроэлектростанции, построены Нижнетуринская и Щекинская электростанции и началось строительство первой в мире Обнинской атомной электростанции. В результате предпринятых мер к началу 1947 года советская энергетика заняла первое место в Европе и второе в мире, а к концу IV пятилетки общая мощность электростанций выросла с 11,1 до 19,6 млн. кВт, производство электроэнергии более чем в 2 раза — с 43,3 до 91,2 млрд. кВт. ч, а электрификация труда в промышленности превзошла довоенный уровень почти на 60%. Тогда же началось строительство на Волге и Днепре Куйбышевской, Сталинградской и Каховской ГЭС, Цимлянского гидроузла, Волго-Донского судоходного и Амударьинского, Северо-Крымского и Южно-Украинского оросительных каналов, которые полностью вступили в строй уже в V пятилетке. В итоге за каких-то пять лет к концу 1955 года мощность отечественных электростанций была почти удвоена — с 19,6 до 37,2 млн. кВт[36].
Грандиозные успехи индустриального развития и существенный рост капитального строительства были достигнуты за счет целого ряда внутренних и внешних факторов, которые не раз отмечались в научной и учебной литературе. Но, как справедливо, хотя и слишком уж корректно указал профессор В. Л. Пянкевич, «современная отечественная историография также испытывает давление политики и новых мифов. Чрезвычайно быстрые, порой хаотичные изменения общественной атмосферы конца 80-х — начала 90-х гг. влияли на позиции, суждения ученых, на содержание публикаций». В результате, с одной стороны, «стали преодолеваться негативные черты советской историографии» прошлых лет, однако, с другой стороны, «сохранялись многие прежние стереотипы, догматические и конъюнктурные наслоения… Как сторонникам прежних взглядов, так и их радикальным критикам мешает некритическое восприятие информации, которая была почерпнута из официальных документов. Негативные суждения, превалирующие в целом ряде современных работ, зачастую обладают столь же невысокой степенью достоверности и основательности», что и прежнее «представление о триумфальном восстановлении народного хозяйства, созданное усилиями историографии 40-50-х гг. В итоге, в постсоветской историографии появилось множество упрощений, умолчаний, искажений, фактических ошибок», а сами «научные исследования политизируются, воспроизводятся конъюнктурные тенденции»[37]. Более того, большая часть такого рода «негативных суждений» была некритически, а по сути «холуйски» почерпнута из сочинений западных советологов и историков, многие из которых были изначально взращены на махровой русофобии и антисоветизме[38]. Так, к внутренним источникам бурного промышленного роста многие доморощенные антисоветчики (Е. Ю. Зубкова, В. П. Попов, В. Ф. Зима, А. Б. Безбородов, Ю. Н. Богданов, Н. Ю. Белых, Е. В. Баев[39]) традиционно относят:
1) «Командно-административный» (или в более мягкой форме «мобилизационный») характер советской экономики, который зримо выразился: а) в ужесточении политико-административного надзора и контроля над руководством всех промышленных министерств, ведомств и предприятий, в том числе через систему отраслевых Бюро Совета Министров СССР; б) в концентрации во всех отраслях тяжелой индустрии значительных финансовых и трудовых ресурсов за счет сельского хозяйства, легкой, текстильной и пищевой промышленности и социальной сферы, которые в очередной раз были принесены в жертву дальнейшему индустриальному развитию страны; в) в сохранении принудительной системы денежных государственных займов, общая сумма которых за IV пятилетку составила 140 млрд. руб., а также довоенной политики неэквивалентного товарообмена между городом и деревней, которая вновь продолжала «платить дань», как и в годы первых предвоенных пятилеток; г) в неоднократном повышении продолжительности рабочего дня, норм выработки готовой продукции и т.д.
2) Значительный рост численности заключенных ГУЛАГа, произошедший за счет не только власовцев, бандеровцев, «лесных братьев» и других фашистских прихвостней, но и бывших советских военнопленных, добровольно сдавшихся врагу, и обычных уголовных преступников. Но при этом, по одним оценкам (В. Н. Земсков, Р. Г. Пихоя, А. И. Вдовин, В. А. Козлов, Е. Г. Алексопулос[40]), этот рост составил порядка 70% — с 1,5 до 2,6 млн. человек, по другим, причем явно завышенным, данным, которые содержатся в работах известных антисталинистов (Р. Конквест, Г. М. Иванова, Т. М. Тимошина, В. Г. Белихин, Н. В. Петров, Н. Ю. Белых[41]), он составил порядка 550–600%, то есть до 8–9 млн. человек, и, наконец, по третьим — просто фантастическим — бредням еще одной группы таких же правоверных антисталинистов (Н. П. Шмелев, В. В. Попов[42]), к началу 1953 года в системе ГУЛАГа находилось не менее 12 млн. человек, что составляло 20% от всех занятых в сфере материального производства. Кроме того, серьезным фактором экономического роста стал труд 2,3 млн. спецпереселенцев (немцев, карачаевцев, калмыков, чеченцев, ингушей) и более 2 млн. немецких и японских военнопленных, работавших на строительстве сотен железных и шоссейных дорог, угольных шахт, рудников и других крупных промышленных объектов, в том числе Байкало-Амурской и Воркутинско-Норильской железнодорожных магистралей[43].
3) Быстрое и существенное сокращение численности вооруженных сил с 11,5 млн. до 3 млн. человек и, как следствие этого, значительный рост отряда промышленного пролетариата, что позволило в кратчайшие сроки обеспечить огромными трудовыми ресурсами (по разным оценкам, от 8 до 11 млн. человек) весь народно-хозяйственный комплекс, прежде всего крупнейшие промышленные стройки и предприятия тяжелой индустрии и оборонной промышленности.
4) В быстрой конверсии военного производства и существенном снижении доли военных расходов в государственном бюджете страны с 43 до 24%. Так, по данным ЦСУ, к концу 1946 года валовая продукция министерств вооружения и авиационной промышленности сократилась на 48 и 60% соответственно. Впрочем, вскоре из-за обострения международной обстановки ситуация вновь резко изменилась и в середине 1947 года спад в основных отраслях военно-промышленного комплекса страны опять сменился резким и, главное, качественным ростом, что, по мнению многих авторов, прежде всего из либерального лагеря (В. С. Лельчук, М. А. Молодцыгин, А. Б. Безбородов, А. А. Данилов, Н. С. Симонов, И. В. Быстрова, Е. В. Баев, А. В. Захарченко[44]), очень зримо говорило о начале нового этапа милитаризации советской экономики, который был связан а) с принятием десятилетней программы развития военного судостроения, в соответствии с которой предполагалось построить и передать в состав ВМФ 4 тяжелых и 30 легких крейсеров, 188 эсминцев, 244 крупные и средние подводные лодки, 828 торпедных катеров; б) с необходимостью скорейшего создания новейших видов военной техники и вооружений, в частности реактивной авиации, континентальных баллистических ракет, системы радиолокации и прежде всего атомной бомбы. Даже по официальным данным советской статистики, в IV пятилетием плане на развитие военно-промышленного комплекса страны было выделено почти 20% государственного бюджета.
В работах упомянутых авторов перечислялись и ряд других внутренних источников восстановления народного хозяйства в период «позднего сталинизма». Но все они носят поверхностный характер и не дают реального ответа на главный вопрос: так за счет чего произошло «советское экономическое чудо» 1946–1955 годов?
Между тем до сих пор в работах многих авторов, как ветеранов либерального фронта типа О. В. Хлевнюка, так и их «подлеска» типа Е. В. Баева, господствует устоявшийся миф о том, что: 1) вся «сталинская экономическая модель, основанная на внеэкономическом принуждении», была неэффективной; 2) это «со всей очевидностью продемонстрировали инвестиционный и бюджетный кризисы 1951–1952 годов», вызванные резким ростом капиталовложений — на 60% в 1951 и 40% в 1952 годах «по министерствам обороны, оборонной и авиационной промышленности и среднего машиностроения» — и таким же «неизбежным тупиком» — планом на 1953 год, который предусматривал новый скачок таких же капитальных вложений, и 3) шло дальнейшее стагнирование основных доноров тяжелой индустрии — сельского хозяйства и социальные сферы и т.д. И именно это якобы позволило им «развенчать миф об успешности пятой пятилетки», что, конечно, не так. Работы крупных экономистов, в частности Г. И. Ханина, говорят ровно об обратном, но об этом более подробно мы поговорим во второй главе данной книги.
Правда, в свете вышесказанного мы немного коснемся истории подготовки плана V пятилетки, о котором не в курсе даже многие профессиональные историки. Изначально работа над планом развития народного хозяйства СССР на 1951–1955 годы должна была начаться в 1949 году. Но, как известно, Директивы по этому плану были приняты только XIX съездом партии 6 октября 1952 года, то есть на исходе второго года этой пятилетки. Но сам проект Постановления ЦК и Совета Министров СССР «О пятом пятилетием плане развития СССР на 1951–1955 гг.» так и не был принят даже в 1953 году. Вопрос о том, почему это произошло, до сих пор не вполне прояснен. Существует как минимум две версии: 1) по мнению О. В. Хлевнюка и Е. В. Баева, «задержка в принятии директив стала следствием «Ленинградского дела», «дела Вознесенского» и «дела Госплана», вызвавших серьезную кадровую чистку в аппарате Госплана СССР», а 2) по мнению В. П. Попова, эта задержка «была вызвана исключительно экономическими причинами, а именно: общим кризисом плановой экономической системы»[45].
Как бы то ни было, Комиссия по проекту Директив на новую пятилетку в составе В. М. Молотова, Л. М. Кагановича, А. И. Микояна, М. З. Сабурова и И. А. Бенедиктова была создана только в начале 1951 года. В июле 1952 года она представила И. В. Сталину свой проект, в преамбуле которого было указано, что «выполнение пятого пятилетнего плана явится крупным шагом вперед в решении поставленной XVIII съездом ВКП(б) основной экономической задачи СССР — догнать и перегнать главные капиталистические страны по размерам промышленного производства на душу населения». И. В. Сталин зачеркнул это предложение и написал: «Это старо! Ха-ха». Поэтому в новой сталинской редакции проекта Директив было уже написано: «Выполнение пятого пятилетнего плана явится крупным шагом вперед по пути от социализма к коммунизму». Поэтому V пятилетний план разительно отличается от IV во многих аспектах, поскольку им предусматривалось увеличение государственных капитальных вложений в промышленное производство почти в два раза, «дальнейшее укрепление и развитие общественного хозяйства колхозов, улучшение работы совхозов и МТС на основе внедрения самой передовой техники и агрикультуры», что также требует огромных капиталовложений, направленных прежде всего на механизацию и мелиорацию, повышение реальной заработной платы рабочих и служащих не менее чем на 35%, рост государственных ассигнований на их социальное страхование на 50%, повышение денежных и натуральных доходов колхозников не менее чем на 40% и т.д.[46]
Как предположил тот же Е. В. Баев, столь существенные изменения, вероятнее всего, были связаны с началом новой экономической дискуссии и работой И. В. Сталина над своим последним сочинением «Экономические проблемы социализма в СССР», которое должно было стать теоретическим напутствием делегатам нового партсъезда. Поэтому, когда 4 декабря 1951 года Г. М. Маленков, А. И. Микоян, В. М. Молотов и Н. С. Хрущев, подготовив проект Постановления Политбюро ЦК о созыве XIX съезда ВКП(б) в феврале 1952 года, направили его на утверждение И. В. Сталину, отдыхавшему тогда на юге, вождь отклонил их предложение. Только 15 августа 1952 года Пленум ЦК, вновь собравшийся спустя пять лет, одобрил доклад М. З. Сабурова по «Директивам V пятилетнего плана» и назначил дату созыва XIX съезда партии на 5 октября 1952 года.
Конечно, и в период тотального антисталинизма словно «через тернии к звездам» пробивались достойные работы, в частности Р. А. Белоусова и Г. И. Ханина[47], но они, увы, так и не смогли тогда преодолеть общую тенденцию охаивания всего советского экономического опыта. И только в последнее десятилетие в полку таких исследований прибыли работы В. Ю. Катасонова, А. С. Галушки, А. К. Ниязметова, М. О. Окулова и ряда других авторов, где в концентрированном виде на базе анализа реальных (в том числе ранее секретных) архивных документов и статистических данных были зримо показаны все преимущества сталинской экономической модели, к созданию которой приступили на рубеже 1920-1930-х годов с началом форсированного «строительства социализма по всему фронту»[48].
б) Главные столпы сталинской модели советской экономики
Напомню, что в основе сталинской модели советской экономики лежали две формы собственности на средства производства: общенародная, или государственная, и колхозно-кооперативная, централизованное управление, директивное планирование, ориентация не на стоимостной, а на натуральный показатель роста производства, отказ от прибыли как главного стоимостного показателя и неизменный курс на постоянное снижение издержек производства и себестоимости готовой продукции, ограниченный характер товарно-денежных отношений, госмонополия на банковскую деятельность, одноуровневая (предельно упрощенная) банковская система, двухконтурная (налично-безналичная) система внутреннего денежного обращения, государственная монополия внешней торговли, государственная валютная монополия, замена буржуазной конкуренции социалистическим соревнованием, сочетание моральных и материальных стимулов труда, недопустимость нетрудовых доходов и т.д. Далее мы более подробно остановимся на анализе главных элементов сталинской модели советской экономики и начнем его с Госплана СССР.
1) Госплан СССР — Генеральный штаб народного хозяйства страны
Первоначально этот орган под названием Государственная общеплановая комиссия при Совете труда и обороны РСФСР был создан отдельным декретом СНК РСФСР от 22 февраля 1921 года на базе ГОЭЛРО «для разработки единого общегосударственного хозяйственного плана и для общего наблюдения» за его осуществлением. А после образования СССР и принятия его первой Конституции в середине июля 1923 года Госплан РСФСР был преобразован в Государственную плановую комиссию при Совете Труда и Обороны СССР.
Изначально Госплан СССР, главой которого был назначен Глеб Максимилианович Кржижановский, выполнял научно-консультативную функцию. Однако уже в самом конце декабря 1922 года В. И. Ленин в четырех своих диктовках «О придании законодательных функций Госплану» поддержал это давнее предложение Л. Д. Троцкого, «чтобы решения Госплана не могли быть опрокинуты обычным советским порядком, а требовали бы для своего перерешения особого порядка, например, внесения вопроса в сессию ВЦИКа»[49]. Через полгода Политбюро ЦК приняло решение о «рассылке для сведения членам и кандидатам ЦК записок т. Ленина о Госплане», а затем в январе 1924 года на XIII партконференции в резолюции «Об очередных задачах экономической политики» был отдельно выделен пункт «О необходимости усиления планового начала»[50], и уже с января 1925 года Госплан СССР стал формировать годовые планы развития народного хозяйства страны, которые тогда имели гриф «контрольные цифры». Тогда же число сотрудников центрального аппарата Госплана выросло почти в десять раз и достигло 300 человек, а на местах была создана сеть подведомственных плановых органов.
Между тем тогда же, в середине 1920-х годов, начинается ключевая теоретическая дискуссия о сути самого плана развития народного хозяйства страны, в ходе которой выявились две принципиально отличные концепции: план как баланс и план как цель[51]. Первая концепция исходила из идеи «естественного», или «генетического», роста экономики, которую активно продвигали крупные идеологи «тектологической школы» (В. А. Базаров, В. Г. Громан, Н. Д. Кондратьев, И. А. Кан), исповедовавшие философию богдановского эмпириомонизма, а де-факто гремучую смесь идеализма и позитивизма. По их мнению, сам план представлял собой простой регистрирующий баланс, который всего-навсего констатировал уже существующее положение дел и экстраполировал в будущее имевшуюся статистику о «естественных» тенденциях в развитии экономики страны, а значит, и реальный отказ от постановки целей экономического развития и управления экономическими процессами. Вторая концепция, видными идеологами которой были приверженцы «телеологической школы» (Г. М. Кржижановский, С. Г. Струмилин, В. П. Милютин, В. И. Межлаук), исходила из идеи целевого роста экономики. При таком подходе суть плана определялась как действенный механизм организации развития экономики, который де-факто должен обеспечить достижение поставленных целей с учетом реальной оценки всех имевшихся сырьевых, материальных, трудовых и иных ресурсов и затрат, их увязки между собой и активный поиск различных практических решений и рабочих механизмов по развитию экономики. Понятно, что при таком подходе к составлению целевого плана развития народного хозяйства управление экономическими процессами играет ключевую роль.
При этом надо заметить, что сторонники концепции естественного роста экономики уверяли, что в случае целевого планирования якобы возникает сдвиг экономического равновесия в сторону увеличения предложения (производства), что неизбежно вызовет нарушение сложившегося баланса, или равновесия, как различных секторов экономики, так и всех экономических механизмов, а также макроэкономической стабильности. И в итоге Кондратьев и Ко со своей теорией экономических «циклов» и «волн» не только отвергали работу по организации передового структурного и технологического уклада в экономике, но и по факту поддерживали консервацию предельно отсталой структуры национальной экономики, которая, «по мнению сторонников концепции естественного роста», была «необходимым условием стабильности и равновесия»[52].
