Как справедливо констатировали многие известные мемуаристы, ученые, писатели и публицисты (Б. Е. Черток, И. А. Серов, Я. И. Голованов, Н. С. Симонов, Ю. Н. Смирнов, А. Б. Безбородов, И. В. Быстрова, Д.В. Кобба, Р. А. Белоусов, В. С. Губарев, А. С. Галушка[161]), чьи работы по вполне понятным причинам могли появиться на свет и стать достоянием широкой общественности только в постсоветскую эпоху, особое место в послевоенный период высшее советское руководство отводило развитию военно-промышленного комплекса и в первую очередь решению «атомной проблемы».
а) Спецкомитет № 1
Хорошо известно, что первые работы по «атомной проблеме» начались вскоре после окончания Гражданской войны в ряде научных организаций Российской Академии наук, прежде всего в Ленинградском радиевом институте, основанном академиком В. И. Вернадским, который еще в феврале 1922 года откровенно заявил о том, что возглавляемый им «Радиевый институт должен… направлять всю работу на овладение атомной энергией», ставшей «самым могучим источником силы, к которому подошло человечество в своей истории». Тогда же в недрах этого Института были созданы и ряд научных лабораторий, где под руководством В. Г. Хлопина, Г. А. Гамова, И. В. Курчатова, Л. В. Мысовского и других талантливых ученых начались практические работы по изучению физики атомного ядра, итогом которых стало создание первого советского (и европейского) циклотрона. Чуть позже, в самом начале 1930 года, к этой важной работе активно подключились и другие академические структуры, в частности Ленинградский физико-технический институт под началом академика А. Ф. Иоффе, Московский институт химической физики во главе с академиком Н. Н. Семеновым и Харьковский физико-технический институт во главе с профессором И. В. Обреимовым.
Затем в конце ноября 1938 года, когда был накоплен богатый массив теоретических и практических открытий, Президиум АН СССР принял специальное Постановление «Об организации в Академии наук работ по исследованию атомного ядра», на основании которого была создана Постоянная комиссия по атомному ядру в составе академика С. И. Вавилова (председатель), академика А. Ф. Иоффе и докторов физико-математических наук А. И. Алиханова, И. В. Курчатова, И. М. Франка, В. И. Векслера и А. И. Шпетного[162]. Первоначально все работы по атомному ядру велись в открытом режиме и сопровождались активной публикацией научных работ В. Г. Хлопина, Л. В. Мысовского, А. П. Жданова, Н. А. Перфилова, Г. Н. Флерова, К. А. Петржака и других ученых. Однако уже в июле 1940 года все исследования по атомной проблеме были строго засекречены и под руководством академика В. Г. Хлопина создана «Урановая комиссия Президиума АН СССР», вплотную занявшаяся разработкой атомной бомбы, первый проект которой был создан в конце 1940 года в Харьковском физико-техническом институте под руководством профессора Ф. Ф. Ланге. И хотя академик В. Г. Хлопин дал отрицательный отзыв на этот проект, сам факт начала практических работ по созданию советской атомной бомбы был крайне показателен и опровергает устоявшееся мнение о том, что советская атомная бомба была создана исключительно благодаря усилиям советской нелегальной разведки, выкравшей все ее секреты в США.
Между тем уже в сентябре 1941 года по каналам ГРУ Наркомата обороны СССР (А. П. Панфилов) и Первого Управления НКВД СССР (П. М. Фитин) в Москву стала поступать первая и очень важная разведывательная информация о проведении в США и Великобритании таких же секретных работ по использованию атомной энергии для военных целей и созданию атомной (урановой) бомбы огромной разрушительной силы. Одним из самых важных документов, полученных по каналам советской нелегальной разведки, стал подробный отчет британского Комитета Military Application of Uranium Detonation («Комитет MAUD», или «Комитет Томсона») о работах по «военному применению уранового взрыва», над которым еще с апреля 1940 года активно работали члены данного Комитета — крупнейшие германские и британские физики Дж. Томсон, Г. Тизард, Р. Пайерлс, Дж. Ротблат, Дж. Чедвик, М. Олифант, К. Мендельсон, Э. Уолтон О. Фриш, К. Фукс и ряд других. Из материалов данного отчета, раздобытого одним из членов легендарной «Кембриджской пятерки» — британским дипломатом Дональдом Маклином, завербованным советским разведчиком А. Г. Дейчем («Стефаном») еще в 1934 году, — следовало, что с большой долей вероятности атомная бомба будет создана нашими «союзниками» еще до окончания войны.
Естественно, эта информация резко активизировала все работы по «урановой проблеме» в самом СССР, и уже весной 1942 года по инициативе начальника научно-технической разведки 3-го отдела Первого Управления НКВД Леонида Романовича Квасникова началась предельно ювелирная и планомерная охота за любыми данными американского атомного проекта. Именно этот молодой и талантливый чекист, ставший в феврале 1943 года заместителем главы советской резидентуры в Нью-Йорке Василия Михайловича Зарубина, совместно с другими советскими нелегалами — Григорием Марковичем Хейфецем, Александром Семеновичем Феклисовым, Анатолием Антоновичем Яцковым, Семеном Марковичем Семеновым и Елизаветой Юльевной Зарубиной — установил местонахождение главного научного центра «Манхэттенского проекта», расположенного в местечке Лос-Аламос в штате Нью-Мексико, завербовал его главных разработчиков Роберта Оппенгеймера, Энрико Ферми, Бруно Понтекорво и Лео Силарди, а также добился перевода в Лос-Аламос советского агента Клауса Фукса, который и стал основным источником всей научно-технической информации по американской атомной бомбе для Москвы. Кроме того, весомую лепту в «атомный шпионаж» внесла и лондонская резидентура советской нелегальной разведки во главе с Анатолием Вениаминовичем Горским и его заместителем Владимиром Борисовичем Барковским, которые также направляли в Москву ценную информацию о британском «Директорате Тьюб-Эллойс», главой которого стал бывший глава «Комитета MAUD» Джордж Паджет Томпсон. В итоге к концу войны объем агентурной информации стал настолько внушительным, что в ноябре 1944 года по предложению главы ПГУ Павла Михайловича Фитина для координации всей разведывательной работы по атомной проблеме в структуре НКВД СССР была создана отдельная Группа «С», которую возглавил глава 4-го Управления НКВД комиссар госбезопасности Павел Анатольевич Судоплатов.