В конце концов в ходе состоявшейся дискуссии «игра в цифирь» представителей «тектологической школы» была отвергнута и победа осталась за «телеологической школой». Причем такой итог был обусловлен не только поражением вождей «правого уклона» во главе с Н. И. Бухариным в борьбе с И. В. Сталиным и его группировкой, но и тремя главными «практическими обстоятельствами»:
— успешной реализацией плана ГОЭЛРО, который по сути был «ярко выраженным примером целевой концепции планирования» и на практике доказал возможность, а главное, «реальную пользу целевого развития»;
— постоянной ошибочностью оценок «генетиков» по темпам роста экономики «в меньшую сторону по сравнению с ее фактическим ростом»;
— враждебным внешним окружением и реальной угрозой возникновения новой войны и иностранной интервенции после разрыва дипотношений СССР с Великобританией и так называемой «военной тревогой 1927 года».
Кроме того, как указали А. С. Галушка и его соавторы, важную роль в подтверждении «практической реализуемости целевой концепции подготовки плана» сыграла серия конференций Госплана по подготовке I пятилетнего плана, прошедших в 1928 году. Так, тогдашний зампред Госплана Григорий Федорович Гринько прямо указал, что, «опираясь на эти конференции», стало «возможным построить достаточно конкретную программу (с обозначением объектов, районов и сроков) нового строительства, а также программу реконструкции и рационализации в решающих отраслях хозяйства, на которой базируются все запроектированные темпы количественного и качественного роста». А с точки зрения методологии именно «это дало возможность оторваться от того приема экстраполяции, к которому с неизбежностью приходилось прибегать на предшествующих этапах перспективного планирования и который вел к недооценке возможных темпов нашего развития…»[53] В итоге в рамках целевой концепции были выработаны ключевые принципы методики планирования[54]:
1) Гибкость и адаптивность планирования, которая в концентрированном виде была выражена И. В. Сталиным в «Политическом отчете Центрального комитета XVI съезду ВКП(б)» в конце июня 1930 года: «Для нас, для большевиков, пятилетний план не представляет нечто законченное и раз навсегда данное. Для нас пятилетний план, как и всякий план, есть лишь план, принятый в порядке первого приближения, который надо уточнять, изменять и совершенствовать на основании опыта мест, на основании опыта исполнения плана… Никакой пятилетний план не может учесть всех тех возможностей, которые таятся в недрах нашего строя… Только бюрократы могут думать, что плановая работа заканчивается составлением плана. Составление плана есть лишь начало планирования. Настоящее плановое руководство развертывается лишь после составления плана, после проверки на местах, в ходе осуществления, исправления и уточнения плана»[55].
2) Плановая иерархия, или, по словам Г.М. Кржижановского, «древо целей», что дает возможность более четко организовать всю систему государственного планирования и выстроить подобную иерархию в форме «плановой матрешки». При таком подходе контрольные цифры годового плана становились составными элементами всего плана пятилетки, а сама плановая работа наконец-то приобретала окончательную связность, согласованность и стройность. В итоге при такой организации дела преодолевается хаос, царивший в системе планирования во времена НЭПа, когда каждое ведомство корпело над созданием собственных, во многом изолированных планов и временных промежутков их исполнения.
3) Основой организации всей системы планирования народного хозяйства являются натуральные, а не денежные показатели, которые имеют лишь учетное значение. Таким образом, объемы произведенной продукции, выраженные в конкретных тоннах, литрах, киловаттах, штуках и т.д., а не финансовая прибыль или пресловутый валовый доход являются конечной целью всего производственного процесса.
4) Постоянный и опережающий рост капиталовложений (инвестиций), который, по детальным расчетам академика С. Г. Струмилина, является непременным условием для неуклонного прироста готовой продукции, опережающих темпов развития советской экономики, а значит, превосходства этих темпов по отношению к экономикам ведущих буржуазных государств.
5) Опережающее изучение и развитие естественных производительных сил. Именно данная база знаний о естественных производственных силах и наилучших доступных технологиях их освоения является основой планирования и организации всех отраслей национальной экономики.
6) Опережающее создание базовой инфраструктуры, прежде всего энергетической. Реализация плана ГОЭЛРО и последующих планов электрификации страны создают единый энергетический базис для опережающего роста развития всех остальных отраслей народного хозяйства страны.
7) Внедрение передовых технологий и новой техники становится одним из главных и постоянных приоритетов планирования и развития всей экономической системы страны. Еще в планах первых пятилеток закладывается существенное увеличение доли машин в промышленном и сельскохозяйственном производстве, а также максимальное использование электрификации страны для опережающего роста эффективности всего народного хозяйства. А сразу после войны начинают составлять более детальные планы автоматизации производства и внедрения новой техники, а также создается отдельный Госкомитет по внедрению новой техники во главе с заместителем председателя Совета Министров СССР.
8) Обязательной целью централизованного планирования и развития экономической системы являлась эффективность производства, т.е. снижение издержек и постоянный рост производительности труда. С этой целью в ежегодные планы закладывались так называемый «преодолимый дисбаланс», т.е. сознательное сокращение нормативов или количества расходования ресурсов в сочетании с увеличением норм выработки.
9) Наконец, важнейшим элементом системы планирования является организация общественных фондов потребления, из которых финансируются все социальные программы, в том числе развитие бесплатных и общедоступных систем образования и здравоохранения.
Кроме того, как справедливо указали А. С. Галушка и его соавторы, после победы в войне и обретения нашей страной статуса сверхдержавы ключевой идеей не только высшего политического руководства, но и широких народных масс стало стремление превратить Советский Союз в государство-лидер, реальную «путеводную звезду» для всего прогрессивного человечества. Понятно, что такие идеи неизбежно порождали большие цели и масштабные проекты, которые должны были сыграть роль главного драйвера развития всей экономики страны. В свое время В. И. Ленин сформулировал свой известный постулат об «особом моменте» и «особом звене цепи», за которое «надо всеми силами ухватиться, чтобы удержать всю цепь и подготовить прочно переход к следующему звену». Очевидно, что для каждого этапа экономического развития есть свои ведущие звенья. Например, в довоенный период в рамках «догоняющего этапа реализации модели опережающего развития» и нового технологического уклада, когда решалась задача ускоренной электрификации и индустриализации страны, главным звеном стало машиностроение, т.е. производство средств производства, и сопряженные с ним отрасли, в частности металлургическая, металлообрабатывающая и топливная. В послевоенный же период роль такого звена сыграли задачи скорейшего восстановления разрушенной европейской части страны и создание новейших технологий и новых отраслей, прежде всего атомной, ракетно-космической и радиоэлектронной[56]. При этом параллельно стала внедряться т. н. «развертывающаяся спираль», при которой концентрация всех ресурсов в главном звене обеспечивает одновременное расширение производственно-технологического аппарата других отраслей и экономики в целом, а также его общее, а главное, качественное совершенствование[57].
Между тем 2 февраля 1938 года, буквально через две недели после назначения на пост председателя Госплана СССР Николая Алексеевича Вознесенского, по его личной инициативе СНК и ЦК ВКП(б) утверждает очередное «Положение о Госплане СССР»[58], принятие которого было прямо продиктовано качественными изменениями в экономике страны, насущной необходимостью решения новых масштабных задач социалистического строительства и системным осмыслением накопленного опыта работы этого органа за все прошедшие годы. Отныне главнейшей задачей Госплана становилась целостная, связанная воедино организация всей экономической системы страны: прежде всего обеспечение в народнохозяйственном плане оптимальных пропорций развития всех отраслей и регионов, а также необходимых мероприятий во избежание возникновения любых возможных диспропорций. Поэтому это «Положение» существенно расширяло стратегически-штабные, организационные и планово-аналитические функции единого планирующего центра страны и прямо указывало на то, что именно Госплан СССР: 1) разрабатывает и представляет на утверждение правительства народно-хозяйственные перспективные, годовые и квартальные планы; 2) контролирует выполнение всех утвержденных планов; 3) разрабатывает отдельные вопросы развития экономики как по заданиям правительства, так и по своей инициативе, руководит статистическим учетом и т.д.
Для выполнения новых задач в структуре Госплана СССР создается особый институт уполномоченных по проверке выполнения народнохозяйственных планов, которые организуют работу «в республиках, краях и областях». При этом в новом «Положении» особо отмечалось, что «уполномоченные непосредственно подчинены Госплану и работают независимо от республиканских, краевых и областных плановых комиссий», а также «назначаются и отзываются» союзным правительством «по представлению Государственной плановой комиссии и работают по его заданиям». Отныне все уполномоченные выполняют функции контролеров по выполнению планов всеми наркоматами, ведомствами и предприятиями страны, а также решают широкий круг организационных задач, становясь на местах связующим звеном между предприятиями различных отраслей экономики, и формируют канал обратной связи, т.е. информируют Москву о реальном положении дел на местах, выявляют самые лучшие практики и распространяют их, обеспечивают устранение всех нарушений и недостатков и т.д.[59]
Первоначально к апрелю 1940 года на местах было создано всего 14 аппаратов уполномоченных Госплана, костяк которых, кстати, составляли вовсе не экономисты, а «отраслевые» инженеры (по металлургии, энергетике, машиностроению, топливу, химии и т.д.), уже имевшие богатый практический опыт работы на предприятиях и хорошо разбиравшиеся в конкретных технологических процессах. Затем к концу 1941 года их число выросло до 21, а уже к декабрю 1944 года институт уполномоченных Госплана был создан во всех союзных и автономных республиках, краях и областях. Причем, что любопытно, сам аппарат уполномоченного был очень компактным и насчитывал всего 12 сотрудников[60]. При этом с самого начала Н. А. Вознесенский поставил дело таким образом, что план работ на ближайшие два месяца составляли сами уполномоченные, которые лично утверждались им, ежемесячно отчитывались только перед ним о ходе его исполнения и от него же получали все указания. Кроме того, его заместители, или зав. секретариатом Госплана В. В. Колотов в обязательном порядке информировали уполномоченных о ходе выполнения резолюций, принятых Н. А. Вознесенским по всем их запискам, чтобы они знали, что работают не на мусорную корзину, а на реальный результат. Так, только за 1940 год уполномоченные Госплана направили на имя председателя 627 записок, из которых без малого 40% требовали либо реального вмешательства в работу наркоматов, либо принятия решений Экономического совета при СНК СССР. Поэтому уже в конце марта 1941 года после большого совещания уполномоченных в самом Госплане им были подчинены все местные статистические органы, а все поручения им стали отныне оформляться постановлениями союзного правительства, что позволило оперативно купировать ведомственную и региональную разобщенность и бюрократию[61].
Затем 10 октября 1940 года в структуре Госплана создаются 9 территориальных отделов, а также сводный отдел районного планирования и размещения предприятий[62]. Отныне на территориальные отделы (Центр, Поволжье, Урал, Сибирь, Средняя Азия и др.) возлагались следующие задачи: «а) составление комплексных планов развития народного хозяйства по экономическим районам и проверка их исполнения; б) разработка мероприятий по ликвидации нерациональных и чрезмерно дальних перевозок; в) контроль за рациональным размещением предприятий по экономическим районам; г) разработка плана кооперирования предприятий по экономическим районам и д) составление основных материальных балансов по экономическим районам». Причем все эти отделы опирались в своей работе на институт уполномоченных Госплана и становились не менее важным организационным дополнением отраслевой системы планирования и управления. Наконец, 21 марта 1941 года СНК и ЦК ВКП(б) принимает обновленное «Положение о Госплане СССР», в соответствии с которым создаются управления учета и распределения материалов и оборудования. Отныне именно эти управления под началом уполномоченных Госплана выявляют на предприятиях неиспользуемое либо частично используемое оборудование, а также ненужное сырье с их последующей передачей нуждающимся предприятиям. А последним пунктом этого Постановления устанавливалось, что именно «Государственной Плановой Комиссии при Совете Народных Комиссаров Союза ССР предоставляется право требовать от наркоматов и ведомств, а республиканским, краевым и областным уполномоченным Госплана Союза ССР от соответствующих предприятий и хозорганов необходимые материалы и объяснения, связанные с проверкой выполнения народнохозяйственных планов». Таким образом, за три месяца до начала войны Госплан СССР превратился в госорган, «имеющий право получать любую информацию, маневрировать любыми ресурсами и располагающий на местах сформированным аппаратом уполномоченных с опытом не только контрольной, но и организационной деятельности», что «оказалось как нельзя кстати в начальный период войны»[63].
Кроме того, 27 января 1940 года за подписью В. М. Молотова выходит Постановление СНК СССР № 134 «О создании совета научно-технической экспертизы при Госплане Союза ССР» под председательством академика В. П. Никитина, на который были возложены задачи: а) рассмотрение и экспертиза технических проектов важнейших сооружений; б) экспертиза вопросов внедрения в народное хозяйство передовой техники и в) наблюдение за осуществлением рассмотренных в Совете технических проектов и вопросов внедрения передовой техники[64].
Между тем, судя по источникам и работам ряда авторов (В. В. Колотов, Р. А. Белоусов[65]), уже в феврале 1947 года Госплан СССР приступил к разработке Генерального хозяйственного плана, рассчитанного на 15 лет, в котором в качестве приоритетов были обозначены следующие задачи: расширение топливно-энергетической сети, в том числе строительство крупных гидроузлов на Волге и Ангаре, дальнейший ускоренный рост черной и цветной металлургии, возведение Байкало-Амурской магистрали и т.д. Понятно, что война прервала эту работу, но сразу после ее окончания Госплан СССР вернулся к этому плану. При этом Н. А. Вознесенский дал прямую команду всем своим замам привлечь к его разработке «максимум научных сил», чтобы «даже отдельные пункты Генерального плана не носили прожектерского характера». В итоге для детальной разработки каждого пункта данного плана были созданы 80 подкомиссий, куда вошли опытные хозяйственники и крупные ученые. А уж в начале октября 1947 года в ведение Госплана из системы Академии Наук СССР был передан укрупненный за счет ранее ликвидированного Института мирового хозяйства и мировой политики Институт экономики, директором которого был назначен крупный советский экономист Константин Васильевич Островитянов.
Параллельно с разработкой Генерального плана и восстановления довоенного 5-летнего планирования особое внимание стало уделяться проблемам совершенствования текущего планирования. И уже с января 1947 года вновь стали разрабатываться годовые планы с разбивкой основных показателей по кварталам, улучшения нормирования материальных балансов, которые составлялись по всей номенклатуре фондируемой продукции, достигшей почти 1500 наименований, сбалансированности размещения производственных мощностей предприятий, учета резервов производства, изменения в технике производства и т.д. Именно на основании этих планов и балансов Совет Министров СССР утверждал годовые планы министерств и ведомств, поквартальные планы распределения товаров, ресурсов и перевозок, а также кредитные и кассовые планы. Все эти меры позволили освободить Госплан СССР от функций оперативного планирования, чтобы он мог уделять значительно больше внимания анализу и проверке выполнения планов и оперативно принимать меры предупреждения реальных угроз возникновения диспропорций в народном хозяйстве страны[66].
Таким образом, сталинский Госплан становится ключевым органом стратегического управления, своеобразным Генеральным штабом всей советской экономики и встает во главе организации развития всего народного хозяйства страны. К концу IV пятилетки его структура приобретает завершенный вид, и теперь в рамках Госплана окончательно формируется четкая система отделов: сводные (народнохозяйственного планирования, планирования материальных балансов и ресурсосбережения, научно-технического планирования, финансов и цен, капитальных вложений и балансов производственных мощностей и ряд других) и отраслевые (металлургии, машиностроения, энергетики и электрификации, сельского хозяйства и др.). При этом последние имеют двойное подчинение, поскольку во всех отраслевых министерствах и ведомствах создаются собственные плановые комиссии, которые одновременно подчиняются Госплану и профильному министру или главе госкомитета. Кроме того, на территориях создаются республиканские плановые органы — Госпланы РСФСР, УССР, БССР и всех других союзных республик, а также краевые и областные плановые комитеты.
Лично И. В. Сталин не только придавал крайне важное значение созданию именно такой системы Госплана СССР, но и зорко следил за любыми поползновениями сломать эту систему, которые были вызваны личными карьерными амбициями, местечковыми и даже чисто шкурными интересами. Не случайно в известном Постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) «О Госплане» от 5 марта 1949 года, в самом его начале, был буквально процитирован сталинский постулат о том, что «Госплан должен быть абсолютно объективным и на сто процентов честным органом; в работе его совершенно недопустимо какое бы то ни было вихляние и подгонка цифр», «ибо попытка подгонять цифры под то или иное предвзятое мнение есть преступление уголовного характера»[67]. В этой связи впору вспомнить «Ленинградское дело», по которому к расстрелу были приговорены не только все ленинградские «вожди» — П. С. Попков, Я. Ф. Капустин и П. Г. Лазутин, — но и их главные кураторы из Москвы: секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецов, глава Госплана СССР Н. А. Вознесенский и председатель Совета Министров РСФСР М. И. Родионов. Как явствует из новейшего исследования А.В. Сушкова «Экономические аспекты "Ленинградского дела"»[68], их маниакальные желания вопреки личным указаниям И. В. Сталина и установкам двух Постановлений Совета Министров СССР «О развитии топливно-энергетической и металлургической базы г. Ленинграда» и «О перестройке ленинградской промышленности» от 23 марта и 20 ноября 1948 года «гнать вал по плану», создавая видимость «промышленного рывка» Ленинграда, выбивать через своих «шефов» сверхплановые лимиты капиталовложений, материальные фонды в виде «металла, угля, леса и других строительных материалов», фактическое хищение сотен миллионов рублей через нецелевые расходы, в том числе устройство личных охотничьих хозяйств, привели к энергетическому кризису северной столице, от которого стало «лихорадить всю ленинградскую промышленность». По мнению А. В. Сушкова, «с определенной долей уверенности можно… констатировать», что И. В. Сталин «расценил эти действия как серьезные экономические преступления, которые нанесли значительный ущерб государству», и именно «это обстоятельство предопределило для обвиняемых расстрельный приговор».
2) Госснаб и Госкомтехника СССР
Как верно подметили многие авторы (Г. И. Ханин, Р. А. Белоусов, А. С. Галушка[69]), к числу важных мероприятий по совершенствованию управления советской экономикой можно смело отнести создание двух новых общесоюзных ведомств — Государственного комитета по внедрению новой техники и Государственного комитета по снабжению, которые сыграли исключительно важную роль в оптимизации системы управления, ускорении технического и технологического прогресса, максимальной централизации материально-технического снабжения всех отраслей народного хозяйства и повышения его организации.
По свидетельству Вячеслава Александровича Малышева[70], который в те годы вел личный дневник, предыстория этого решения была такова. 10 декабря 1947 года ему на квартиру позвонил сам И. В. Сталин и «долго говорил» о том, что «у нас Госплан очень перегружен», «занимается планированием, распределением материальных фондов, новой техникой и контролем», в результате чего «стал громоздкой и малоподвижной организацией». Вместе с тем «у нас министерства плохо занимаются новой техникой», так как «они не могут ей заниматься без ущерба для выполнения плана». Поэтому нам надо создать новый государственный орган — Госкомитет по новой технике — и «хорошо премировать министров и директоров заводов за внедрение новой техники». По мысли И. В. Сталина, «в этот Госкомитет надо включить комитеты по механизации и изобретениям и технический отдел Госплана», а также «объединить в одном комитете все дело материально-технического снабжения, включив в него все снабы». В. А. Малышев сразу поддержал все предложения вождя, и тот, завершая беседу, предложил именно ему возглавить новый Госкомитет и одновременно стать его заместителем по Совету Министров СССР. Понятно, что он тут же дал согласие на это предложение и, по его же признанию, «охотно взялся за это дело». А уже в самом конце беседы И. В. Сталин спросил своего визави, кого бы он рекомендовал на пост министра транспортного машиностроения вместо себя. В. А. Малышев назвал Ивана Исидоровича Носенко, который в марте прошлого года при реорганизации союзного правительства был неожиданно понижен с поста наркома до заместителя министра судостроительной промышленности СССР. Но И. В. Сталин тут же парировал, что «Носенко болен и не показал себя». Однако В. А. Малышев твердо стоял на своем и заявил вождю, что «после операции язвы желудка на здоровье тот не жалуется, а в части того, что он себя не показал, то… его просто затюкали». Видимо, эти «аргументы» смогли убедить главу правительства, и он ответил: «Ну, хорошо, тогда мы так и сделаем».
А уже 15 декабря 1947 года вышло Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) № 61 «О реорганизации Госплана СССР и образовании Государственного комитета снабжения народного хозяйства СССР и Государственного Комитета внедрения новой техники в народное хозяйства СССР»[71]. В этом документе было дословно сказано:
«1) Ход развития руководства нашим народным хозяйством выявил необходимость выделения трех основных функций: во-первых, планирование народного хозяйства и контроль за выполнением народнохозяйственных планов; во-вторых, материально-техническое снабжение народного хозяйства; в-третьих, внедрение техники в народное хозяйство. Для выполнения функции планирования народного хозяйства существует Госплан, а для выполнения двух других общегосударственных органов не существует. Сейчас эти функции выполняет Госплан», что для него «является непосильным делом». Потому «в связи с усложнением задач руководства растущим народным хозяйством, необходимо сосредоточить работу Госплана СССР на планировании народного хозяйства и контроле за выполнением планов, особенно по предупреждению в народном хозяйстве диспропорций…;
2) В связи с вышеизложенным реорганизовать Государственную плановую комиссию в Государственный плановый комитет Совета Министров СССР» и «возложить на него задачу планирования народного хозяйства СССР, учета и контроля за выполнением народнохозяйственных планов.
3) Образовать Государственный комитет по снабжению народного хозяйства Совета Министров СССР (Госснаб СССР). Возложить на Госснаб СССР вопросы материально-технического обеспечения (металлом, топливом, электроэнергией, оборудованием, стройматериалами, химикатами, промышленными и продовольственными товарами) народного хозяйства СССР (включая составления планов распределения материальных фондов) в целях выполнения и перевыполнения народнохозяйственных планов. Передать в Госснаб из состава Госплана Главметаллснаб, Главснабуголь, Главнефтеснаб, Главснаблес.
4) Образовать Государственный комитет по внедрению новой техники в народное хозяйство Совета Министров СССР (Гостехника СССР). Возложить на Гостехнику задачу форсированного внедрения в народное хозяйство новой техники в целях дальнейшего быстрого технического вооружения и перевооружения народного хозяйства СССР. Передать в состав Гостехники СССР из Госплана СССР отдел техники, а также находящиеся при Совете Министров СССР Комитет по изобретениям и открытиям, Комитет стандартов и Технический совет по механизации трудоемких и тяжелых работ.
5) Утвердить председателем Госплана тов. Вознесенского Н.А., Госснаба тов. Кагановича Л. М., Малышева В. А.»
Об обстоятельствах назначения В. А. Малышева на новый пост мы уже писали выше. Н.А. Вознесенский, который еще в октябре 1946 году вошел в состав «руководящей семерки», а в конце февраля 1947 года стал и полноправным членом Политбюро[72] и тогда числился в фаворе у И. В. Сталина, был лишь формально переутвержден на свой пост. А вот назначение Л. М. Кагановича на пост председателя Госснаба СССР стало для него полной неожиданностью. Как вспоминал сам Лазарь Моисеевич[73], который в то время работал в Киеве на посту Первого секретаря ЦК КП(б)У, в конце 1947 года он приехал в Москву на заседание партийного ареопага, где «товарищ Сталин поставил в Политбюро ЦК вопрос о разделении Госплана и создании новой самостоятельной организации по использованию и распределению всех материальных ресурсов». Когда это решение было принято, то было «признано необходимым назначить на этот пост заместителя Председателя Совета Министров СССР и члена Политбюро». По его же словам, учитывая, что именно он имеет «опыт работы по транспорту и тяжелой промышленности», было принято решение отозвать его с Украины, вновь назначить на посты заместителя главы союзного правительства и председателя Госснаба СССР. В самом конце декабря 1947 года Л. М. Каганович вернулся на работу в Москву и взялся за «это трудное и «сварливое» дело» и принялся «раскусывать и этот твердый орех», который он начал с «подбора кадров» и «запуска этой новой машины, в ведение которой правительство передало… миллиардные материальные ценности». Одновременно в Киеве в кресло Первого секретаря ЦК КП(б)У вернулся Никита Сергеевич Хрущев, а главой Совмина Украинской ССР вместо него стал Демьян Сергеевич Коротченко.
Как уже было сказано, создание Госснаба было обусловлено переходом на новый уровень советской экономики, существенным ростом ее объемов и поставленными целями и задачами, в результате чего возникла насущная необходимость значительно большей специализации органов управления, а именно отделения штабной работы Госплана по организации развития экономики на стратегическом уровне от текущей операционной работы по организации материально-технического снабжения народного хозяйства страны[74]. Отныне именно Госснаб выполнял важнейшую роль построения работы всей экономической системы страны по горизонтали, реально формируя «бесшовное» взаимодействие тысяч предприятий различных отраслей, динамичную и слаженную работу всех межотраслевых кооперационных цепочек (от добычи сырья до выпуска конечной продукции) организации и контроля своевременности поставок. Неслучайно в своих мемуарах Л. М. Каганович указал, что из состава Госплана СССР, помимо вышеупомянутых главков, в Госснаб передавались также Главэнергоснаб, Главхимснаб, Главсельхозмашснаб и другие структуры, а также вопросы материально-технического снабжения железнодорожного, морского, речного, автомобильного и авиационного транспорта[75].
Таким образом, как справедливо указали А. С. Галушка и его соавторы, за без малого три десятка лет практической, высокоинтенсивной и результативной государственной работы «в системе планирования опытным путем выкристаллизовалась эффективная модель, при которой: Госплан организует стратегическое развитие экономической системы по вертикали, Госснаб организует всю операционную работу экономической системы по горизонтали», а вместе они образуют «единую организационную матрицу всей экономической системы страны». При этом стратегическая и организующая роль Госплана и Госснаба четко разделяется с текущей деятельностью аппарата союзного правительства, а руководители только этих двух ведомств входят в состав высшего политического руководства страны — Политбюро ЦК ВКП(б).
Что касается Государственного комитета по внедрению новой техники во главе с В. А. Малышевым, то именно на этот орган были возложены определение приоритетов развития науки и техники, планирование и организация разработок всех важнейших, имеющих общегосударственное значение научно-технических проблем, организация внедрения в реальное производство научных открытий, технических и технологических изобретений и результатов научно-поисковых исследований. Именно с этой целью при Гостехнике создаются и активно работают различные научные советы по важнейшим комплексным и межотраслевым научно-техническим и технологическим проблемам, а также координируются все НИОКРы. Отныне вопросы технического прогресса поставлены в центр деятельности всех хозяйственных министерств, ведомств и предприятий: старая техника заменяется новой, а новая — новейшей. Резко увеличивается финансирование научно-технических исследований, научных организаций и конструкторских бюро, а количество проводимых НИОКР, разработка и массовое внедрение новых технологий и техники переходят на качественно более высокий уровень организации.
Понятно, что масштабное насыщение реального производства передовой техникой неизбежно поставило на повестку дня вопрос о столь же масштабной подготовке новых кадров, прежде всего с высшим и специальным образованием. Этот вопрос всегда находился в центре особого внимания самого И. В. Сталина, который еще 4 мая 1935 года в своем выступлении перед выпускниками военных академий дословно заявил следующее: «Раньше мы говорили, что «техника решает все». Этот лозунг помог нам в том отношении, что мы ликвидировали голод в области техники и создали широчайшую техническую базу во всех отраслях деятельности для вооружения наших людей первоклассной техникой. Это очень хорошо. Но этого далеко и далеко недостаточно… Техника без людей, овладевших техникой, мертва. Техника во главе с людьми, овладевшими техникой, может и должна дать чудеса…Вот почему упор должен быть сделан теперь на людях, на кадрах, на работниках, овладевших техникой. Вот почему старый лозунг «техника решает все», являющийся отражением уже пройденного периода, когда у нас был голод в области техники, должен быть теперь заменен новым лозунгом, лозунгом о том, что «кадры решает все»… В этом теперь главное… Надо, наконец, понять, что из всех ценных капиталов, имеющихся в мире, самым ценным и самым решающим капиталом являются люди, кадры»[76]. Именно поэтому уже в 1946–1950 годах в общесоюзном и союзно-республиканских бюджетах на просвещение и образование было заложено без малого 258 830 млн. руб., или 13,9% доходной части бюджета, а в 1951–1955 годах — уже 301 501 млн. руб., или 12,4% доходной части бюджета[77]. К концу 1953 году в сравнении с 1940 годом значительно выросло число людей, занятых в сфере науки и высшего образования: количество студентов вузов возросло с 812 тыс. до 1 млн. 730 тыс. человек, число научных учреждений — с 1821 до 2795, в том числе научно-исследовательских институтов — с 786 до 1196; общее число научных работников увеличилось с 96 до 210 тыс. человек, а доля сотрудников научно-исследовательских учреждений — с 26 до 89 тыс. человек; наконец, с 17 до 31 тыс. человек возросло количество аспирантов — главного кадрового резерва страны. Столь же стремительно растет и число учащихся техникумов: с 975 тыс. до 1 млн. 839 тыс. человек. При этом значительно растет не только количество студентов, но и качество многих учебных программ и методик преподавания.
Самым показательным примером нового подхода к обучению и воспитанию кадров стал легендарный Московский физико-технический институт (МФТИ), у истоков создания которого стояли выдающиеся советские ученые академики П. Л. Капица, Л. Д. Ландау, Н. Н. Семенов и С. А. Христианович. Базой для создания Физтеха стал физико-технический факультет МГУ, созданный Постановлением Совета Министров СССР от 25 ноября 1946 года «О мероприятиях по подготовке высококвалифицированных специалистов по важнейшим разделам современной физики» вместо Высшей физико-технической школы, созданной аналогичным Постановлением СМ СССР от 10 марта 1946 года[78]. Наконец, 17 сентября 1951 года еще одним Постановлением СМ СССР был создан сам Физтех — ведущий учебный институт нового типа, где на практике была реализована принципиально новая система подготовки научных кадров в области теоретической, экспериментальной и прикладной физики, математики, информатики и других смежных дисциплин. В основу этой системы с самого начала были положены базовые идеи, которые еще в феврале 1946 года академик П. Л. Капица сформулировал в своем личном и довольно подробном письме И. В. Сталину. Суть этих идей состояла в следующем: 1) тщательный отбор наиболее одаренных и склонных к творческой работе студентов, 2) обучение студентов проводится непосредственно научными работниками профильных институтов АН СССР, 3) индивидуальная научная работа с наиболее одаренными студентами «при отсутствии перегрузки… второстепенными предметами по общей программе и механического заучивания» учебного материала, 4) «введение воспитания с первых же шагов в атмосфере технических исследований и конструктивного творчества с использованием для этого лучших лабораторий страны»[79]. При этом надо отметить, что особую роль в создании и руководстве Физтехом сыграл его первый легендарный директор, а затем и ректор генерал-лейтенант авиации Иван Федорович Петров, который лично обратился к самому И. В. Сталину с просьбой поддержать идею создания отдельного вуза и при личной встрече с вождем сразу получил добро на этот проект[80].
Параллельно с восстановлением страны, масштабным перевооружением народного хозяйства и подготовкой кадров особое внимание руководство страны уделяло развитию фундаментальной и прикладной науки. В 1943–1953 годах в системе Академии Наук СССР формируются новые научные центры для развития передовых технологий, в том числе Институт атомной энергии (академик И. В. Курчатов), Институт теоретической и экспериментальной физики (академик А. И. Алиханов), Институт физической химии (академик А. Н. Фрумкин), Институт точной механики и вычислительной техники (академик С. А. Лебедев), Институт ядерных проблем (профессор Д. И. Блохинцев), Институт высокомолекулярных соединений (профессор С. Н. Ушаков), Институт радиотехники и электроники (академик В. А. Котельников) и др. Кроме того, в 1952 году по инициативе нового президента АН СССР академика А. Н. Несмеянова создается Институт научной информации, который начинает регулярный выпуск периодического научно-информационного издания (реферативного журнала), где публикуются разные рефераты, аннотации и библиографические описания отечественных и зарубежных публикаций в области естественных, точных и технических наук, а также экономики и медицины. В итоге очень скоро этот Институт становится уникальным и крупнейшим научным центром мирового уровня, который собирает, анализирует, обрабатывает и публикует самую актуальную научную информацию.
Кстати, как справедливо подметил профессор Г. И. Ханин, еще во время войны были установлены более высокие критерии пополнения Академии Наук СССР и в результате при выборах 1943 и 1946 годов ее действительными членами были избраны реально крупные ученые, прежде всего математики, физики, химики и биологи, в том числе Иван Иванович Артоболевский, Аксель Иванович Берг, Иван Георгиевич Петровский, Мстислав Всеволодович Келдыш, Игорь Васильевич Курчатов, Михаил Алексеевич Лаврентьев, Лев Давыдович Ландау, Александр Николаевич Несмеянов, Александр Иванович Опарин, Дмитрий Владимирович Скобельцын и Сергей Алексеевич Христианович. При этом, что очень важно, практически полностью игнорировались их политические, в том числе антисталинские, убеждения, например того же Л. Д. Ландау, который по предложению нового президента АН СССР Сергея Ивановича Вавилова был сразу избран действительным членом, минуя членкоровский «предбанник». Более того, даже в области общественных наук политические взгляды зачастую тоже не особо брались во внимание, и именно тогда действительными членами стали целый ряд видных историков, сформировавшихся еще в имперский период и относившихся к советской власти весьма скептически: Роберт Юрьевич Виппер, Игорь Эммануилович Грабарь, Иван Михайлович Майский и Владимир Иванович Пичета. Аналогичная картина, по мнению косыгинского зятя академика Д. М. Гвишиани, сложилась и в системе государственного управления, где «объективная причина выдвижения плеяды молодых руководителей состояла в вынужденной потребности в компетентных кадрах управления народным хозяйством». Именно это обстоятельство заставило И. В. Сталина «отказаться от сложившейся практики назначения руководящих кадров по принципу идеологической преданности». Стране позарез нужны были новые люди, настоящие специалисты, «выросшие на производстве» и «способные отвечать за конкретное дело»[81].