Между тем, по мнению целого ряда авторов, первоначально Л. П. Берия, будучи главой НКВД, «усомнившись в достоверности полученной информации, выжидал семь месяцев»[163], до тех пор пока 28 сентября 1942 года, то есть спустя всего две недели после старта «Манхэттенского проекта» и аналогичного британского проекта «Тьюб-Эллойз», И. В. Сталин не подписал Постановление ГКО № 2352сс «Об организации работ по урану», которое предписывало «обязать Академию Наук СССР (акад. Иоффе) возобновить работы по исследованию осуществимости использования атомной энергии путем расщепления ядра урана и представить Государственному комитету обороны к 1 апреля 1943 года доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива»[164]. При этом, как полагают ряд авторов, не последнюю роль в появлении данного Постановления сыграло одно из совещаний ГКО, прошедшее в начале сентября 1942 года, на котором Уполномоченный ГКО по науке профессор С. В. Кафтанов делал сообщение по атомной проблеме, основанное на «атомной тетради» немецкого физика-ядерщика Ганса Вандервельде, полученной им от полковника И. Г. Старинова, и двух «Записках» на имя И. В. Сталина от научного сотрудника ЛФТИ Г. Н. Флерова, которые были написаны им еще в апреле 1942 года, а также совместного обращения самого С. Ф. Кафтанова и директора ЛФТИ академика А. Ф. Иоффе, написанного ими незадолго до этого совещания[165].
Хотя, как уверяет крупнейший знаток советской военной экономики профессор Р. А. Белоусов, из текста этого Постановления отчетливо видно, что «даже специалисты, которые готовили его проект, имели весьма смутные представления о трудностях работы с ураном», поскольку срок в полгода «для получения урана 235 был явно нереальным». Вероятно, именно поэтому ровно через два месяца, 27 ноября 1942 года, И. В. Курчатов пишет на имя заместителя председателя ГКО В. М. Молотова «Докладную записку с анализом разведматериалов и предложениями об организации работ по созданию атомного оружия в СССР», где, констатируя серьезное отставание по данной проблеме от США и Великобритании, предложил «широко развернуть работы по проблеме урана» и привлечь к ее решению наиболее квалифицированные научные и научно-технические силы», в частности А. И. Алиханова, Ю. Б. Харитона, И. К. Кикоина, Я. Б. Зельдовича, А. П. Александрова, А. И. Шальникова, а также их рабочие группы, и создать при ГКО под «Вашим председательством специальный комитет»[166].
Затем в декабре 1942 и январе 1943 года за подписью И. В. Курчатова выходят еще два документа: «Записка А. А. Иоффе о состоянии работ по проблеме и мероприятиях необходимых для ее развития» и «План работы спецлаборатории атомного ядра на 1943 год»[167]. В итоге уже 11 февраля 1943 года за подписью В. М. Молотова выходит новое Распоряжение ГКО № 2872сс «О дополнительных мероприятиях в организации работ по урану»[168], ставшее поворотным пунктом в решении урановой проблемы. Тогда же решением Политбюро общее руководство всех работ по данной проблеме было возложено на самого В. М. Молотова. А ровно через месяц 10 марта 1943 года вице-президент АН СССР академик А. А. Байков подписал Распоряжение № 122 «О создании в структуре Академии Наук СССР Лаборатории № 2», главой которой был утвержден Игорь Васильевич Курчатов, ставший научным руководителем советского атомного проекта[169].
Надо сказать, что, по мнению знаменитых соратников И. В. Курчатова, в частности легендарных руководителя Минсредмаша СССР Е. П. Славского и президента АН СССР академика А. П. Александрова, его назначение на этот пост стало «счастьем нашей страны» и «большой удачей», поскольку именно в нем очень гармонично соединились талант крупнейшего «специалиста в ядерной физике» и «изумительные человеческие качества»: самоотверженность в работе, жизнерадостность, обаяние и лояльность к подчиненным, которые «притягивали» к нему «людей самых разнообразных качеств»[170].
Затем 8 апреля 1944 года за подписью В. М. Молотова вышло новое Постановление ГКО № 5582сс «О мерах по организации работы Лаборатории № 2 по производству тяжелой воды и урана», которое обязало Наркоматы химической промышленности (М. Г. Первухин) и цветной металлургии (П. Ф. Ломако) в кратчайшие сроки спроектировать и открыть на двух подведомственных заводах цеха по производству тяжелой воды и металлического урана, а также построить новый завод по производству шестифтористого урана и до конца года поставить Лаборатории № 2 «десятки тонн высококачественных графитовых блоков»[171].
Новый серьезный импульс «атомному проекту» был придан 20 августа 1945 года образованием по личной инициативе И. В. Сталина Специального Комитета при ГКО, а затем при СНК СССР по реализации советского аналога американского «уранового проекта»[172]. В состав этого Спецкомитета вошли три члена высшего политического руководства — председатель Оперативного бюро СНК СССР Лаврентий Павлович Берия (глава Комитета), секретарь ЦК ВКП(б) Георгий Максимилианович Маленков и глава Госплана СССР Николай Алексеевич Вознесенский, крупнейшие организаторы военного производства — Борис Львович Ванников, Авраамий Павлович Завенягин, Михаил Георгиевич Первухин и Василий Алексеевич Махнев (секретарь Комитета) и два выдающихся советских физика — академики Игорь Васильевич Курчатов и Петр Леонидович Капица. Причем для предварительного рассмотрения всех научных и технических вопросов, выносимых на обсуждение данного Комитета, создавались две структуры: 1) Технический совет во главе с генерал-полковником Б. Л. Ванниковым, в состав которого вошли два доверенных лица Л. П. Берии — генералы А. П. Завенягин и В. А. Махнев, а также академики и член-корреспонденты АН СССР А. И. Алиханов, А. Ф. Иоффе, П. Л. Капица, И. В. Курчатов, И. Н. Вознесенский, В. Г. Хлопин, И. К. Кикоин, Ю. Б. Харитон, и 2) Инженерно-технический совет во главе с наркомом химической промышленности М. Г. Первухиным, членами которого были утверждены нарком транспортного машиностроения СССР В. А. Малышев, зам. наркома внутренних дел СССР А. П. Завенягин, зам. наркома электропромышленности СССР Г. В. Алексенко, зам. наркома химической промышленности СССР А. Г. Касаткин и ученый секретарь ИТС (а затем и всего НТС) Б. С. Поздняков.