Как мы уже писали выше, все управленческие решения в сфере науки и внедрения ее достижений в реальное производство сыграли исключительно важную роль в развитии всего народного хозяйства и прежде всего станкостроения — ключевой отрасли, определявшей в значительной мере технический уровень остальных отраслей советской экономики, где, по оценкам Г. И. Ханина, А. С. Галушки и ряда других авторов, произошла подлинная техническая революция, в результате которой данная отрасль выходит на передовой во всем мире технологический уровень. Именно в годы IV и V пятилеток было налажено серийное производство практически всех видов и типов металлорежущих станков, кузнечно-прессового и литейного оборудования. В итоге уже к середине 1950-х годов станочный парк страны вырос почти на 65%, а по количеству металлорежущих станков СССР сравнялся с США. Более того, в те же годы происходит значительный рост экспорта советского станкостроительного оборудования за рубеж, в том числе в ведущие западные страны, а отечественное машиностроение ежегодно осваивает производство 600–700 новых видов машинной продукции[82]. Благодаря новому уровню государственной организации по внедрению новой техники, быстрыми темпами растет эффект т. н. «развертывающейся спирали», при которой концентрация качественных ресурсов в капиталообразующих отраслях, прежде всего в станко- и машиностроении, обеспечивает резкий технический прогресс и рост производственно-технологического аппарата остальных промышленных и иных отраслей, и значительно улучшается структура всей советской экономики. И уже к середине 1950-х годов, по оценкам специалистов, по насыщенности реального производства новой техникой народное хозяйство страны, прежде всего отечественная промышленность, обладало самым молодым производственно-техническим аппаратом в мире[83].
3) Финансово-кредитная система
Как было сказано выше, создание стройной системы государственного планирования и передовые технологии стали базой для быстрого восстановления разрушенных районов страны и небывалого экономического роста, ежегодные темпы которого на протяжении целой четверти века вплоть до конца 1955 года составляли почти 14%. Понятно, что такой масштаб развития народного хозяйства требовал огромных денег, и они были найдены. По информации специалистов, с начала индустриализации до завершения V пятилетки в экономику страны были вложены колоссальные средства в размере 1428 трлн, руб., а ежегодный рост объемов капиталовложений составлял 18,9%[84].
Главным источником внутренних инвестиций (при естественном отсутствии внешних) стали не только «ножницы цен» между сельхоз- и промтоварами в пользу последних, продажа за рубеж золота, зерна, леса, нефти, пушнины и других природных ресурсов, но и принципиально новая финансовая система, создание которой началось еще в годы I пятилетки под руководством тогдашнего наркома финансов СССР Григория Федоровича Гринько. Базой новой финансовой, а точнее сказать кредитной, реформы стали три ключевых Постановления ЦИК и СНК СССР: «О кредитной реформе» от 30 января 1930 года, «О мерах улучшения практики кредитной реформы» от 14 января 1931 года и «Об организации специальных банков долгосрочных вложений» от 4 мая 1932 года[85].
По мере успешной реализации этой реформы произошел неизбежный переход от нэповской квазирыночной банковско-финансовой системы к государственной системе, ставшей составной и очень важной частью принципиально новой мобилизационной (сталинской) модели советской экономики, выдержавшей самый суровый экзамен в годы войны. В итоге: 1) были ликвидированы все акционерные банки краткосрочного кредита, кредитные кооперативы, общества взаимного кредита и система вексельного обращения; 2) произошел переход к долгосрочному кредитованию и финансированию производства через специально созданные всесоюзные банки (Промбанк, Сельхозбанк, Всекобанк, Цекомбанк), и создана централизованная система сельскохозяйственного кредита и долгосрочного кредитования капитальных вложений колхозов и иных форм кооперации; 3) внедрены новые виды безналичных расчетов, единым центром которых стал Госбанк СССР, который одновременно стал кассовым центром страны и центром краткосрочного кредитования; 4) были четко определены основные функции Госбанка СССР, а именно плановое кредитование всех отраслей народного хозяйства страны, организация денежного обращения и расчетов, кассовое исполнение государственного бюджета и осуществление международных расчетов; 5) наконец, была окончательно отстроена вся кредитная система страны, состоявшая из Госбанка СССР, пяти банков долгосрочных вложений и сберегательных касс[86].
В ходе кредитной реформы была блестяще решена и самая главная цель: отныне вся денежная система страны была подчинена задачам непрерывного экономического роста. Теперь в ней были созданы два изолированных друг от друга контура денег — наличный и безналичный. Безналичный контур четко обеспечивал все расчеты между предприятиями и долгосрочное финансирование капиталовложений в опережающее создание средств производства, а наличный денежный контур — все расчеты населения и розничный товарооборот. А поскольку для плановой системы хозяйства первичными и основными являлись натуральные показатели, то их планирование позволяло дать максимально достоверную балансовую оценку достаточности ресурсов и осуществить их увязку между собой. Таким образом, в результате сбалансированного планирования была обеспечена надежная реализация проектов капиталовложений, где безналичные деньги выполняли лишь учетную и расчетную функции.
Именно для этих целей был создан важнейший институт долгосрочных инвестиций в виде четырех опорных союзных банков: Промбанк финансировал капиталовложения в промышленности, Сельхозбанк — в сельском хозяйстве, Всекобанк (с 1936 года — Торгбанк) — в торговле и кооперации и Цекомбанк — в жилищном, коммунальном и культурно-бытовом строительстве, а также в комплексной застройке новых городов и поселков. Кроме того, для обслуживания внешнеэкономических операций и договоров был создан Внешторгбанк СССР. В новой экономической системе именно эти банки стали играть роль ключевого института развития, именно они несли ответственность за строго целевое и экономное использование безналичных денег, регулярное снижение издержек строительства, соблюдение их сроков и качество выполняемых работ вплоть до сдачи всех объектов в эксплуатацию. Более того, являясь активными участниками всех инвестиционных проектов, именно эти банки были напрямую мотивированы на конечный результат, то есть запуск новых производств, что в свою очередь прямо вело к росту всей экономики. В результате реализации кредитной реформы и практического запуска двухконтурной денежной системы каждую пятилетку происходит реальное удвоение капиталовложений. Так, в IV пятилетку (1946–1950) объем инвестиций увеличился более чем в два раза — до 326,5 млрд. руб., а в V пятилетку (1951–1955) — почти в два раза — до 625,3 млрд. руб.[87]
При этом надо заметить, что все деньги самих предприятий аккумулировались на счетах в Госбанке СССР, что создавало реальный механизм краткосрочного кредитования до одного года и позволяло ему привлекать свободные средства одних предприятий для пополнения оборотных средств других. При этом собственные и заемные оборотные средства предприятий разделялись и расчет между предприятиями в наличной форме был просто невозможен. Безналичный и наличный денежный контур были изолированы друг от друга, за исключением выплаты зарплаты, премиальных, командировочных и т.д. При этом Госбанк обладал монополией на эмиссию денежных средств, то есть выпуск наличных банкнот и кредитных билетов, которые должны были сопрягаться с объемом товарной массы. С этой целью Госбанк и все его структурные подразделения, начиная с районных отделений, составляли кассовый план, который рассчитывался на основе баланса денежных доходов и расходов населения. Такой план формировался ежеквартально на основе плановых и отчетных материалов предприятий и организаций о денежных доходах и расходах как единый централизованный план движения всех наличных денег, проходящих через кассы банковской системы в планируемом периоде. Таким образом, именно Госбанк при составлении кассового плана решал важнейшую задачу: исходя из критического анализа всех материалов, представляемых отдельными предприятиями, организациями и ведомствами, он определял потребность в наличных деньгах, «вскрывал все возможности увеличения их поступлений… и все возможности экономии в расходах», осуществлял движение всех наличных денег и оперативное управление всеми денежными потоками народного хозяйства страны[88].
С небольшими модификациями, проведенными во второй половине 1950-х годов, сталинская финансово-кредитная система просуществовала вплоть до горбачевской перестройки и проведения банковской реформы 1987–1991 годов, когда начался вполне сознательный разгром всей советской экономики и общественного строя.
4) Меры по снижению издержек производства и роста производительности труда
Важным этапом в развитии советской экономики стали ряд решений, принятых вскоре после окончания войны. Так, 5 декабря 1946 года выходят Постановление Совета Министров СССР № 2607 «О фонде директора промышленных предприятий» и Инструкция Министерства финансов СССР по его применению, где были учтены все недостатки целого ряда аналогичных Постановлений ЦИК и СНК СССР, принятых еще в 1936–1937 годах[89]. Позднее в своих мемуарах легендарный сталинский нарком (министр) финансов СССР Арсений Григорьевич Зверев писал, что после окончания войны «искались разные пути решения сложных проблем» и «одним из нововведений, которому первоначально не придали особого значения», стало создание директорских фондов, без которых было «трудно представить себе деятельность многих предприятий». Во исполнение данного решения Минфин СССР издал «специальную инструкцию о практическом применении этого постановления», по словам самого же А. Г. Зверева, «скромный» и «сравнительно небольшой документ», который тем не менее знаменовал «качественно иной подход к оценке экономических возможностей» предприятий в развитии всей социально-экономической системы страны[90].
Как и в прежние времена, главным источником формирования директорского фонда была прибыль предприятия или, если она изначально не закладывалась в плане, средства, сэкономленные на снижении себестоимости произведенной продукции. Правда, теперь были изменены условия отчисления средств в этот фонд. Если раньше он пополнялся в любом случае при наличии прибыли, то новые правила устанавливали четкие условия отчислений: 1) выполнение плана выпуска товарной продукции, 2) соответствие плану ассортимента выпускаемой продукции предприятия, 3) выполнение плана прибыли от реализации продукции и 4) выполнение задания по снижению себестоимости готовой продукции. При этом невыполнение хотя бы одного из этих пунктов лишало предприятие дополнительных средств, и в результате каждый директор был озабочен тем, чтобы по итогам года получить как можно больше прибыли за счет повышения производительности труда и снижения себестоимости продукции, так как другие пути получения прибыли были закрыты, поскольку оптовая цена продажи готовой продукции была фиксирована, а весь ее ассортимент определен плановым заданием. Таким образом, в сталинской системе прибыль, выраженная в денежном эквиваленте, не являлась целью производства и центральной частью планов развития предприятий. Под прибылью в то время понималась лишь разница между затратами производства и полученным доходом от реализации готовой продукции.
Чуть позже, в 1947–1948 годах, директорский фонд, введенный поначалу только для промышленных предприятий, был распространен почти на все другие отрасли[91], и в результате начинает полноценно работать механизм постоянного снижения затрат, а значит, и снижения себестоимости готовой продукции. При этом средние темпы такого снижения составляли 6,4% в год. Понятно, что и этот механизм подстегнул процесс регулярного снижения оптовых и розничных цен на аграрные и промышленные товары. И в итоге в 1947–1954 годах продуктовая корзина в розничной торговле дешевеет с 1130 до 491 руб., то есть в 2,3 раза, а хлеб, масло и мясо — и того больше — в 3 раза.
Правда, надо сказать, что в современной историографии существуют разные оценки эффективности директорских фондов. Так, Е. Н. Ведута, А. С. Галушка и другие авторы довольно высоко оценивают этот важный механизм сталинской модели советской экономики, который одновременно играл не менее важную социальную роль, оказывая «благотворное влияние финансовых инвестиций на городскую и даже региональную жизнь»[92]. Их же оппоненты из числа патентованных антисталинистов, напротив, крайне критически оценивают этот институт[93]. Например, Д. Фильцер совершенно голословно утверждал, что «в позднесталинский период средства директорского фонда могли распределяться не столько на общественно-значимые нужды, сколько на материальное обеспечение элитарной группы руководителей и рабочих предприятия». Ему вторил другой известный еврокоммунист Н. Верт, уверявший, что «расходование средств директорского фонда могло зависеть в известной мере от симпатий и антипатий директора». Наконец, А. В. Сметанин уверял, что директорские фонды, которые, с одной стороны, якобы компенсировали недостатки планового хозяйства, с другой стороны, подрывали единство экономической системы, поскольку «стимулировали местнические настроения руководителей». Более того, «сыграв значительную социальную роль», эти фонды не оказали «ощутимого влияния на экономические процессы» в стране. Причем сам же А.В. Сметанин в той же статье признавал, что «практика распределения средств директорских фондов пока не изучена, поэтому без обращения к опыту конкретных предприятий проблематично делать окончательные выводы». Более того, по его же мнению, «серьезной проблемой является фрагментарность источниковой базы», так как «бухгалтерские документы (например, кассовые книги) предприятий не подлежали постоянному хранению». Между тем известный российский историк А. В. Островский был убежден, что после смерти И. В. Сталина директорские фонды стали одним «из легальных источников накопления, сыгравших известную роль в перерождении партийно-советской номенклатуры»[94].
По мнению ряда авторов (Г. И. Ханин, А. С. Галушка, А. К. Ниязметов, М. О. Окулов), еще одним важным шагом в повышении эффективности производства стали также ряд новых Постановлений Совета Министров СССР, принятых в 1952 году, в том числе «О мероприятиях по снижению веса оборудования, машин и механизмов» от 16 августа, «Об усилении борьбы с выпуском недоброкачественной и некомплектной продукции и о мерах дальнейшего улучшения качества промышленной продукции» от 23 сентября и «О мероприятиях по улучшению конструкций выпускаемых сельскохозяйственных машин, разработке новых машин и повышению качества их изготовления» от 4 ноября[95]. Главным содержанием этих довольно критических, подробных, жестких, но в то же время очень содержательных Постановлений стали директивные указания Управлению по стандартизации, главам всех промышленных, прежде всего машиностроительных, министерств, директорам заводов, главным технологам и конструкторам, в которых прямо ставились задачи: 1) значительно снизить материалоемкость всех станков, машин, механизмов и иной продукции за счет выпуска облегченных видов металлопроката, в частности широкополочных балок, тонкостенных, гнутых и пустотелых профилей, применения неметаллических (пластмассовых и других) деталей взамен черного и цветного металла; 2) провести стандартизацию и унификацию однотипной продукции, уточнить существующую сеть конструкторских отделов и бюро, установить их четкую специализацию и прикрепление к головным заводам, устранить вредный параллелизм в их работе, усилить роль отделов технического контроля; 3) «в 3-месячный срок с привлечением конструкторов, технологов и научных работников разработать и представить в Совет Министров СССР, Госплан СССР, Госснаб СССР и Управление по стандартизации при Совете Министров СССР планы мероприятий и графики работ по снижению веса выпускаемого оборудования, машин и механизмов»; 4) «организовать в составе Управления по стандартизации инспекцию по контролю за соблюдением стандартов и технических условий на выпускаемое оборудование» и «возложить на него контроль за выполнением всеми министерствами и ведомствами технических условий на оборудование, машины и механизмы» и т.д.
Все эти меры, по мнению многих ученых (А. Я. Утенков, Г. И. Ханин, А. С. Галушка), привели к тому, что уже в V пятилетке основной прирост продукции во всех отраслях народного хозяйства был обусловлен ростом производительности труда. По плану пятилетки, который был успешно выполнен (а по отдельным отраслям и сферам даже перевыполнен) по многим показателям, прирост производительности труда в основных отраслях производства составил огромную величину — 8-10% в год. Причем этот результат был обеспечен как «за счет роста капиталовложений, фондовооруженности, оптимального использования имевшихся производственных фондов», так и за счет качественного улучшения состава инженерных и рабочих кадров и методов управления производством. Более того, как констатировал известный знаток советской экономики профессор Г. И. Ханин, «принципиально новым обстоятельством для этого периода… было то, что, в отличие от предыдущего периода, интенсивные факторы стали основными в развитии экономики. Так, при росте <национальной экономики> более чем на 100%, численность занятых выросла лишь на 22%», и, таким образом, именно «за счет роста производительности труда обеспечивалось более 80% прироста советской экономики», в то время как до войны этот рост составлял менее половины. В результате к концу 1955 года по уровню производительности труда в промышленном производстве Советский Союз вышел на первое место в Европе и второе в мире, кратно сократив отставание от экономики США с 9 до 2 раз[96].
Важным элементом сталинской модели экономики стала ликвидация пресловутой «уравниловки», которую на все лады до сих пор клянут антисоветчики всех мастей, уверяя, что именно она была ахиллесовой пятой не только всей советской экономики, но и самой социалистической общественной системы. Между тем еще в июне 1931 года в одном из своих выступлений на совещании хозяйственников «Новая обстановка — новые задачи хозяйственного строительства» И. В. Сталин дословно заявил, что «надо отменить уравниловку и разбить старую тарифную систему», а «чтобы уничтожить это зло, надо организовать такую систему тарифов, которая учитывала бы разницу между трудом квалифицированным и трудом неквалифицированным, между трудом тяжелым и трудом легким»[97]. А уже 10 сентября 1931 года Политбюро ЦК ВКП(б) утверждает Постановление «О перестройке системы заработной платы в металлургии и угольной промышленности», где ставилась задача «перевести всех производственных рабочих металлургических цехов на прогрессивную сдельщину и не менее 70% рабочих подсобных и вспомогательных цехов — на прямую неограниченную сдельщину»[98]. Чуть позже аналогичные решения были приняты и по остальным отраслям советской экономики. А в феврале 1941 года в итоговой резолюции XVIII партконференция было прямо указано: «необходимо до конца ликвидировать гнилую практику уравниловки в области заработной платы и добиться того, чтобы сдельщина и премиальная система в еще большей мере стали важнейшими рычагами в деле повышения производительности труда, а, следовательно, и развитии всего нашего народного хозяйства»[99]. Об этом же сразу после войны писал и сам Н. А. Вознесенский, особо отметивший, что «соблюдение хозяйственного расчета, ведение счета прибылей и убытков, уменьшение издержек производства», а также «всемерное развитие через систему премирования личных стимулов повышения выпуска продукции в сочетании с общественными принципами и задачами является весьма серьезным источником увеличения производства»[100].
В результате планомерного решения этой важнейшей задачи уже к 1953 году 77% всех промышленных рабочих трудились по сдельной системе оплаты труда, опережая по этому показателю все ведущие буржуазные страны[101]. Причем существовали две формы сдельной оплаты. Наиболее распространенной была «прямая сдельная», при которой каждая единица произведенной продукции оплачивалась по существующему тарифу. А при «сдельно-прогрессивной» каждая единица продукции, произведенная в рамках плана, оплачивалась по базовому тарифу, а произведенная сверх плана — по более высокой «прогрессивной» ставке. При этом сверхплановая продукция до 5% оплачивалась на 30% дороже, а до 10% — на 60%.
Столь же важную роль в резком повышении эффективности производства, снижения издержек и роста производительности труда сыграло новое Постановление СНК СССР № 1904 «О вознаграждении за изобретения, технические усовершенствования и рационализаторские предложения», принятое в самый разгар войны 27 ноября 1942 года[102]. В соответствии с этим Постановлением: 1) вознаграждение автору или группе авторов за изобретение и рацпредложение выплачивалось независимо от занимаемой должности; 2) за содействие в их реализации премировались директора предприятий, начальники цехов, инженерно-технические работники, рабочие и служащие; 3) размер вознаграждения зависел от суммы годовой экономии, полученной от рацпредложения, изобретения и т.д. Например, если ее сумма от внедренного технического новшества составляла 10 000-50 000 руб., то его автор получал 10% от данной экономии (1000–5000 руб.) + 450 руб. фиксированного вознаграждения; если сумма годовой экономии от внедренного изобретения составляла 100 000–250 000 руб., то его автор получал 5% (5000-12 000 руб.) + 2500 руб. фиксированного вознаграждения; если сумма годовой экономии от внедренного изобретения составляла свыше 1 000 000 руб., то изобретатель получал 2% от этой экономии (от 20 000 руб.) + 21 000 руб. фиксированного вознаграждения и т. п.; 4) наконец, по изобретениям, которые давали старт созданию новых отраслей производства или новых видов особо ценных материалов, заменявших цветные металлы, а также машин или изделий, которые ранее не производились в стране, размер вознаграждения мог быть повышен министром или главой иного государственного ведомства до 100% против установленного.
Таким образом, еще в довоенный и военный периоды в народном хозяйстве страны создается очень эффективная дифференциальная система оплаты труда, основанная на «сдельщине» и «прогрессивке», материальном стимулировании роста производства, повышения его эффективности, снижения издержек и увеличения производительности труда. Так, согласно секретной справке ЦСУ СССР от 5 августа 1955 года, из общего числа рабочих и служащих в 43,6 млн. человек более 18 млн. получали ежемесячный доход от 500 до 1000 руб., а 8,4 млн. — от 1000 до 3000 руб.[103] Так что все сказки про «знаменитую» советскую уравниловку, особенно в сталинскую эпоху, остаются не более чем сказками.
Дальнейшая судьба директорского фонда до сих пор не совсем ясна. Например, А. В. Сметанин утверждает, что после смерти И. В. Сталина, несмотря на то что «нормативное регулирование в отношении директорских фондов стало особенно часто меняться», они все же сохранились. Просто в 1955 году в рамках очередной «кампании по развитию общественной активности директорский фонд был переименован в фонд предприятия», размер отчислений в этот фонд уменьшился, а нормирование расходов по конкретным его статьям, напротив, увеличилось. Сама же «история директорского фонда закончилась» только в 1965 году, когда уже в рамках косыгинской экономической реформы на всех предприятиях страны были созданы «четыре новых фонда с более четкими условиями расходования»[104]. Однако А. С. Галушка и его соавторы утверждают, что «история директорского фонда» закончилась гораздо раньше — 18 мая 1956 года[105]. Именно тогда Постановлением Совета Министров СССР № 660 «Об изменении, дополнении и признании утратившими силу решений Правительства СССР в связи с расширением прав министров, руководителей ведомств, директоров предприятий и изменением порядка государственного планирования и финансирования хозяйства союзных республик»[106] прежнее Постановление № 2607 «О фонде директора промышленных предприятий» и Инструкция Министерства финансов были отменены. Связано это было с тем, что еще в октябре 1955 года Н. С. Хрущев в одном из своих выступлений сформулировал новые принципы организации заработной платы следующим образом: «Вопрос о повышении заработной платы низкооплачиваемых рабочих и служащих является очень актуальным и необходимо ускорить его решение… Этот вопрос нельзя решить только путем повышения производительности труда, снижения цен и другими мерами. По-видимому, нам надо пойти на прямое увеличение заработной платы низкооплачиваемых работников. В то же время целесообразно снизить заработную плату высокооплачиваемых работников интеллигентного труда»[107]. В итоге был сделан «принципиальный управленческий выбор в пользу перераспределения имеющихся ресурсов, а не создания новых на основе роста эффективности и материального стимулирования, берется курс на «уравниловку» в организации оплаты труда» и, по сути, сделан выбор «в пользу сиюминутных эффектов в ущерб долгосрочным результатам».
Между тем надо сказать, что в последнее время ряд авторов, в частности целый доктор наук Г. Н. Куций[108], пытаясь крайне неуклюже «защитить» сталинское наследие, придумали альтернативную сказку о том, что существенную роль в быстром подъеме экономики и восстановлении народного хозяйства страны сыграл уникальный метод повышения эффективности труда (МПЭ), взятый на вооружение в 1939 году. По их мнению, этот метод стал целой совокупностью морально-материальных стимулов, направленных «на активизацию творческой активности инженерных и рабочих кадров, снижение себестоимости и повышение качества» уже выпускаемой и новой продукции. Система материальных стимулов, по их же заверениям, варьировалась в зависимости от типа предприятия и его отраслевой принадлежности. Например, в КБ и НИИ, где занимались разработкой новой техники и передовых технологий, помимо обычных квартальных и годовых премий, стали дополнительно выплачивать коллективные и индивидуальные премии за конкретную работу, которая по акту госкомиссии привела к улучшению технических характеристик старого или созданию принципиального нового изделия. А моральные стимулы заключались в том, что лица, обеспечившие коллективу получение таких дополнительных премий, ускоренными темпами продвигались по карьерной лестнице и назначались на руководящие посты, возглавляя различные научные проекты и направления. Причем, опять-таки по утверждению этих авторов, разработчики данной системы поощрения рабочих-передовиков и инженерных кадров, учитывая печальный опыт стахановского движения, когда успех и слава одного очень больно били по карману и социальному статусу всех остальных членов коллектива, сознательно пошли на «уравниловку» всего премиального фонда вне зависимости от того, какую конкретную должность занимал тот или иной член авторского коллектива. Но уже в середине 1950-х годов система МПЭ была незаметно отменена: формально премии были сохранены, но отныне они потеряли всякую стимулирующую роль, поскольку их величина стала зависеть исключительно от должностного оклада и субъективного мнения директоров заводов, фабрик, НИИ и КБ, а не от качества изделия и его финансово-экономических характеристик. Более того, из всех технических заданий якобы исчезли требования по снижению себестоимости, а размер самих премий был зафиксирован на уровне 2% от стоимости разработки проектируемого изделия. Таким образом, стало выгодно не снижать, а, напротив, повышать как стоимость самой разработки, так и себестоимость изделия.
Конечно, стряпать подобную писанину и тем самым оказывать медвежью услугу настоящим борцам с историческим невежеством и искажением всей советской истории могут либо очень недалекие люди, либо коммерсанты от истории, зарабатывающие имя и гешефт на подобного рода «открытиях». А между тем подобного рода «историкам» можно даже не ходить в архивы, им достаточно хотя бы бегло пролистать многотомный сборник «Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам», который был опубликован в 1967–1988 годах, и не выдумывать того, что не нуждается в фантазиях.
И последнее. Безусловно, говоря о внутренних причинах быстрого восстановления страны и гигантских темпах экономического роста в послевоенный период, нельзя не сказать о самоотверженном труде советских людей и настоящем производственном героизме, который проявился в многочисленных трудовых починов, в том числе в скоростной резке металла, создании бригад отличного качества, массовых движениях «скоростников», «двух-сотников», «пятисотников» и «тысячников» и других народных починах. И хотя в постсоветский период на волне оголтелой десталинизации стали превалировать резко негативные оценки новых форм соцсоревнования, которые якобы стали носить сугубо административно-принудительный характер и не являлись «живым почином рабочих масс»[109], следует признать правоту как советских (А. Я. Утенков, М. И. Хлусов, В. С. Лельчук, Ю. А. Приходько), так и современных авторов (А. С. Галушка, А. К. Ниязметов, М. О. Окулов), которые высоко оценивали эти формы соцсоревнования и их весомый вклад в колоссальный рост народного хозяйства страны[110].
5) Сталинские артели
Базовые основы организации работы сталинских артелей были заложены еще до войны, когда 23 июля 1932 года Политбюро ЦК утвердило Постановление ЦИК и СНК СССР «О перестройке работы и организации форм промкооперации»[111]. В преамбуле этого документа было прямо указано, что новое Постановление, заменившее собой прежнее Положение «О промысловой кооперации» от 11 мая 1927 года, принимается «в целях дальнейшего развертывания производственной инициативы промысловой артели, а также для максимального расширения промысловой кооперацией производства предметов широкого потребления», удельный вес которых уже к концу 1933 года необходимо довести «до 70% всей продукции промкооперации».
Данное Постановление устанавливало, что отныне все промартели самостоятельно распоряжаются «собственными оборотными средствами и имуществом» и открывают «в децентрализованном порядке» в местном филиале Торгбанка собственный счет для «получения банковского кредита». Одновременно Наркомфину СССР было предписано «пересмотреть существующие размеры налога и арендной платы за помещения в сторону их снижения», а руководящим хозяйственным органам на местах «укрепить систему промысловой кооперации, особенно в среднем звене, соответствующими кадрами», поскольку намеченные «мероприятия по развертыванию производственной инициативы промысловой артели… имеют крупнейшее значение для дальнейшего роста производства товаров широкого потребления».
Согласно новому Положению, все артели, регистрация которых занимала всего один день, относились к негосударственной «местной промышленности» и в первые два года после регистрации полностью освобождались от налогов. Базой самого артельного производства становилась нераздельная паевая собственность, сложенная из паев (в том числе денежных) членов артели, которая не могла передаваться по наследству или участвовать в процессе купли-продажи. Членом артели мог стать любой гражданин, достигший 16-летнего возраста, а ее руководителем — директор, который не назначался партийно-государственными органами, а избирался всеми членами артели, имевшими равные голоса. Аналогичным образом все члены артели утверждали свой устав, план работы, порядок оплаты труда, распределение прибыли и т.д. При этом, когда в 1950 году принимался новый «Примерный устав промысловой артели», тогдашний председатель Центропромсовета А. Е. Петрушев отдельно согласовал с заведующим Отделом легкой промышленности ЦК ВКП(б) Н. М. Пеговым два вопроса: о тайных выборах председателя промартели общим собранием ее членов и о порядке созыва и всех вопросах, входящих в его компетенцию. Так, если численность артели не превышала 300 работников, то все важные производственные и кадровые вопросы выносились на общее собрание, которое созывалось не менее одного раза в квартал. А если коллектив был более многочисленным или производственные объекты артели были рассредоточены на разных территориях, то правом принятия всех решений наделялось собрание уполномоченных с аналогичной периодичностью его созыва[112].
Все члены артелей в основном работали по сдельной системе оплаты труда, в том числе и наемные работники, количество которых не могло превышать 20% от общего числа ее сотрудников. Вся прибыль, полученная по итогам года, распределялась в соответствии с артельным уставом. При этом 20% прибыли автоматом отчислялось в фонд так называемого «запасного капитала», который давал возможность привлечения и покрытия кредита. А вся остальная прибыль распределялась между членами артели на основе их коллективного решения, в том числе пропорционально их личным паям, и для пополнения своей негосударственной (дополнительной) пенсионной системы и выдачи ссуд на покупку дорогостоящих товаров и приобретение жилья[113].
Насколько был велик вклад артельной промкооперации в экономический подъем страны и насыщение потребительского рынка, со всей очевидностью говорит статистика из опубликованных источников и работы целого ряда ученых[114]. Если Госплан СССР к середине 1950-х годов планировал выпуск почти 9500 номенклатуры товаров для всего народного хозяйства страны, то артели по факту производили почти 33 450 такой номенклатуры на общую сумму 31,2 млрд. руб. В ассортимент артелей, которые могли быть как специализированными, так и многопромысловыми, входили многочисленные и разнообразные предметы домашнего обихода, в том числе холодильники, пылесосы, стиральные машины, запасные части к ним и к швейным машинам, радиоприемникам и патефонам, типовая и оригинальная мебель, чугунная, эмалированная и фарфоро-фаянсовая посуда, скобяные изделия, детские игрушки, стройматериалы, продукты питания и многие другие товары. Кроме того, немало артелей занимались бытовым обслуживанием населения: пошивом и ремонтом одежды и обуви, держали химчистки, прачечные, парикмахерские и фотоателье, осуществляли транспортные, погрузочно-разгрузочные и иные сервисные работы. Причем их доля в производстве разных видов продукции и услуг в отдельных регионах страны достигала 60–80%, а подавляющее большинство артелей (почти 78%) было сосредоточено в производственной сфере, и в целом по стране именно они производили 100% детских игрушек, 40% мебели, 40% верхнего трикотажа, 35% швейных изделий, 35% обуви и т.д. При этом, если в каком-то регионе или городе возникала нехватка того или иного вида потребительской продукции, то не надо было ждать корректировки государственного плана, поскольку артели сами отслеживали спрос и предложение и очень оперативно реагировали на рыночную конъюнктуру.
При этом государственные органы планомерно продолжали реализацию программы технико-технологического оснащения артельного производства. Только за 1950–1955 годы количество машинного оборудования в артелях выросло с 380 до 642 тыс. единиц, и к концу V пятилетки его доля в артельных производственных фондах составила 34%. Параллельно как составная часть «развертывающейся спирали» начинает работать государственная система технологического развития артельного производства, где к тому времени уже функционируют 100 конструкторских бюро, 22 экспериментальные лаборатории, 2 научно-исследовательских института, 21 средне-специальное учебное заведение и Высшая школа промысловой кооперации, где успешно готовили мастеров, технологов, инженеров, конструкторов и руководящих работников.
Кроме того, в довоенный период начинают создаваться координирующие органы промкооперации на разных уровнях. Первоначально возникают областные и краевые советы артелей, на которые одновременно возлагаются функции контроля и развития артельного производства, их организационное и хозяйственное обеспечение, в том числе снабжение сырьем, инструментами, ведение бухгалтерского учета, расчетно-кассового и транспортного обслуживания и защиты их интересов перед госорганами. Затем во всех союзных республиках создаются аналогичные республиканские советы, в обязанность которых входит ведение всей организационной работы, перспективное планирование и представление интересов промкооперации в местных и центральных органах власти. Наконец 10 августа 1933 года СНК СССР утверждает Положение «О Всесоюзном совете промысловой кооперации (Всекопромсовете)», который выполняет на общесоюзном уровне функции учета, оргработы, планирования и представительства промысловой кооперации перед правительственными структурами («по кредитованию, по фондам снабжения, по защите законных прав артелей»). При этом избранный глава Всекопромсовета по своему статусу приравнивался к союзному наркому.