Непосредственное руководство всеми научно-исследовательскими, проектными и конструкторскими бюро, организациями и промышленными предприятиями, которые решали атомную проблему, осуществляло Первое Главное управление (ПГУ) при ГКО (а затем СПК СССР), созданное тем же Постановлением ГКО от 20 августа 1945 года № 9887сс/оп «О Специальном комитете при ГКО». Руководителем ПГУ был назначен генерал-полковник Б. Л. Ванников, освобожденный от поста наркома боеприпасов, а его заместителями по этому Главку были назначены пять человек, в том числе зам. наркома внутренних дел генерал-лейтенант Авраамий Павлович Завенягин, который курировал работу спец-контингента; зам. председателя Госплана Николай Андреевич Борисов, непосредственно отвечавший за выполнение всех работ, связанных со снабжением и финансированием атомного проекта; зам. начальника ГУК СМЕРШ Павел Яковлевич Мешик, отвечавший за режим секретности всех работ и охрану всех промышленных объектов, зам. члена ГКО (А. И. Микояна) Петр Яковлевич Антропов, отвечавший за разведку и добычу запасов урановых и ториевых руд на территории Советского Союза и ряда стран Восточной Европы, и зам. наркома химической промышленности Андрей Георгиевич Касаткин, курировавший все работы по предприятиям отрасли. Причем в этом Постановлении особо подчеркивалось, что «никакие организации, учреждения и должностные лица без особого разрешения ГКО не имеют права вмешиваться в административно-хозяйственную и оперативную деятельность ПГУ, любых его предприятий и учреждений и требовать каких-либо справок о его работе или работах, выполняемых по его заказам». Кроме того, в последнем пункте этого Постановления было поручено «т. Берия принять меры к организации закордонной разведывательной работы по получению более полной технической и экономической информации по урановой промышленности и урановых бомбах, возложив на него руководство всей разведывательной работой в этой области, проводимой органами разведки (НКГБ, РУКА и др.)».
Между тем уже 24 августа Б. Л. Ванников представил Л. П. Берии окончательную структуру и штат сотрудников ПГУ, а в рамках Первого Главного управления НКВД была создана спецразведка «для получения более полной технической и экономической информации об урановой промышленности и атомных бомбах», главой которой был назначен бывший глава американской резидентуры, первый заместитель руководителя ПГУ генерал-майор госбезопасности Гайк Бадалович Овакимян. Именно он нес личную ответственность за обеспечение советских ученых всеми атомными секретами США и Великобритании, полученными в ходе знаменитой агентурной операции под кодовым названием «Проект ENORMOS». В рамках этой операции были задействованы 14 особо ценных советских агентов из числа иностранных граждан, среди которых были Клаус Фукс, Юлиус и Этель Розенберги, Моррис и Леонтина Коэны, завербованные нашей зарубежной резидентурой и передавшие советской стороне огромное количество особо ценных секретных документов общим объемом 12 тыс. листов[173].
Кроме того, существенный вклад в создание советской атомной бомбы внесли и немецкие ученые (М. Арденне, Г. Герц, Н. Риль, М. Фольмер, П. Тиссен, М. Штеенбек, Г. Циппе и др.), которые после окончания войны были вывезены в Абхазию, где на базе двух закрытых объектов «А» (санаторий «Синоп») и «Г» (санаторий «Агудзеры») ими были созданы установка по производству тяжелой воды, газовая центрифуга, никелевые фильтры для газодиффузионного разделения изотопов урана и т.д. Причем для руководства всей этой работой в ноябре 1945 года в структуре НКВД СССР было создано отдельное Управление специальных институтов (9-е Управление НКВД), которое возглавил А. П. Завенягин[174], которому академик А. Д. Сахаров, работавший в тот период под его началом, дал такую оценку в своих мемуарах: «Завенягин был жесткий, решительный, чрезвычайно инициативный начальник», который «очень прислушивался к мнению ученых, понимая их роль в предприятии, старался сам в чем-то разбираться, даже предлагал иногда технические решения, обычно вполне разумные. Несомненно, он был человек большого ума — и вполне сталинских убеждений»[175].
Между тем 9 апреля 1946 года Совет Министров СССР принял ряд принципиально важных решений[176]:
1) Постановлением СМ СССР № 803-З25сс «Вопросы Первого главного управления при СМ СССР» была изменена структура ПГУ и произошло объединение Технического и Инженерно-технического советов Спецкомитета в единый Научно-технический совет (НТС), председателем которого был назначен Б. Л. Ванников, а его заместителями стали И. В. Курчатов и М. Г. Первухин. Одновременно в рамках НТС были созданы 5 секций: 1-я (атомных котлов и тяжелой воды) во главе с М. Г. Первухиным, 2-я (методов диффузионного разделения) во главе с В. А. Малышевым, 3-я (электромагнитного и ионного разделения) во главе с И. Г. Кабановым, 4-я (химико-металлургическая) во главе с В. С. Емельяновым и 5-я (охрана труда) во главе с В. В. Лариным.
2) Постановлением СМ СССР № 805-32бсс «О подготовке, сроках строительства и пуска завода № 813» было предписано к 1 сентября 1947 года закончить строительство, монтаж оборудования и обеспечить ввод в строй Завода № 813, предназначенного для обогащения изотопа урана-235 диффузионным методом.
3) Постановлением СМ СССР № 805-327сс «Вопросы Лаборатории № 2» сектор № 6, входивший в ее состав, был преобразован в Конструкторское бюро (КБ) № 11 при Лаборатории № 2 АН СССР по разработке конструкции и изготовлению опытных образцов атомных бомб, получивших кодовое наименование «реактивных двигателей». Это же Постановление предусматривало размещение КБ-11 в поселке (позднее городе) Саров Удмуртской АССР (затем Горьковской области), который тоже получил кодовое наименование Арзамас-16. Начальником КБ-11 был назначен заместитель министра транспортного машиностроения СССР генерал-лейтенант Павел Михайлович Зернов, а главным конструктором этого проекта стал член-корреспондент АН СССР Юлий Борисович Харитон. При этом строительство всех лабораторий и производственных объектов данного КБ, начатое весной 1947 года на базе завода № 550 Министерства сельскохозяйственного машиностроения СССР, было возложено на специальную строительную организацию — Стройуправление № 880 НКВД СССР, которое возглавил подполковник А. С. Пономарев.
Одновременно решением правительства для разведки урановых руд было создано 270 поисковых партий, куда были «мобилизованы» почти 15000 геологов, которые в кратчайшие сроки разведали десятки урановых рудников, где запасы сырья суммарно превышали их количество во всех остальных странах мира[177]. Если в 1945 году на территории СССР было добыто всего 18 тонн урановой руды, к концу 1947 года на территории СССР, Польши, Чехословакии, Болгарии и будущей ГДР — более 338 тонн, то уже к концу 1950 года — почти 2057 тонн. Всего же за пять лет советские геологи добыли и поставили на горно-обогатительные комбинаты для переработки 4425 тонн урановой руды и концентрата, из которых затем на спецзаводе № 12 в Электростали производили металлический уран в виде готовых блоков с никелевой защитой[178].
Чуть позже очередным Постановлением СМ СССР № 1286-525сс от 21 июня 1946 года «О плане развертывания работ КБ-11 при Лаборатории № 2 АН СССР» были приняты «представленные тт. Курчатовым, Харитоном, Ванниковым, Первухиным и Зерновым» предложения и определены первоочередные задачи КБ-11, а также сроки их исполнения[179]. В данном документе ставились вполне конкретные задачи, в том числе:
— Создать 10 атомных бомб, условно названных реактивными двигателями «С», в двух вариантах: РДС-1 — 5 бомб имплозивного типа с применением «тяжелого топлива» (плутония-239) и РДС-2 — 5 бомб пушечного типа с применением «легкого топлива» (уран-235).
— Установить, что все тактико-технические задания на изделия РДС-1 и РДС-2 должны быть разработаны уже к 1 июля 1946 года, а конструкции их главных узлов и компонентов — к 1 июля 1947 года. При этом плутониевая бомба РДС-1 должна быть готова к государственным испытаниям в наземном варианте к 1 января 1948 года и в авиационном варианте к 1 марта 1948 года, а урановая бомба РДС-2 должна быть представлена к аналогичным испытаниям в аналогичных вариантах к 1 июня 1948 года и к 1 января 1949 года.
— Обязать главных конструкторов КБ и НИИ Минсельхозмаша СССР (тт. Рассушин и Кулаков), Минтрансмаша СССР (т. Духов), Министерства вооружений СССР (т. Костин), а также Спецсектор Института физической химии АН СССР под руководством академика Н. Н. Семенова в установленные сроки разработать необходимые системы, приборы, корпуса и теоретические расчеты для будущей атомной бомбы.
При этом практически одновременно со строительством КБ-11 (в том числе заводов № 1 и № 2) и созданием в самом конце 1946 года первого в Европе урано-графитового реактора началось сооружение и полная модернизация целого ряда других важнейших промышленных объектов по производству оружейного плутония, высокообогащенного урана и иных компонентов для советской атомной бомбы. Речь прежде всего идет о строительстве завода № 817 в городе Озерске (Челябинск-40) Челябинской области, кураторами которого по линии Спецкомитета стали И. В. Курчатов и М. Г. Первухин, завода № 813 в городе Новоуральске (Свердловск-45) Свердловской области, возведение которого курировали В. А. Малышев и И. К. Кикоин, завода № 814 в городе Северске (Томск-7) Томской области, за строительство которого отвечали Г. В. Алексеенко и Л. А. Арцимович, и завода № 752 в городе Кирово-Чепецке Кировской области, полное переоборудование которого курировали А. Г. Касаткин и М. О. Корнфельд.
Через полгода во исполнение очередного Постановления СМ СССР № 1092-313 сс/оп от 21 апреля 1947 года «Вопросы Горной станции (объекта № 905)» на территории Казахской ССР, в 170 км от Семипалатинска, началось строительство специального полигона, который уже 21 августа того же года еще одним Постановлением СМ № 2939-955 был передан военному ведомству. С этого момента он получил новое название — «Учебный полигон № 2 Министерства Вооруженных сил СССР (войсковая часть № 52605)», первым начальником которого был назначен генерал-лейтенант артиллерии Петр Михайлович Рожанович[180]. Правда, буквально через два года, в августе 1948-го, после операции на поджелудочной железе он скончался в возрасте 42 лет и новым главой Семипалатинского полигона был назначен его заместитель и начштаба генерал-майор артиллерии Сергей Георгиевич Колесников, руководивший им до конца ноября 1950 года.
Не менее важной задачей стала подготовка новых кадров для реализации атомного проекта. Поэтому уже в январе 1946 года было подписано Постановление СНК СССР, на основании которого при МГУ был организован Институт физики атомного ядра (в открытых документах НИИФ-2 МГУ), который возглавил академик Д. В. Скобельцын. С созданием этого Института существовавшая кафедра радиоактивности и атомного ядра была преобразована в кафедру строения вещества, которую возглавил профессор С. Н. Вернов. А чуть позже, когда выпуск этой кафедры утроился, в начале 1949 года, она была преобразована в Отделение строения вещества (Отделение ядерной физики) физфака МГУ уже в составе пяти научных подразделений: кафедры физики атомного ядра (Д. И. Блохинцев), кафедры ускорителей (В. И. Векслер), кафедры нейтронной физики и радиоактивных излучений (И. М. Франк), кафедры ядерной спектроскопии (Л. В. Грошев) и кафедры космических лучей (С. Н. Вернов). Заведующим Отделением был назначен тот же академик Д. В. Скобельцын.
Затем в декабре 1946 года во исполнение специального Постановления СМ СССР «О мероприятиях по подготовке высококвалифицированных специалистов по важнейшим разделам современной физики», подписанного лично И. В. Сталиным[181], в составе МГУ был создан новый физико-технический факультет, основой для которого стала Высшая физико-техническая школа СССР, созданная по решению правительства еще в начале марта 1946 года. Как мы уже писали выше, главные инициаторы этого проекта — академики П. Л. Капица, Л. Д. Ландау, Н. Н. Семенов и С. А. Христианович — задумывали эту школу как особое подразделение Академии Наук СССР, не входившую в систему Министерства высшего образования СССР, которое только что возглавил Сергей Васильевич Кафтанов. Однако в середине 1946 года, когда П. Л. Капица из-за конфликта с Л. П. Берией попал в опалу и был отстранен от руководства Институтом физических проблем АН СССР, эта школа получила статус факультета МГУ, где стали преподавать сам П. Л. Капица и его именитые коллеги: академики М. А. Лаврентьев, Л. Д. Ландау, Г. С. Ландсберг, М. А. Леонтович, С. М. Никольский, И. Г. Петровский, Е. М. Лифшиц, С. Л. Соболев и др. Деканом этого факультета был назначен профессор Д. Ю. Панов, а непосредственным куратором — новый проректор МГУ по спецвопросам академик С. А. Христианович.
Понятно, что такая ситуация была ненормальная и временная, так как существование двух физических факультетов в одном и том же вузе с разными системами приема и обучения, которые готовили подчас одних и тех же специалистов, рано или поздно надо было как-то разрешать. Поэтому, как мы уже писали выше, летом 1951 года физико-технический факультет МГУ был упразднен и переформатирован в самостоятельный вуз — легендарный Московский физико-технический институт (МФТИ), первым ректором которого стал генерал-лейтенант авиации И. Ф. Петров, в личном разговоре убедивший И. В. Сталина создать этот легендарный вуз.