Правда, после окончания войны при реорганизации правительства этот всесоюзный орган был ликвидирован и его функционал возложен на Главное управление по делам промысловой и потребительской кооперации при Совете Министров СССР, которое было создано Постановлением правительства 9 ноября 1946 года[115]. В составе этого органа были созданы организационное и контрольное управления, управление делами, а также отделы по организации кооперативной торговли, финансов, заготовок, кадров, общий отдел, планово-экономический, производственно-технический, юридический и секретный отделы. Кроме того, на местах создавались аппараты старших инспекторов, на которых возлагались выполнение инспекционных и ревизионных функций, проверка исполнения решений партии и правительства, плановых заданий, борьба с хищениями и злоупотреблениями в среде региональной кооперации и т.д. Видимо, именно по этой причине первым главой этого ведомства был назначен бывший первый зам. наркома финансов, а затем нарком госконтроля СССР Василий Федорович Попов. Правда, уже в конце марта 1948 года он перешел на должность председателя Правления Госбанка СССР, а новым главой Главукоопа стал легендарный первый секретарь Сталинградского обкома и горкома партии Алексей Семенович Чуянов, проработавший на этом посту чуть более двух лет, до ликвидации этого органа.
По мнению ряда авторов (И. А. Чуднов, В. В. Аксарин[116]), широкие полномочия, данные правительством Главукоопу, сделали его «министерством по делам кооперации» со всеми вытекающими отсюда последствиями «для уставной жизни всех организаций, сохранивших кооперативные принципы лишь в своем названии». И, вероятно, именно поэтому это ведомство было вскоре упразднено. Более того, ряд авторов (П.Г. Назаров, А. А. Пасс[117]) уверяют, что решение о ликвидации Главукоопа находилось «в русле общего курса, проводимого И. В. Сталиным в послевоенный период и направленного на восстановление «демократических процедур» в партии, комсомоле, профсоюзах», и не последняя роль «в возрождении выборных кооперативных органов и коллективистских начал в деятельности артелей принадлежит А. И. Микояну», который, будучи зампредом Совета Министров СССР, «неформально курировал эту сферу».
14 июля 1950 года вышло очередное Постановление Совета Министров СССР «Об организационной перестройке и укреплении кооперативных основ», в соответствии с которым Главукооп прекратил свое существование, а институт старших инспекторов был упразднен[118]. Отныне руководство общесоюзной потребкооперации перешло в ведение Центрального союза потребительских обществ (Центросоюза), а промысловая кооперация — к Центральному совету промысловой кооперации (Центропромсовету). Параллельно с воссозданием общественных руководящих органов государство взяло курс на дальнейшее укрепление материальной базы промкооперации и увеличение ее производственных фондов, общая стоимость которых к концу V пятилетки достигла 6 млрд. 850 млн. руб. Всего же за эту пятилетку общий объем капитальных вложений в промкооперацию увеличился вдвое и составил более 4 млрд. 166 млн. руб., что позволило ввести в строй 588 новых производственных предприятий и мастерских промысловой кооперации. Всего же к концу 1955 года в промысловой кооперации работало более 114 тыс. предприятий и мастерских и более 150 тыс. кустарей, то есть совокупно в этой сфере общественного производства функционировало 264 тыс. артелей и кустарных мастерских, где работало свыше 2 млн. человек[119].
6) Мифология бесноватых антисталинистов
а) Миф про «экономику ГУЛАГа»
Как известно, еще в эпоху горбачевской перестройки в отечественной историографии утвердился устойчивый и предельно лживый миф о том, что ведущим хозяйственным ведомством страны в сталинскую эпоху было Министерство внутренних дел СССР, в системе которого функционировал тот самый ужасный ГУЛАГ — Главное Управление лагерей — «государство в государстве», которое в послевоенный период поочередно возглавляли генералы В. Г. Наседкин, Г. П. Добрынин и И. И. Долгих. В создании этого мифа самое активное участие приняли не только хорошо известные западные русофобы и антисоветчики типа Р. Конквеста, П. Грегори и Г. Алексопулоса, но и целый сонм их доморощенных подпевал: А. Н. Яковлев, С. В. Мироненко, О. В. Хлевнюк, А. И. Кокурин, Ю. Н. Моруков, Ю. Н. Богданов, Г. М. Иванова и многие другие[120], которые буквально лезли из кожи вон, чтобы убедить своих читателей, что все «великие стройки коммунизма возводились руками заключенных», сооружавших в нечеловеческих условиях все крупнейшие объекты металлургической, энергетической и атомной промышленности, железнодорожного транспорта и других отраслей. А своеобразной «вишенкой на торте» в многолетнем промывании мозгов и сознательном извращении советской истории стал сборник «Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст», выпущенный по итогам конференции, прошедшей в Джорджтаунском университете в 2013 году[121].
Дабы не утомлять досточтимого читателя всем набором штампов патентованных антисталинистов, мы ограничимся лишь самыми характерными и предельно лживыми из них. Так, в своей статье «Гулаг — не-Гулаг. Взаимодействие единого» все тот же О. В. Хлевнюк дословно пишет следующее: «Гулаг стал важнейшим фактором развития советской системы», лучше всего изученной «на примере интенсивной экспансии экономики принудительного труда. Многочисленные данные позволяют рассматривать включенность экономики Гулага в советскую экономическую систему как абсолютную, а не фрагментарную. Иначе говоря, лагерный принудительный труд не представлял собой изолированный сектор советской экономики, а был встроен в нее как важнейший и необходимый элемент. Накануне смерти Сталина Министерство внутренних дел СССР являлось крупнейшим строительным ведомством. Оно осваивало не менее 10% общесоюзных капитальных вложений. По многим важнейшим видам промышленной продукции экономика МВД занимала лидирующие или исключительные позиции. После войны МВД сосредоточило в своих руках всю добычу золота, серебра, платины, кобальта… обеспечивало производство примерно 70% олова и трети никеля и т. д…Такие масштабы экономики Гулага свидетельствовали о том, что она неизбежно была тесно связана с экономикой не-Гулага. Между ними происходил постоянный обмен ресурсами. Наличие значительных контингентов подневольных рабочих поддерживало мобилизационный характер советской экономики. Правительство и отраслевые министерства постоянно обращались к заключенным как к ресурсу для решения срочных задач в неблагоприятных условиях. Наличие такого ресурса позволяло игнорировать экономические стимулы развития, способствовало распространению чрезвычайных командно-административных методов управления».
Не менее «красноречив» в своих больных фантазиях и американский советолог Г. Алексопулос, который в статье «Истребительно-трудовые лагеря. Переосмысление игры слов Солженицына» разразился таким словесным поносом: «В отличие от лагерей при В. И. Ленине или Л. И. Брежневе, сталинский ГУЛАГ являлся во многих отношениях не столько системой концентрационных лагерей, сколько системой принудительного труда, и не столько тюремной системой, сколько системой рабства… Рассматривая режим эксплуатации человека в сталинских лагерях, можно заметить, что ГУЛАГ напоминает собой систему рабства Нового Света со всей его рутинной дегуманизацией и узаконенным насилием. В годы сталинского правления тотальная эксплуатация труда заключенных являлась одной из основных функций ГУЛАГа. Как пояснял О. В. Хлевнюк, «для руководителей, не озабоченных нравственностью, преимущества принудительного труда были неоспоримы. Эксплуатация заключенных являлась естественным элементом экономической системы, направленной на экстенсивный рост любой ценой… Возможности этой неограниченной эксплуатации, включая и гибель самих рабочих, высоко ценились высшими политическими руководителями и хозяйственниками». После 1947 года ГУЛАГ значительно расширился и в годы, предшествующие смерти Сталина в 1953 году, достиг своего апогея во многих аспектах. Численность заключенных резко возросла, и МВД взяло на себя новые, более серьезные экономические задачи. В последние годы сталинского правления число заключенных ГУЛАГа почти удвоилось и составило около 2,5 млн. человек. Эксплуатация человека — безжалостная, карательная и все более жестокая — была определяющей чертой сталинского ГУЛАГа. Как только мы начинаем рассматривать ГУЛАГ через призму физической эксплуатации, сразу становится очевидной его преднамеренно смертоносная сущность. В сталинском ГУЛАГе заключенные должны были работать до полного истощения. В то время как нацистские лагеря смерти стремились к полному уничтожению, сталинские трудовые лагеря предназначались для полной физической эксплуатации».
Не вдаваясь в бессмысленную полемику с патентованными антисталинистами всех мастей, подчеркнем лишь несколько важных аспектов. Во-первых, как справедливо указали ряд современных авторов[122], несмотря на море откровенно ангажированных публикаций, «экономические проблемы принудительного труда в эпоху сталинизма освещены в трудах историков весьма поверхностно»; во-вторых, в общем количестве экономически активного, то есть трудоспособного, населения страны доля заключенных и так называемых спецпоселенцев во всей совокупности, включая осужденных убийц, насильников, бандитов, воров и мошенников, составляла, по разным оценкам от 3–4% (Д. Байрау) до 1,65% (А. С. Галушка); в-третьих, труд заключенных и спецпоселенцев вообще не использовался в таких важнейших сферах экономики, как электроэнергетика, машиностроение, топливная промышленность и транспорт. Относительно широко он применялся в ряде отраслей только там, где применение вольнонаемного труда было затруднено из-за особой дороговизны расходов на оплату труда и создание привычных бытовых условий для рабочих и инженерных кадров, например в цветной металлургии, в лесной промышленности, в железнодорожном и гидротехническом строительстве в ряде регионов страны; в-четвертых, подневольный труд был убыточен с экономической точки зрения и вносил отрицательный вклад в экономический рост, поскольку затраты на содержание системы подневольного труда были куда больше ее вклада в экономику страны, что признавали даже ряд известных антисталинистов[123]. А раз так, то в таком случае их главный тезис «об экономике ГУЛАГа» рушится как карточный домик под напором неопровержимых фактов: именно в сталинскую эпоху среднегодовые темпы роста советской экономики составляли 13,8%, и до сих пор никто и никогда не достигал подобных огромных темпов экономического роста, реальная заработная плата рабочих, инженеров и служащих выросла в 4 раза, рост вкладов населения в сберкассах — в 5 раз, реальные доходы рабочих выросли в 6 раз, а крестьян-колхозников — в 6,5 раза и т.д.[124]
И последнее. То, что О.В.Хлевнюк, Г. Алексопулос и подобные им «специалисты» безбожно лгут, подтверждают многие архивные документы, в том числе опубликованные их же «либеральным Генштабом» — яковлевским фондом «Демократия». В качестве всего лишь одного примера их беспардонной лжи мы возьмем историю создания Волго-Донского судоходного канала и Цимлянского гидроузла, начатых по Постановлению Совета Министров СССР, подписанному И.В. Сталиным 27 декабря 1950 года[125]. Как известно, эти грандиозные сооружения, возводившиеся и трудом заключенных ряда ИТК под руководством крупнейшего советского гидролога академика С. Я. Жука и при кураторстве двух заместителей главы союзного МВД (сначала генерал-лейтенанта В. С. Рясного, а затем генерал-полковника И. А. Серова), сооружались в крайне сжатые сроки[126]. В связи с этим обстоятельством еще до окончания строительства 25 апреля 1952 года министр внутренних дел генерал-полковник С. Н. Круглов направил на имя Л. П. Берии служебную записку, на основании которой уже 15 мая того же года вышло Постановление Совета Министров № 2301-875с «О снижении наказания и досрочном освобождении заключенных, особо отличившихся на строительстве Волго-Донского водного пути», в соответствии с которым 474 осужденных были освобождены условно-досрочно, а 110 — значительно снижены сроки заключения. Затем, уже после ввода этих объектов в строй, 11 августа того же 1952 года С. Н. Круглов и И. А. Серов направили в Бюро Президиума Совета Министров СССР новую записку, где было сказано, что «в огромном своем большинстве заключенные проявили сознательное отношение к труду, активно участвовали в рационализаторских мероприятиях» и «перевыполняли нормы выработки» на 120–200%, многие из них «показали образцы трудовой доблести» и «своим самоотверженным трудом в значительной степени искупили свою вину за совершенные преступления и твердо вступили на путь исправления, чтобы вновь стать полезными участниками социалистического строительства». В связи с этим авторы записки попросили руководство страны рассмотреть следующие предложения МВД СССР:
«1. За самоотверженную работу на строительстве судоходного канала имени В. И. Ленина, Цимлянского гидроузла и оросительных сооружений первой очереди в Ростовской области:
а) произвести досрочное освобождение 15 тысяч заключенных, из них 7 тысяч женщин. Представить из этого количества к награждению орденами и медалями 3 тысячи заключенных, из них 1000 женщин, проявивших себя наиболее активно на строительстве Волго-Дона;
б) произвести снижение сроков наказания в зависимости от характера преступления и от результатов выполненных работ 35 тысяч заключенных, из них пяти тысячам женщин. Сроки наказания сократить от одного года до пяти лет.
2. Персональный состав заключенных, подлежащих досрочному освобождению и снижению сроков наказания, рассмотреть и утвердить на коллегии МВД СССР с участием Генерального Прокурора СССР.
3. В целях лучшего использования досрочно освобождаемых заключенных, получивших квалификацию на строительстве гидротехнических сооружений Волго-Дона, разрешить МВД СССР провести работу по привлечению их к строительству других гидротехнических сооружений, осуществляемых МВД, в качестве вольнонаемных рабочих»[127].
Все эти предложения были одобрены, и 18 августа 1952 года вышло Постановление Совета Министров СССР № 3790-1513с «О льготах заключенным, отличившимся на строительстве Волго-Донского судоходного канала имени В. И. Ленина». А ровно через месяц, 19 сентября, вышел и Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении «за особо выдающиеся заслуги и самоотверженную работу по строительству и вводу в эксплуатацию Волго-Донского судоходного канала имени В. И. Ленина» орденами и медалями 6323 участников этого строительства. Из них 12 человек были удостоены звания Героя Социалистического Труда, 122 человека награждены орденом Ленина, 661 человек (в том числе 16 бывших зеков) — орденом Трудового Красного Знамени, 295 человек — орденом Красной Звезды, 964 человека (в том числе 120 бывших зеков) — орденом «Знак Почета», 2229 человек (в том числе 1433 бывших зека) — медалью «За трудовую доблесть» и 2052 человека (в том числе 1432 бывших зека) — медалью «За трудовое отличие»[128].
б) О германских репарациях
Что касается внешних источников мощного экономического роста в послевоенный период, то большинство авторов традиционно называют репарации с поверженной Германии. Более того, целый ряд авторов (А. З. Ваксер, М. И. Семиряга, Г. И. Ханин, Г. Ф. Гарипов) уверены, что именно они не только сыграли важную роль в восстановлении советской экономики и обеспечили чуть ли не 50% поставок всего объема новейших технологий и добротного промышленного оборудования и станков для восстанавливаемых и вновь возводимых заводов, фабрик, шахт, рудников и электростанций, но и реально подтолкнули научно-технический прогресс в народном хозяйстве нашей страны[129].
Надо напомнить, что еще в марте 1942 года при ГКО были созданы две комиссии по сбору трофейного имущества и вооружения во главе с маршалом С. М. Буденным и по сбору черных и цветных металлов во главе с Н. М. Шверником. Тогда же при штабе Тыла РККА создали Управление по сбору и использованию трофейного имущества, вооружения и металлолома, главой которого был назначен генерал-майор Ф. И. Вахитов. Затем в марте 1943 года вместо этих комиссий был создан Трофейный комитет при ГКО во главе с маршалом К. Е. Ворошиловым и сформированы трофейные войска, которые до окончания войны собрали на полях былых сражений более 24,6 тыс. танков и САУ, 68 тыс. орудий, 30 тыс. минометов, 50 тыс. автомашин и другого ценного военного имущества[130].