В итоге ровно через четыре года после создания Спецкомитета № 1, 29 августа 1949 года, на Семипалатинском полигоне в присутствии его главы маршала Советского Союза Л. Б. Берии и председателя Государственной комиссии по испытанию «изделия 501» М. Г. Первухина было проведено первое успешное испытание советской атомной (плутониевой) бомбы РДС-1 мощностью 22 килотонны, ознаменовавшее успешное решение самой масштабной и дорогостоящей научно-технической программы во всей послевоенной истории страны. Многие годы спустя академик Ю. Б. Харитон, сыгравший ключевую роль в реализации атомного проекта, проникновенно писал: «Я поражаюсь и преклоняюсь перед тем, что было сделано нашими людьми в 1946–1949 годах. Было нелегко и позже. Но этот период по напряжению, героизму, творческому взлету и самоотдаче не поддается описанию… Через четыре года после окончания смертельной схватки с фашизмом моя страна ликвидировала монополию США на обладание атомной бомбой»[182].
Уже к концу 1949 года опытным производством КБ-11 были созданы еще две РДС-1, а затем в 1950–1951 годах опытным производством заводов № 1 и № 2 и серийным заводом № 551 (завод № 3) в составе КБ-11, вступившим в строй во втором полугодии 1951 года, было изготовлено еще 29 атомных бомб РДС-1, в том числе первые три бомбы серийного производства, укомплектованные ядерными зарядами, созданными на опытном производстве самого КБ-11. На 1952 год было запланировано изготовление силами КБ-11 (опытного и серийного производства) 35 атомных бомб, а на 1953 год — еще 44 атомных бомб. При этом после успешного испытания 24 сентября 1951 года на Семипалатинском полигоне атомного заряда «502-М» (РДС-2) серийный завод № 551 освоил производство новых атомных бомб и уже к концу декабря того же года изготовил 6 атомных бомб типа РДС-2. Таким образом, на 1 января 1952 года в арсенале советских Вооруженных сил было 35 атомных бомб типа РДС-1 и 6 атомных бомб типа РДС-2[183].
Наконец, уже 18 октября 1951 года на том же Семипалатинском полигоне прошло успешное испытание авиационной атомной бомбы РДС-3 с ядерным зарядом «501-М», сброшенной с бомбардировщика ТУ-4, что стало основанием для ее запуска в серийное производство на том же заводе № 551, который с момента его основания возглавлял Константин Арсеньевич Володин. В итоге на 1 января 1953 года опытное и серийное производства КБ-11 уже изготовили и поставили на хранение 75 советских атомных бомб, в том числе 59 единиц РДС-2 и 16 единиц РДС-3.
Между тем еще 10 июня 1948 года Совет Министров СССР принял два новых Постановления — № 1989-733 «О дополнении плана работы КБ-11», где прямо ставилась задача проверить возможность создания водородной бомбы, которой был присвоен индекс РДС-6, и № 1990-774, которое предписывало создать специальную теоретическую группу под руководством члена-корреспондента АН СССР И. Е. Тамма[184]. Правда, надо сказать, что сама идея создания термоядерного оружия впервые была озвучена еще в 1946 году в коллективном докладе Ю. Б. Харитона, Я. Б. Зельдовича и И. Я. Померанчука «Использование ядерной энергии легких элементов». И в том же году группа Я. Б. Зельдовича приступила к изучению этого вопроса в КБ-11, а спустя два года к решению этой проблемы уже подключилась группа сотрудников Физического института АН СССР под руководством И. Е. Тамма, в которую вошли А. Д. Сахаров, В. Л. Гинзбург, С. З. Беленький и Ю. А. Романов[185]. В 1950 году эту группу перевели на работу в КБ-11 и в итоге семилетней предельно напряженной работы, в которую, помимо вышеуказанных персон, были также вовлечены М. В. Келдыш, В. А. Давиденко, Ю. А. Трутнев, К. И. Щелкин, Н. Л. Духов, Н. А. Терлецкий и др., 12 августа 1953 года на Семипалатинском полигоне успешно прошли испытания первой в мире водородной (термоядерной) бомбы РДС-6с («Слойки»). Мощность ее взрыва составила более 400 килотонн, что почти в 20 раз превысило мощность первой атомной бомбы. Причем, как заявил тот же Ю. Б. Харитон, на долю синтеза пришлось порядка 15–20% атомной энергии, а вся остальная энергия взрыва выделилась за счет расщепления U-238 быстрыми нейтронами. Таким образом, в этой очень компактной бомбе огромной разрушительной силы, которая помещалась в люк стратегического бомбардировщика Ту-16, впервые в мире было использовано «сухое» термоядерное горючее, что стало огромным технологическим прорывом, позволившим нашей стране вырваться вперед в атомной гонке с США.
б) Спецкомитет № 2
Параллельно с созданием атомной бомбы развернулись широкомасштабные работы по созданию новой отрасли советского ВПК — ракетостроения, поскольку решающая роль в возможной будущей войне отводилась не только ядерным боеприпасам, но и самым надежным средствам их доставки к намеченным целям. Поэтому уже 13 мая 1946 года за подписью И. В. Сталина вышло новое Постановление Совета Министров СССР № 1017—419сс «Вопросы реактивного вооружения»[186], в соответствии с которым создавался Специальный комитет по реактивной технике (Спецкомитет № 2), который возглавил секретарь ЦК ВКП(б) Георгий Максимилианович Маленков. В состав этого Комитета вошли два его заместителя — министр вооружений СССР генерал-полковник Дмитрий Федорович Устинов и министр промышленности средств связи СССР Иван Герасимович Зубович, а также министр сельскохозяйственного машиностроения СССР Петр Николаевич Горемыкин, заместитель главы МВД СССР генерал-полковник Иван Александрович Серов, начальник Главного артиллерийского управления (ГАУ) Министерства Вооруженных сил СССР маршал артиллерии Николай Дмитриевич Яковлев, заместитель председателя Совета по радиолокации вице-адмирал Аксель Иванович Берг, начальник Управления оборонной промышленности Госплана СССР генерал-майор Петр Иванович Кирпичников и заместитель уполномоченного Особого комитета при Совете Министров СССР Наум Эммануилович Носовский.