Между тем в конце июля 1943 года была создана Комиссия по репарациям, главой которой был назначен бывший советский посол в Лондоне Иван Михайлович Майский, ставший заместителем наркома иностранных дел СССР. Позднее в своих мемуарах он так описал свой разговор с В. М. Молотовым по поводу нового места работы: «Вам будет поручена проблема репараций. Вы станете во главе специальной комиссии по этому вопросу… и вместе с комиссией подготовите программу репарационных требований, которые СССР выдвинет на мирной конференции»[131]. Вплоть до начала Ялтинской конференции во второй половине 1944 года Комиссия И. М. Майского разработала ряд подробных проектов «экономического разоружения Германии», которые содержались в трех «Записках» на имя В. М. Молотова от 28 июля и 29 августа «Основные линии репарационной программы СССР» («Записки» № 1 и 2) и от 11 декабря «Какую цифру репарационных требований следует выдвигать Советскому Союзу?» («Записка» № 3)[132]. Так, в последнем документе было прямо указано: поскольку в настоящий момент масштаб национального богатства Германии составляет 90 млрд. долл. против 125 млрд. долл. перед войной, то Москва «вправе требовать 10, а лучше — 12 млрд. долл.» Однако И. В. Сталин первоначально не согласился с данной суммой и по соображениям «большой политики» произвольно сократил ее до 5 млрд. долл. Правда, после личной встречи с И. М. Майским, прошедшей 25 января 1945 года, И. В. Сталин и В. М. Молотов приняли его предложения[133]. Более того, по поручению В. М. Молотова к началу работы Ялтинской конференции тот подготовил «Формулу по репарациям с Германии», где были перечислены основные формы репараций, в том числе трудовая повинность 5 млн. немецких военнопленных и демонтаж 75% германской тяжелой промышленности. Хотя и эта «Формула», как, впрочем, и все другие разработки Комиссии И. М. Майского, так и не была утверждена руководством страны. Впрочем, это не удивительно, так как в своем дневнике И. М. Майский, уже находясь в Ялте, записал: «Сталин еще не видел моей «Формулы». Да и сам Молотов при мне начал было читать, но на половине не дочитал».
Впервые сумма германских репараций в пользу Советского Союза была публично озвучена 5 февраля 1945 года, во второй день работы Ялтинской конференции, устами И.М. Майского, получившего добро от самого И. В. Сталина. В своем выступлении он изложил основные положения советской программы репараций, которая определяла их общую сумму в размере 10 млрд. долл. и предполагала их взимание «натурой» путем единовременного изъятия ценного промышленного оборудования и товарных поставок германской продукции на протяжении 10 лет, а также создание в Москве Межсоюзной репарационной комиссии. Не без сложностей, прежде всего со стороны У. Черчилля, это предложение было принято американской стороной и отражено в Протоколе, подписанном по итогам работы Ялтинской конференции[134].
Надо сказать, что столь скромная сумма репараций всегда вызывала вопросы у многих исследователей, в частности у того же М. И. Семиряги, которые недоумевали, из каких же расчетов исходил И. М. Майский, рекомендовавший И. В. Сталину именно эту сумму репараций. Хотя в своих мемуарах тогдашний заместитель Г. К. Жукова по вопросам экономики в аппарате Главноначальствующего СВАГ К. И. Коваль писал, что из личной беседы с И. М. Майским, которая состоялась в начале мая 1945 года, перед его отъездом в Берлин, он узнал, что, по его оценкам, материальные потери Советского Союза исчисляются в 128 млрд. долл. и «запрошенные 10 млрд. составляют 1/12 ущерба», нанесенного нашей стране во время войны[135].
Тем временем в апреле 1945 года взамен Трофейного комитета был создан Особый комитет при ГКО во главе с Г. М. Маленковым, в состав которого вошли председатель Госплана СССР Н. А. Вознесенский, заместитель наркома обороны СССР генерал армии Н. А. Булганин, начальник Главного управления тыла РККА генерал армии А. В. Хрулев, начальник Управления трофейного вооружения генерал-лейтенант Ф. И. Вахитов и ряд других официальных лиц. Причем все тот же М. И. Семиряга, ссылаясь на мемуары К. И. Коваля, утверждал, что «ОК проводил свою работу через административный отдел ЦК ВКП(б), возглавлявшийся тогда генералом Н. Г. Жуковым». Но дело в том, что, во-первых, Административный отдел ЦК ВКП(б) был создан только в июле 1948 года, а во-вторых, генерал-майор Николай Геннадьевич Жуков тогда работал в Управлении кадров ЦК ВКП(б) и по совместительству был помощником Г. М. Маленкова в Особом комитете и его уполномоченным по Германии, а не главой не существовавшего в то время отдела ЦК[136]. Главной задачей этого комитета стала координация всех работ по демонтажу наиболее ценных, прежде всего военных, предприятий, однако так, чтобы от реализации данной программы «не слишком страдали трудящиеся» освобожденной Германии и чтобы ее реализация не «вызывала новых политических и экономических потрясений».
Как явствует из архивных документов, еще до создания Межсоюзной репарационной комиссии (МРК) к началу июля 1945 года по указанию ОК при ГКО было вывезено или подготовлено к вывозу в СССР около 4 млн. тонн промышленного оборудования на общую сумму около 1480 млрд. долл. Однако вскоре эта работа была приостановлена, поскольку союзники стали всячески тормозить работу МРК, впервые созванную только в конце июня того же года. И. М. Майский и М. З. Сабуров — советские представители в МРК — так и не смогли добиться одобрения советских предложений. А на Потсдамской конференции И. В. Сталин и В. М. Молотов вообще вынуждены были пойти на уступки союзникам, так как итоговый Протокол от 1 августа 1945 года содержал следующую информацию: общая сумма всех репараций так и не была определена; был закреплен зональный принцип получения репараций с оговоркой, что СССР мог рассчитывать на получение 15% промышленного оборудования из западных зон, но только в обмен на поставки продовольствия и сырья из советской зоны; был также закреплен отказ СССР от акций германских предприятий в западных зонах, от германских заграничных активов и от претензий на захваченное союзниками немецкое золото[137].
Указанные обстоятельства стали причиной того, что в зарубежной и отечественной историографии до сих пор не утихает спор о сумме советской части репараций[138]. Так, зарубежные авторы дают совершенно фантастические цифры от 16,3 (Г. Колер, И. Фишер) до 14 млрд. долл. (Р. Карлш); В. Ю. Катасонов, ссылаясь на своего учителя по МГИМО известного советского экономиста профессора Н. Н. Любимова, уверяет, что общая сумма репараций составила мизерный объем, эквивалентный лишь 3% от того гигантского ущерба в 357 млрд. долл., который был нанесен нашей стране в годы войны, то есть тех самых 10 млрд. долл., на которых изначально настаивала советская сторона в Ялте и Потсдаме; Д. В. Суржик утверждает, что «мы получили с немцев в общей сложности порядка 6,8 млрд. долл.»; а А. А. Данилов и А. В. Пыжиков говорят, что из-за разного рода препятствий, чинимых бывшими союзниками, из согласованных 10 млрд. мы получили меньше половины — порядка 4,3 млрд. долл.; наконец, П. Н. Кнышевский, не подвергая сомнению правомочность и справедливость взимания германских репараций советской стороной, тут же глаголет о «неоднозначности действий советского правительства в нравственном, политическом и социально-экономическом отношениях» и утверждает, что «установить общий денежный размер германских репараций не представляется возможным», так как большая их часть шла в виде демонтированного промышленного оборудования и поставок готовой продукции с германских предприятий.
Между тем в Российском государственном архиве экономики хранится докладная записка главы Межведомственной комиссии начальника ЦСУ СССР В.Н. Старовского на имя В. М. Молотова от 26 марта 1948 года, где было дословно указано, что общая стоимость репарационных изъятий с августа 1945 по январь 1948 года составляла 3 млрд. долл., в том числе:
— вывезенное из советской зоны оборудование и материалы — 1,065 млрд. долл.;
— оборудование и материалы, вывезенные из западных зон, — 22,3 млн. долл.;
— стоимость предприятий, переданных САО в Германии, — 566,0 млн. долл.;
— репарации из текущего производства, — 603,4 млн. долл.;
— германские активы за границей, перешедшие к СССР, — 405,4 млн. долл.;
— подвижной состав ж/дорог, морского и речного флотов — 127,4 млн. долл.;
— патенты — 210,5 млн. долл.[139]
Правда, спустя почти два года, то есть к январю 1950 года, стоимость репарационных изъятий, рассчитанная по методу сотрудников той же Комиссии В. Н. Старовского, была существенно откорректирована как по стоимости целого ряда позиций, так и по общей сумме, которая возросла до 3,344 млрд. долл.
Кроме того, в Архиве внешней политики РФ хранится служебная записка, в которой содержатся конкретные цифры демонтированного оборудования и ликвидированных военных и военно-промышленных объектов в советской зоне оккупации на 1 июля 1948 года, когда по решению Московской сессии СМИД этот процесс был в целом завершен. Согласно ей, демонтаж основного оборудования был произведен на 3474 объектах, где было изъято и вывезено в СССР 1118 тыс. единиц указанного оборудования, в том числе 339 тыс. металлорежущих станков, 202 тыс. электромоторов, 44 тыс. кузнечных пресса и молота, 9350 силовых трансформаторов и иного ценного промышленного оборудования[140]. При этом особое внимание было уделено демонтажу предприятий военно-промышленного комплекса. Так, за два года из 1250 крупных военных заводов было демонтировано 449 предприятий, в том числе 137 авиационных, 108 оружейных, 62 автомобильных и 18 танковых заводов. Кроме того, в эти же сроки по репарациям в Советский Союз было отправлено 554 тыс. голов лошадей, 541 тыс. голов крупного рогатого скота и 246 тыс. голов овец и свиней.
Правда, уже через год после образования ГДР высшее советское руководство сочло политически целесообразным постепенно сокращать репарации из советской зоны, и по его подсказке в начале мая 1950 года Политбюро ЦК СЕПГ обратилось к Москве с просьбой «об уменьшении репарационных обязательств, установленных для Германии по соглашениям в Ялте и Потсдаме»[141]. За подписью главы правительства ГДР Отто Гротеволя на имя И. В. Сталина было направлено соответствующее послание, а уже 15 мая 1950 года министр иностранных дел А. Я. Вышинский информировал Берлин, что «по согласованию с Польшей такое решение принято» и оставшаяся к выплате сумма репарационных платежей сокращена на 50%, то есть до 3,171 млрд. долл., а ее выплата товарами продлена до 1965 года.
И последнее. Целый ряд авторов, в частности профессор Г. И. Ханин, полагают, что не последнюю роль в быстром восстановлении и развитии промышленного потенциала страны сыграли не только сами репарации, но и: а) заимствование и творческая переработка новейших европейских технологий посредством вывоза технической документации с территории Германии; б) копирование лучших образцов американской техники, полученной по ленд-лизу; в) научно-промышленный шпионаж и, наконец, г) быстрое создание собственных научных школ и резкий рост квалификации рабочих, инженерных и управленческих кадров. При этом он особо подчеркивал, что «в этом, конечно, нет ничего позорного», более того, «это можно даже считать» достижением, если вспомнить, «что японская промышленность многие годы развивалась именно на заимствованной технике и технологии»[142].
в) О СЭВе и МЭСе
Конечно, говоря о советской экономике послевоенного времени мы не можем оставить без внимания вопрос об истории создания легендарного СЭВ — Совета экономической взаимопомощи стран социалистического лагеря, вокруг которого также возникла целая мифология. Между тем именно создание СЭВ, ставшего реальной альтернативой «Плану Маршалла», позволило всем странам «народной демократии» не только выйти из затяжного экономического кризиса, вызванного послевоенной разрухой и сменой буржуазных политических режимов, но и довольно быстро создать общий товарный рынок и проводить согласованную финансовую, промышленную, таможенную и торговую политику в этом ключевом регионе мира.
Надо сказать, что в отечественной историографии до сих нет единства мнений в том, кто же стал инициатором создания СЭВ. Одни авторы (И. И. Орлик, О. Н. Широков) утверждают, что еще в начале сентября 1947 года два руководителя Болгарии — Георгий Димитров и Васил Коларов — направили в Москву приватное послание, где поведали о том, что все лидеры восточноевропейских держав считают целесообразным провести под эгидой Москвы «специальную конференцию для выработки долгосрочных планов их экономических связей и согласования развития, то есть перейти к более высокой ступени экономического сотрудничества»[143]. А их оппоненты (Л. Н. Нежинский, Л. Я. Гибианский, А. Цвасс) уверяют в том, что только на рубеже 1948–1949 годов, то есть в самый разгар советско-югославского конфликта, Кремль впервые решил пойти на формирование коллективной межгосударственной структуры в рамках советского блока, получившего название Совета экономической взаимопомощи[144]. Причем, как считает Л. Я. Гибианский, это решение не столько было связано с отказом советской стороны и стран «народных демократий» от участия в реализации «Плана Маршалла», сколько стало своеобразной реакцией Москвы на известные шаги Белграда и Софии к созданию Балканской федерации и заключения «таможенной унии», предпринятые И. Броз Тито и Г. М. Димитровым без согласия советской стороны во второй половине 1947 года. Поэтому не исключено, что само это послание было «подсказано» именно Москвой.
Как теперь стало известно, вопрос о создании СЭВ, который в первоначальном проекте фигурировал под названием Координационный совет, и созыв Учредительного совещания из представителей СССР, Чехословакии, Польши, Венгрии, Румынии и Болгарии был оформлен 23 декабря 1948 года строго секретным решением Политбюро ЦК ВКП(б) «Об экономических отношениях между СССР и странами народной демократии», в котором содержались следующие пункты: «1) созвать в Москве 5-го января 1949 года закрытое совещание представителей правительств СССР, Румынии, Венгрии, Болгарии, Польши и Чехословакии для установления тесных экономических отношений между СССР и странами народной демократии. Считать желательным, чтобы на этом совещании от каждой страны участвовало по два представителя… из числа членов Политбюро ЦК коммунистических (рабочих) партий; 2) поручить МИД СССР информировать соответствующие правительства относительно пункта 1-го настоящего решения с указанием, что совещание созывается по инициативе правительства СССР и Румынии; 3) внести на обсуждение указанного совещания от имени СССР и Румынии проект решения об основах тесного экономического сотрудничества СССР и стран новой демократии; 4) представителями СССР на совещании назначить т.т. Молотова и Микояна»[145].
При этом в специальном Приложении к этому решению были четко указаны и основные факторы, обусловившие создание такого Координационного совета социалистических государств:
«1) Отсутствие постоянных связей по согласованию экономической политики стран народной демократии и СССР в их торговых отношениях с другими государствами наносит ущерб экономическим интересам этих стран и объективно помогает Соединенным Штатам и Англии использовать в своих интересах указанную несогласованность действий стран народной демократии и СССР. Это особенно выявляется в настоящее время, когда США, используя «план Маршалла», оказывают влияние на экономическую политику стран Западной Европы, направляя ее против интересов СССР и стран новой демократии.
2) Отсутствие координации экономической деятельности стран новой демократии и СССР сказывается также и на развитии важнейших отраслей хозяйства этих стран, создавая ненужный параллелизм в развитии отдельных отраслей промышленности.
3) Установление тесных экономических связей между странами народной демократии и Советским Союзом и, в частности, их координированные выступления на внешнем рынке и поддержание между ними постоянных связей по согласованию экономической деятельности будет содействовать успешному строительству социализма в странах народной демократии и делу укрепления всего демократического лагеря.
4) Для осуществления указанных целей создается постоянный Координационный Совет из представителей всех заинтересованных стран — участников Совета на основах равноправного представительства.
5) Основными задачами такого Координационного Совета будут: а) разработка планов экономических связей между странами народной демократии и СССР, а также необходимое согласование хозяйственных планов участвующих стран; б) согласование импортно-экспортных планов; в) наблюдение за выполнением намеченных планов экономического сотрудничества».
Кроме того, тем же решением Министерству иностранных дел СССР было поручено разослать соответствующие приглашения для участия в совещании правительствам перечисленных «народных демократий» с указанием, что это совещание созывается по инициативе правительств СССР и Румынии. Судя по аннотированной описи шифровок, которыми в сентябре-ноябре 1948 года обменивался И. В. Сталин, тогда отдыхавший на Кавказе, с оставшимися на хозяйстве в Москве В. М. Молотовым, Г. М. Маленковым и Л.П. Берией, от румынской стороны через советского посла в Бухаресте Сергея Ивановича Кавтарадзе поступило предложение о создании «экономического блока», состоящего из СССР и восточноевропейских держав. Причем это предложение нашему послу направил один из наиболее влиятельных членов Политбюро, секретарь ЦК РРП и министр финансов Василе Лука.
А уже в начале января 1949 года В. М. Молотов шифротелеграммой, согласованной с самим И. В. Сталиным, уполномочил С. И. Кавтарадзе ответить В. Луке, что «московские друзья» в принципе не возражают против установления более тесных экономических связей между СССР и всеми странами «народной демократии», однако выражение «экономический блок» требует, конечно, разъяснений. При этом, как утверждают ряд авторов (К. Каплан[146]), подобные идеи тогда высказывались и рядом членов чехословацкого руководства. Насколько можно понять, лидеров советского лагеря подталкивали к этому решению как политико-идеологические ориентиры, которым они следовали точь-в-точь, и стремление продемонстрировать Москве свою самую твердую приверженность «советскому блоку», так и сугубо экономическая заинтересованность в получении ими надежных и дешевых источников ценного и дефицитного сырья, энергетических ресурсов, разного промышленного оборудования, продовольственной, финансовой, технико-технологической, хозяйственно-организационной, кадровой и другой помощи. Хотя даже независимо от того факта, откуда исходило стремление к созданию СЭВ, совершенно очевидно, что решение об этом было принято в силу собственной заинтересованности высшего советского руководства в образовании такой межгосударственной структуры.
Как уже было сказано в проекте отдельного Приложения «О тесном экономическом сотрудничестве СССР и стран народной демократии», в качестве основной задачи фигурировала разработка реальных планов экономических связей между странами — участницами СЭВ и согласование их хозяйственных и экспортно-импортных планов. Принимая во внимание реальную иерархию отношений Москвы со всеми братскими режимами восточноевропейских держав, речь, по сути, шла о создании управляемого и подконтрольного Москве механизма координации и контроля наиболее важных параметров как внутриэкономического развития всех братских режимов, так и их внешнеэкономических связей внутри и вне «социалистического лагеря». Поэтому уже на самом совещании, о чем мы скажем чуть ниже, заранее принятые решения были дополнены рядом других задач, более важных и нужных с точки зрения практических хозяйственных интересов самих стран — участниц СЭВ, которые были внесены их представителями. В данном случае речь шла о согласовании планов развития транспортной инфраструктуры, транзитных перевозок, разработки важных вопросов многостороннего клиринга и валютных курсов, мероприятий по научно-техническому сотрудничеству, мер помощи при возникновении различных стихийных бедствий или дискриминационных санкций со стороны капиталистических держав и т.д. При этом, как подчеркивают целый ряд историков, несмотря на то что по личному указанию И. В. Сталина в заключительную резолюцию Учредительного совещания было внесено отдельное положение о том, что «СЭВ является открытой организацией, в которую могут вступить и другие страны Европы», желающие участвовать в экономическом сотрудничестве государств — учредителей СЭВ, по факту этот межгосударственный орган с самого начала учреждался как «предельно замкнутая экономическая структура только стран социалистического лагеря, подчиненная политическим блоковым целям и интересам»[147].
Как утверждают ряд авторов (Л. Я. Гибианский, К. Каплан[148]), в начале января 1949 года на вечерней встрече в кремлевском кабинете И. В. Сталина, а затем на официальном банкете, где присутствовали Вячеслав Молотов, Георгий Маленков, Анастас Микоян, министр иностранных дел НРБ Васил Коларов, председатель Госплана НРБ Добри Терпешев, министр внутренних дел НРБ Антон Югов, министр финансов ВНР Эрне Гере, министр обороны ВНР Михай Фаркаш, председатель Госплана ПНР Хилари Минц, министр финансов ПНР Эдуард Шир, Генеральный секретарь ЦК РРП Георге Георгиу-Деж, секретарь ЦК РРП и министр финансов PHP Василе Лука, Генеральный секретарь ЦК КПЧ Рудольф Сланский, председатель Госплана ЧССР Вацлав Грегор и посол ЧССР Богуслав Лаштовичка, И. В. Сталин стал активно развивать идею о том, что «значение СЭВ будет определяться тем, что объединенные в нем страны смогут совместными усилиями развить чрезвычайно мощное производство сырьевых ресурсов» для промышленности и энергетики, то есть «угля, хлопка, каучука и цветных металлов», в результате чего «СССР и страны «народных демократий» станут сырьевой базой для всех остальных европейских государств». Тем самым, по мнению вождя, в Западной Европе будут подорваны роль США и Великобритании как основных поставщиков сырья и, следовательно, их общее влияние на ситуацию в странах Западной Европы, что может «привести к радикальному изменению соотношения сил и зарождению там революционных ситуаций».
При этом тот же Л. Я. Гибианский говорит о том, что в независимости от того, была ли эта идея химерой или же нет, совершенно очевидно, что если советский лидер излагал ее всерьез, то речь шла о плане, носившем «ярко выраженный политический, блоково-конфронтационный смысл», который «в любом случае ориентировал советских сателлитов именно на такого рода цели и характер СЭВ». Между тем подобный вывод этого либерал-историка, который уже давным-давно выступает в роли главного разоблачителя сталинской «блоковой политики» и загадочной «лучевой структуры советского блока», базируется на очень зыбких основаниях. Во-первых, все эти умозаключения не находят подтверждения в документальных источниках, кроме самого факта такой встречи, зафиксированного в «Журнале посещений кремлевского кабинета И. В. Сталина»[149]. Во-вторых, сама концепция «блоковой политики», сочиненная Л. Я. Гибианским, во многом носит явно конъюнктурный и надуманный характер, поскольку абсолютно такую же «блоковую политику» разновекторной, или «лучевой», направленности, причем в гораздо более ускоренном режиме, проводили США и когорта их держав-сателлитов из западноевропейского лагеря.
Первоначально членами СЭВ, Протокол о создании которого был подписан 18 января 1949 года, стали 7 государств социалистического лагеря, то есть СССР, Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Болгария и Албания, а затем в феврале 1950 года его полноправным членом стала ГДР. По своей организационной структуре, а также процедуре рассмотрения хозяйственных вопросов СЭВ в большей мере походил на коллективный орган, так как его деятельность частично отражала не только советские интересы, но и очень специфические, главным образом экономические, устремления всех восточноевропейских режимов. Это во многом было связано с особенностями самой сферы работы СЭВ, носившей преимущественно конкретно-экономический, а не политико-идеологический характер. Однако несмотря на то, что при рассмотрении в рамках СЭВ ряда важных вопросов все страны «народных демократий» стремились реализовать собственные «шкурные» интересы, как явствует из архивных документов, основные направления его деятельности и важные постановления, начиная с самых первых, например о ценах и многостороннем клиринге и о внедрении единой системы стандартизации, определялись все же советской стороной. С этой целью был создан Секретариат СЭВ, главой которого стал кадровый дипломат, помощник замминистра иностранных дел СССР Александр Иванович Лощаков. Тогда же был создан и институт постоянных представителей стран — участниц СЭВ для координации своей работы. От Советского Союза первым таким представителем стал зам. председателя Госплана СССР Григорий Петрович Косяченко, который по факту и был главным куратором СЭВ.
Как полагают многие историки (И. И. Орлик, Э. Я. Шейнин, О. Н. Широков[150]), на первом этапе своего существования в сферу основных задач СЭВ, рабочим органом которого стала Общая сессия стран — участниц СЭВ, входили обмен хозяйственным опытом, техническими и технологическими новинками, а также организация взаимных поставок промышленного и аграрного сырья, машин, оборудования и продовольствия. Кроме того, главной сферой экономического сотрудничества стран СЭВ оставалась внешняя торговля. Но более сложные вопросы развития и углубления специализации и кооперации промышленных и аграрных производств всеми странами соцлагеря на повестке дня еще не стояли. Позднее был образован Исполнительный комитет СЭВ и стали регулярно проводиться заседания различных рабочих органов, в частности Секретариата и отраслевых комитетов и комиссий СЭВ. В ходе создания этих структур стало возможным осуществлять более тесное экономическое сотрудничество всех стран соцлагеря на основе коллективно согласованных целей, решений и программ. Начав свою работу с элементарного согласования взаимных поставок промышленных товаров и сырья, постепенно все страны — участницы СЭВ перешли к более развитым формам экономического сотрудничества, которые стали охватывать целые отрасли производства, науки и технологий. Более того, для облегчения взаимных расчетов между странами СЭВ в свободно конвертируемой валюте была реализована схема валютного клиринга. Вместо американского доллара роль межгосударственной валюты стал играть «клиринговый рубль», который обменивался по официальному курсу, существовал исключительно в безналичном виде и использовался только для расчетов в сфере внешней торговли исключительно стран — участниц СЭВ.
Хотя, по замечанию их оппонентов (Т. В. Волокитина, Г. П. Мурашко, А. Ф. Носкова, Т. А. Покивайлова, А. Д. Богатуров, В. В. Аверков[151]), в начальный период становления и работы СЭВ куда больше выполнял сугубо политические, нежели экономические функции, прежде всего закрепления советского доминирования в Восточной Европе путем создания однотипных финансово-экономических структур и хозяйственных механизмов во всех странах соцлагеря. В итоге к началу 1950-х годов экономическому и политическому союзу стран Западной Европы и США было противопоставлено объединение держав Восточной Европы, в котором ведущую роль играл Советский Союз. В этом смысле СЭВ, находившийся под жестким кураторством Москвы, де-факто стал придатком военно-политических структур советского блока.
Между тем, как уверяют ряд авторов, в частности профессор В. Ю. Катасонов, мало кто знает, что само создание СЭВ было лишь началом далеко идущего сталинского плана по формированию мощнейшего экономического блока чуть ли не половины государств мира, противившихся тотальной долларизации и диктату американских финансовых и торгово-промышленных структур. Создание такого блока эти ученые[152] напрямую связывают с Московским международным экономическим совещанием (МЭС), которое состоялось 3-12 апреля 1952 года и в котором, по разным оценкам, приняли участие от 450 до 680 представителей из 47 или 49 государств, в том числе Австрии, Финляндии, Аргентины, Китая, Индии и Филиппин. Надо сказать, что до недавнего времени история МЭС лишь отрывочно попадала в поле зрения историков[153], однако в последнее время вышли несколько специальных работ, в том числе ведущих научных сотрудников ИРИ и ИВИ РАН[154]. По мнению М. А. Липкина, впервые идея проведения МЭС была озвучена советской делегацией на Всемирном совете мира в феврале 1951 года, а само ее проведение было запланировано на ноябрь-декабрь того же года. Причем, как предположил М. А. Липкин, одной из целей этого совещания было противодействие подписанию Боннского (сепаратного) договора США, Великобритании и Франции с ФРГ и Парижского договора о ремилитаризации ФРГ и создании Западноевропейского союза. Именно поэтому в Вашингтоне, Лондоне и Париже сама идея этого совещания была встречена крайне враждебно и сразу «заклеймена как очередной акт советской внешнеполитической пропаганды».
При этом, по его мнению, «без капли сомнения можно говорить о том, что за разговорами о противодействии американской политике торговой дискриминации стран Восточной Европы и народного Китая подразумевалась также борьба с первыми проявлениями интеграции стран Западной Европы, в частности с планом министра иностранных дел Франции Робера Шумана, который в апреле 1951 года был реализован в виде Европейского объединения угля и стали (ЕОУС). Хотя надо признать, что анализ переписки, связанной с организацией МЭС, в том числе в бумагах Минвнешторга СССР, ВЦСПС, Института экономики АН СССР, Всесоюзной торговой палаты и Советского комитета защитников мира, показал: на первом месте стояли не столько соображения пропаганды, в том числе разоружения ради выгод мирной торговли, сколько ряд чисто прагматических предложений по развитию экономических связей между странами с различными социально-политическими системами в духе business as usual.
Изначально МЭС планировалось как неправительственное мероприятие. В каждой стране, которая приняла решение об участии в работе МЭС, был образован свой Национальный подготовительный комитет, в том числе в СССР. При этом в Москве такой орган координировал не МИД СССР, главой которого был Андрей Януарьевич Вышинский, а Внешнеполитическая комиссия ЦК во главе с Ваганом Григорьевичем Григорьяном. В ключевом документе по целям и задачам этого Совещания, который был передан им на утверждение Политбюро 26 января 1952 года, прямо говорилось, что основная цель работы МЭС «заключается в том, чтобы содействовать прорыву торговой блокады и системы экономической дискриминации в отношении СССР, стран народной демократии и Китая, которая в последние годы проводится правительством США со все большим нажимом»[155]. Таким образом, изначально это Совещание было призвано поддержать протестные настроения в «кругах западной буржуазии» за счет конкретной программы развития торговли и реально заинтересовать промышленные и торговые структуры ведущих буржуазных государств в прорыве этой блокады. Причем изначально в списке таких структур значились Торговая палата США, Национальный союз промышленников Великобритании, Генеральная конфедерация итальянской промышленности, Национальный совет предпринимателей Франции и др. При этом Франции в этом процессе отводилась ключевая роль, поскольку именно глава ее Комитета содействия международной торговле Робер Шамбейрон, несмотря на очень активное противодействие Р. Шумана, был самым рьяным поборником созыва такого Совещания. Однако вскоре ситуация резко изменилась, и, как уверяет М. А. Липкин, связано это было с изменением позиции самой Москвы.
На его взгляд, одним из «самых интригующих и загадочных фактов в истории МЭС» стал проект речи председателя Президиума Всесоюзной торговой палаты и советского представителя М. В. Нестерова, который был приложен к первому проекту решения Политбюро по МЭС, подготовленному на имя И. В. Сталина и разосланному ряду членов Политбюро, в частности Г. М. Маленкову, Л. П. Берии, Н. А. Булганину, А. И. Микояну, Л. М. Кагановичу и Н. С. Хрущеву. В первом варианте, датированном 26 января, было сказано: «Советский Союз исходит из возможности мирного сосуществования различных социально-экономических систем и готов развивать торговые отношения со всеми странами и со всеми торговыми и промышленными кругами». А уже в третьем варианте, который был датирован 2 февраля, говорилось: «Советский Союз исходит из возможности экономического сотрудничества различных экономических систем»[156]. Кто конкретно стоял за изменениями таких формулировок, установить пока не удалось, хотя М. А. Липкин, а также Ю. Н. Жуков предположили, что это было связано с обострением борьбы группы «ястребов» от ВПК, то есть Л. П. Берии и Н.А. Булганина, с группировкой «голубей» в лице Г. М. Маленкова и А. И. Микояна[157]. Между тем в итоговой резолюции МЭС все же было сказано о том, что «теоретически и практически доказано, что существование различных социально-экономических систем не может служить причиной, препятствующей развитию широких экономических отношений» и «при желании сотрудничества на основе равноправия и взаимной выгоды» оно может существовать «в значительных масштабах». Для достижения этих целей МЭС предлагал предпринять ряд шагов, в частности прекратить войны в Корее и Вьетнаме, подписать Пакт мира между пятью великими державами и разом прекратить гонку вооружений. Но все это было пока лишь на бумаге…
Реальным результатом конференции стало решение учредить Комитет содействия международной торговле, в задачи которого входила подготовка II Международной конференции по вопросам торговли и пропаганда итогов МЭС. Комитет был также призван передать предстоявшей Сессии Генассамблеи ООН резолюцию МЭС с прямым требованием созыва ООН Межправительственной конференции содействия мировой торговле. Однако вскоре после завершения работы МЭС советская сторона без каких-то видимых причин стала постепенно отстраняться от работы этого Комитета. Уже в конце июля 1952 года М. В. Нестерова скосила «дипломатическая болезнь», и он начинает явно избегать участия в заседаниях Бюро Комитета и контактов с Робером Шамбейроном. Более того, по указанию В. М. Молотова в конце ноября 1952 года был остановлен поквартальный взнос СССР в кассу Комитета в размере 48 тыс. инвалютных рублей[158]. Тот же М. А. Липкин и другие авторы либерального толка связывают это с тем, что именно тогда в Кремле «опять стали брать верх сторонники конфронтации с Западом», поэтому Москва сама дезавуировала многие собственные инициативы, в частности развитие торговли товарами ширпотреба. Иными словами, первоочередная цель МЭС о «прорыве торговой блокады» и реальной «перестройке мировых торговых отношений» так и не была реализована в полной мере прежде всего «из-за явного противоречия между проводимой И. В. Сталиным антизападной кампании внутри страны и попытками создать благоприятный образ СССР в мире»[159]. В целом же М.А. Липкин и Ко положительно оценивают работу МЭС, поскольку, по их мнению, «это была первая попытка приоткрыть "железный занавес"», повернуть саму логику международных отношений на путь «мирного сосуществования» и «предотвратить углубление военно-политической интеграции» США и Западной Европы. И, хотя это Совещание не привело к скорейшему достижению поставленных целей и задач, оно «обогатило советскую внешнюю политику свежими идеями, легшими в основу внешней политики страны в период Хрущева и Брежнева».
Вместе с тем оппоненты данной точки зрения абсолютно справедливо говорят о том, что именно Запад подтолкнул Москву к проведению такой политики, в частности подписанием в 26 мая 1952 года Боннского сепаратного договора с ФРГ. Более того, многие из них, в частности тот же В. Ю. Катасонов, утверждают, что на этом Совещании советская сторона попыталась в противовес политико-экономической экспансии США создать общий рынок товаров, услуг и инвестиций социалистических и развивающихся стран без долларовых расчетов. Таким образом, именно на МЭС де-факто началось формирование общего «недолларового» рынка, и лично И. В. Сталин, совершенно верно оценив высокий уровень поддержки данной задачи, активизировал работу на этом важном направлении. Поэтому в феврале-марте 1953 года по предложению Москвы в столице Филиппин Маниле состоялось региональное экономическое совещание стран Южной Азии и Дальнего Востока, и одновременно началась подготовка к проведению подобных региональных конференций в Аддис-Абебе, Тегеране, Буэнос-Айресе и даже в Хельсинки. Однако смерть вождя похоронила и этот перспективный проект по инициативе Н. С. Хрущева, так и не сумевшего понять его стратегических целей и задач[160].