В данном Постановлении было четко указано:
«2) Возложить на Специальный Комитет по Реактивной технике:
а) наблюдение за развитием научно-исследовательских, конструкторских и практических работ по реактивному вооружению, рассмотрение и представление непосредственно на утверждение Председателя Совета Министров СССР планов и программ развития научно-исследовательских и практических работ в указанной области…;
4) Установить, что работы, выполняемые министерствами и ведомствами по реактивному вооружению, контролируются Специальным комитетом по реактивной технике. Никакие учреждения, организации и лица, без особого разрешения Совета Министров, не имеют права вмешиваться или требовать справки о работах по реактивному вооружению;
5) Обязать Специальный Комитет по Реактивной технике представить на утверждение Председателю Совета Министров СССР план научно-исследовательских и опытных работ на 1946–1948 гг., определить как первоочередную задачу — воспроизведение с применением отечественных материалов, ракет типа ФАУ-2 (дальнобойной управляемой ракеты) и Вассерфаль (зенитной управляемой ракеты);
6) Определить головными министерствами по разработке и производству реактивного вооружения: а) Министерство вооружения — по реактивным снарядам с жидкостными двигателями; б) Министерство сельскохозяйственного машиностроения — по реактивным снарядам с пороховыми двигателями; в) Министерство авиационной промышленности — по реактивным самолетам-снарядам;
7) Установить, что основными министерствами по смежным производствам, на которые возлагается выполнение научно-исследовательских, конструкторских и опытных работ, а также производство по заказам головных министерств, утверждаемых Комитетом, являются: Министерства электропромышленности, машиностроения и приборостроения, судостроительной, авиационной, химической промышленности и сельхозмашиностроения…;
9) Создать в министерствах следующие Научно-исследовательские институты, Конструкторские бюро и полигоны по реактивной технике:
а) в Министерстве вооружения — Научно-исследовательский институт реактивного вооружения и Конструкторское бюро на базе завода № 88, сняв с него все другие задания;
б) в Министерстве сельхозмашиностроения — Научно-исследовательский институт пороховых реактивных снарядов на базе ГЦКБ-1, Конструкторское бюро на базе филиала № 2 НИИ-1 Министерства авиационной промышленности и Научно-исследовательский полигон реактивных снарядов на базе Софринского полигона;
в) в Министерстве химической промышленности — Научно-исследовательский институт химикатов и топлив для реактивных двигателей;
г) в Министерстве электропромышленности — Научно-исследовательский институт с проектно-конструкторским бюро по радио и электроприборам управления дальнобойными и зенитными реактивными снарядами на базе лаборатории телемеханики НИИ-20 и завода № 1…;
д) в Министерстве вооруженных сил СССР — Научно-исследовательский реактивный институт ГАУ и Государственный Центральный полигон реактивной техники для всех министерств, занимающихся реактивным вооружением…;
11) Считать первоочередными задачами следующие работы по реактивной технике в Германии:
а) полное восстановление технической документации и образцов дальнобойной управляемой ракеты ФАУ-2 и зенитных управляемых ракет — Вассерфаль, Рейнтохтер, Шметтерлинг;
б) восстановление лабораторий и стендов со всем оборудованием и приборами, необходимыми для проведения исследований и опытов по ракетам ФАУ-2, Вассерфаль, Рейнтохтер, Шметтерлинг и другим ракетам;
в) подготовку кадров советских специалистов, которые овладели бы конструкцией ракет ФАУ-2, зенитных управляемых и других ракет, методами испытаний, технологией производства деталей и узлов и сборки ракет…;
13) Обязать Комитет по реактивной технике отобрать из соответствующих министерств и послать в Германию для изучения и работы по реактивному вооружению необходимое количество специалистов различного профиля, имея в виду, что с целью получения опыта к каждому немецкому специалисту должны быть прикреплены советские специалисты.
15) …Для ознакомления с проводимыми работами по реактивному вооружению в Германии, в целях подготовки плана предстоящих работ, командировать в Германию т.т. Устинова, Яковлева и Кабанова с группой специалистов, сроком на 15 дней…;
17) Предрешить вопрос о переводе Конструкторских Бюро и немецких специалистов из Германии в СССР к концу 1946 года…;
23) Обязать заместителя Министра внутренних дел т. Серова создать необходимые условия для нормальной работы конструкторских бюро, институтов, лабораторий и заводов по реактивной технике в Германии… Министерству Вооруженных Сил СССР (т. Хрулеву) и Главноначальствующему СВА т. Соколовскому оказать т. Серову необходимое содействие.
30) Поручить Специальному Комитету по реактивной технике, совместно с Министерством высшего образования, отобрать из научно-исследовательских организаций Министерства высшего образования и других Министерств 500 специалистов, переподготовить их и направить для работы в министерства, занимающиеся реактивным вооружением.
32) Считать работы по развитию реактивной техники важнейшей государственной задачей и обязать все министерства и организации выполнять задания по реактивной технике как первоочередные».
Надо сказать, что первые работы в этом направлении начались еще до войны, когда по приказу Реввоенсовета СССР № 0113 от 21.09.1933 в системе Наркомата обороны СССР был создан Реактивный научно-исследовательский институт, главой которого был назначен Иван Терентьевич Клейменов, а его заместителем — Сергей Павлович Королев, которого через пять месяцев сменил Георгий Эрихович Лангемак. Затем уже в период войны РНИИ, переименованный в НИИ-3 Наркомата боеприпасов СССР, Постановлением ГКО от 15.07.1942 был преобразован в Государственный институт ракетной техники (ГИРТ) при СНК СССР, главой которого стал А. Г. Костиков. Однако уже 18 февраля 1944 года в связи с «нетерпимым положением, сложившимся с развитием реактивной техники в СССР» ГКО постановил «Государственный институт реактивной техники при СНК СССР ликвидировать» и возложить решение этой задачи на Наркомат авиационной промышленности, в рамках которого на базе ГИРТа был создан НИИ-1, который в марте 1946 года, вскоре после трагической гибели его первого директора генерал-майора авиации Петра Ивановича Федорова, возглавил академик Мстислав Всеволодович Келдыш[187].
Между тем еще в августе и сентябре 1945 года зав. одного из отделов Управления кадров ЦК ВКП(б) и член Военного Совета Гвардейских минометных частей (ГМЧ) генерал-майор Лев Михайлович Гайдуков дважды встретился с И. В. Сталиным и убедил его, во-первых, послать в Германию для изучения нацистской ракетной техники группу специалистов из Опытно-конструкторского бюро реактивных двигателей (ОКБ-РД) при Казанском авиазаводе № 16, в том числе главного конструктора В. П. Глушко и его заместителя С. П. Королева, а во-вторых, возложить на одного из «оборонных» наркомов непосредственное руководство и ответственность по разработке, освоению и производству ракетной техники[188]. Но И. В. Сталин не стал единолично принимать решение по данному вопросу и поручил Л. М. Гайдукову лично переговорить по этому вопросу с рядом «оборонных» наркомов. Наибольший интерес к данной теме проявил даже не нарком авиапромышленности Алексей Иванович Шахурин, который в то время вплотную занялся созданием реактивных самолетов, а нарком вооружений Дмитрий Федорович Устинов, который поручил своему заместителю Василию Михайловичу Рябикову «изучить этот вопрос». Через пару месяцев тот категорически высказался «за», и уже в апреле 1946 года Д. Ф. Устинов вместе с начальником Главного артиллерийского управления маршалом артиллерии Н. Д. Яковлевым подготовили на имя И. В. Сталина докладную записку, которую также подписали четыре члена высшего советского руководства: Л. П. Берия, Г. М. Маленков, Н. А. Булганин и Н. А. Вознесенский. Именно эта записка и стала отправной точкой того самого Постановления СМ СССР «Вопросы реактивного вооружения», о которой мы писали выше[189].
При этом надо подчеркнуть, что очень важную роль в развитии советской ракетной техники сыграл и зам. руководителя Советской военной администрации в Германии генерал-полковник Иван Александрович Серов, который на первых порах лично занимался розыском всех нацистских лабораторий и заводов по производству ракетной техники. Уже в феврале 1946 года по его инициативе на базе германского института «Рабе» и ряда экспериментальных заводов в Тюрингии был создан многопрофильный объединенный Институт «Нордхаузен», руководящее ядро которого составили его первый директор генерал-майор Л. М. Гайдуков, главный инженер инженер-полковник С. П. Королев и глава отдела по изучению двигателей «Фау-2» инженер-полковник В. П. Глушко[190]
В том же мае 1946 года во исполнение этого Постановления в системе Министерства вооружений СССР (Д. Ф. Устинов) был создан головной НИИ-88, который возглавил генерал-майор Л. Р. Гонор. При Министерстве авиационной промышленности СССР (М. В. Хруничев) на базе НИИ-456 и опытного завода «Компрессор» были созданы Опытное конструкторское бюро (ОКБ) для ракетных двигателей под руководством В. П. Глушко и Конструкторское бюро (КБ) по разработке стартовых комплексов, главой которого был назначен В. П. Бармин. В Министерстве промышленности средств связи СССР (И. Г. Зубович) был образован НИИ-885, который возглавил М. С. Рязанский, а в Министерстве судостроительной промышленности СССР (А. А. Горегляд) был создан Институт по гироскопам (НИИ-10), главным конструктором которого был назначен В. И. Кузнецов.
Затем 2 сентября 1946 года в соответствии с приказом И. В. Сталина по Министерству Вооруженных сил СССР № 0019 был создан Государственный центральный полигон МВС СССР, строительство которого началось у поселка Капустин Яр Астраханской области в конце июля 1947 года по Постановлению Совета Министров СССР № 2642-817сс[191] Тогда же начальником этого полигона был назначен генерал-лейтенант артиллерии Василий Иванович Вознюк, бессменно руководивший им до своего выхода в отставку в апреле 1973 года.
Головной структурой в производстве ракетной техники стал НИИ-88, где ведущие позиции практически сразу занял С. П. Королев, ставший главным конструктором того направления, которое занялось детальным изучением и воссозданием немецких ракет «Фау-2», «Вассерфаль» и «Шметтерлинг». В ходе крайне напряженной и результативной научно-практической работы не только самого С. П. Королева, но и В. П. Глушко, В. П. Бармина, М. С. Рязанского и других главных конструкторов в октябре-ноябре 1947 года на полигоне Капустин Яр был произведено 11 пусков первых советских ракет малого радиуса действия А-4, из которых 7 окончились успешно[192]. Одновременно в кооперации с КБ В. П. Глушко, Н. А. Пилюгина, В. П. Бармина и В. И. Кузнецова НИИ-88 в ОКБ-1 под руководством С. П. Королева начал работы по созданию новых ракет малой и средней дальности. В результате после серии успешных испытаний уже в конце ноября 1950 года на вооружение была принята первая крупная баллистическая ракета Р-1 с максимальной дальностью полета 270 км, а в конце ноября 1951 года — такая же ракета среднего радиуса действия Р-2 с максимальной дальностью полета до 600 км[193].
Параллельно с разработкой ракетной техники особое внимание руководство страны и прежде всего И. В. Сталин придавали созданию нового поколения бомбардировщиков, способных не только «доставить» атомную бомбу до территории США, но и вернуться обратно. Еще в 1945 году «вождь всех народов» лично встречался по данному вопросу с тремя ведущими авиаконструкторами, которые еще до войны успешно работали над этой проблемой: Андреем Николаевичем Туполевым, Сергеем Владимировичем Ильюшиным и Владимиром Михайловичем Мясищевым[194]. Они тут же приступили к выполнению поставленной задачи, и уже в конце того же года в ОКБ В. М. Мясищева был разработан проект реактивного бомбардировщика РБ-17, в ОКБ С. В. Ильюшина — проект фронтового реактивного бомбардировщика Ил-22, а в ОКБ А. Н. Туполева — проект бомбардировщика Ту-64 с четырьмя турбокомпрессорными двигателями. Хотя И. В. Сталин, прекрасно понимавший, что советская авиапромышленность пока не в состоянии быстро «довести до ума» и наладить серийное производство подобных машин, дал прямое указание А. Н. Туполеву скопировать американский самолет В-29, который еще во время войны с милитаристской Японией достался в качестве трофея нашей стране. В результате уже в июле 1947 года Ту-4 — точная копия такого самолета, но с советскими двигателями и бортовым оборудованием — успешно прошел все летные испытания и был сразу запущен в серийное производство. До начала 1953 года на Куйбышевском, Казанском и Московском авиазаводах было построено и передано ВВС более 1200 таких самолетов, составивших тогда основу стратегической авиации СССР. Причем, по мнению многих специалистов, проект постройки, освоения и доработки Ту-4 позволил «осуществить мощнейший рывок в развитии отечественных технологий в области всего самолетостроения, и особенно в области авиационного оборудования и специализированных самолетных систем»[195].
Затем в 1947–1949 годах в ОКБ-156 под руководством А. Н. Туполева на базе Ту-4 были разработаны проекты еще четырех стратегических бомбардировщиков: Ту-73, Ту-80, Ту-85 и Ту-95. Однако только первый под новой литерой Ту-14 (реактивный бомбардировщик-торпедоносец) и последний Ту-95 (турбовинтовой стратегический бомбардировщик-ракетоносец) после их испытаний и доработки были запущены в серийное производство и поступили на вооружение ВВС в 1952 и 1956 годах. Наконец, в апреле 1952 года был испытан легендарный реактивный многоцелевой самолет Ту-16, который с 1954 года без малого полвека находился на вооружении советских, а затем и российских ВВС[196].
В это же время в ОКБ-240 под руководством С. В. Ильюшина началась работа над фронтовым бомбардировщиком Ил-28, способным нести тактическое ядерное оружие. В 1948–1949 годах были проведены успешные испытания этого самолета, и после его доработки по личному указанию И. В. Сталина он был запущен в серийное производство на Московском, Воронежском и Омском авиазаводах. Всего же в 1949–1955 годах было построено и передано на вооружение ВВС, по разным оценкам, от 6613 до 6635 боевых самолетов, в том числе торпедоносец Ил-28Т и разведчик Ил-28Р[197]. Наконец, в конце января 1953 года состоялся первый полет стратегического межконтинентального реактивного бомбардировщика М-4 (103М), проект которого был разработан в ОКБ-23 во главе с В. М. Мясищевым, восстановленного в 1951 году при активной поддержке самого И. В. Сталина и тогдашнего министра авиационной промышленности Михаила Васильевича Хруничева[198]. По скорости (2000 км) и дальности (до 11 000 км) полета этот самолет превосходил всех своих «конкурентов», однако существенно уступал им по иным параметрам, в частности расходу топлива и необходимости его дозаправки в воздухе. Поэтому в 1954–1956 годах было построено и передано ВВС всего 32 машины, которые, однако, стояли на вооружении вплоть до 1993 года.
Параллельно с созданием нового поколения советских бомбардировщиков шла не менее успешная работа по развитию реактивной истребительной авиации, где дела шли гораздо более быстрыми темпами, так как уже в 1945 году в Советском Союзе в наличии были как немецкие (трофейные), так и британские (покупные) реактивные двигатели[199]. Это обстоятельство позволило менее чем через год после окончания войны, в конце апреля 1946 года, поднять в воздух первые реактивные истребители — Як-15 и МиГ-9, — созданные в ОКБ-115 Александра Сергеевича Яковлева и в ОКБ-155 Артема Ивановича Микояна и Михаила Иосифовича Гуревича. А чуть позже, в июне 1947 года, в ОКБ-301 Семена Алексеевича Лавочкина был создан первый реактивный истребитель Ла-160 со стреловидным крылом и креслом-катапультой. При этом в скором времени вся реактивная авиация страны перешла на советские реактивные двигатели (ТРД), созданные в КБ Александра Александровича Микулина, Архипа Михайловича Люльки и Владимира Яковлевича Климова.
Чуть позже, в 1948–1950 годах, были созданы еще более совершенные, в том числе сверхзвуковые, модификации этих самолетов — Як-25, МиГ-15 и МиГ-17 и Ла-15, — сразу поступившие на вооружение ВВС. При этом ряд из них, прежде всего МиГ-15, блестяще показали себя во время Корейской войны, где в составе 64-го истребительного авиакорпуса генералов И. В. Белова и Г. А. Добова успешно воевали не только против того же бомбардировщика В-29, но и против американских реактивных истребителей F-80 «Шутинг Стар», F-84 «Тандерджет» и F-86 «Сейбр»[200].
в) Спецкомитет № 3
Наконец, в июле 1946 года на базе Совета по радиолокации при ГКО, созданного ровно три года назад отдельным Постановлением ГКО от 4 июля 1943 года № 368бсс «О радиолокации»[201], был образован новый Специальный Комитет, или Спецкомитет № 3. Инициаторами его создания стали два выдающихся специалиста по проблемам радиолокации — начальник одного из Управлений ГАУ инженер-генерал-майор Михаил Михайлович Лобанов, под руководством которого уже были разработаны, испытаны и приняты на вооружение 10 радиолокационных станций (РЛС), в том числе СОН-2, СОН-2а, П-3 и П-3а, и начальник кафедры Военно-морской академии инженер-контрадмирал Аксель Иванович Берг. Первоначально главой Спецкомитета был назначен член ГКО и секретарь ЦК Г. М. Маленков, а его членами — нарком авиапромышленности А. И. Шахурин, нарком электропромышленности И. Г. Кабанов, его новый заместитель А. И. Берг, заместитель наркома судостроительной промышленности В. П. Терентьев, командующий АДД ВВС главный маршал авиации А. Е. Голованов, заместитель командующего ПВО генерал-лейтенант авиации А. Ф. Горохов, председатель Научно-технического комитета ВВС генерал-майор авиации Г. А. Угер, начальник Научно-испытательного института ВВС генерал-лейтенант авиационно-технической службы С. А. Данилин, начальник Отдела специальных приборов ВМФ инженер-контр-адмирал С. Н. Архипов, начальник кафедры Военно-морской академии профессор А. Н. Щукин, директор НИИ-10 Наркомата судостроительной промышленности В. Д. Калмыков, начальник кафедры радиолокационной аппаратуры Высшей военной школы ПВО инженер-полковник Д. С. Стогов и заведующий лабораторией систем радиолокации ЛФТИ АН СССР Ю. Б. Кобзарев. Одновременно для обеспечения научно-технической работы данного проекта был создан Всесоюзный научно-исследовательский институт радиолокации, директором которого был назначен А. И. Берг, а главным инженером — А. М. Кугушев[202].
В июне 1947 года Спецкомитет № 3 был преобразован в Комитет по радиолокации при Совете Министров СССР и его руководителем в ранге заместителя председателя Совета Министров был назначен близкий соратник Г. М. Маленкова Максим Захарович Сабуров. К концу 1949 года Комитет по радиолокации не только разработал, испытал и передал в войска новые образцы РЛС, в частности П-8 «Волга», с круговым обзором и его дальностью до 150 км, но и решил самую главную задачу — создания отдельной радиолокационной отрасли. Поэтому уже в 1950 году по инициативе Л. П. Берии этот Спецкомитет был упразднен и преобразован в Третье Главное управление Совета Министров СССР. Его руководителем был назначен генерал-лейтенант В. М. Рябиков, а его заместителями стали В. Д. Калмыков и генерал-майоры С. И. Ветошкин и А. Н. Щукин. Главной задачей ТГУ стало создание противовоздушной ракетной обороны страны и прежде всего формирование системы ПВО вокруг Москвы на базе ЗРС С-25 (проект «Беркут»), у истоков которого стояли руководители КБ-1 ТГУ Амо Сергеевич Елян, Павел Николаевич Куксенко и Сергей Лаврентьевич Берия. Наконец, в конце июня 1953 года (в день ареста Л. П. Берии) на базе Первого и Третьего Главных управлений при СМ СССР было образовано Министерство среднего машиностроения, первым главой которого стал легендарный «сталинский нарком» Вячеслав Александрович Малышев.
Наконец, для более плотной координации работ военных и оборонщиков 16 февраля 1951 года Постановлением Политбюро при Совете Министров СССР было образовано Бюро по военно-промышленным и военным вопросам, на которое возложили прямое руководство ключевыми военными и оборонными ведомствами страны. Председателем Бюро был назначен первый заместитель главы правительства маршал Н. А. Булганин, а его членами — министр Вооруженных сил маршал А. М. Василевский, военно-морской министр адмирал И. С. Юмашев, министр вооружения генерал-полковник Д. Ф. Устинов и министр авиационной промышленности генерал-лейтенант инженерно-технической службы М. В. Хруничев[203]. Бюро занималось всеми вопросами, которые были связаны с рассмотрением планов текущих военных заказов, научно-исследовательских работ по военной технике, вопросами принятия на вооружение новых и снятия с вооружения устаревших образцов и рядом других проблем, связанных с обеспечением армии и флота вооружением и военно-техническим имуществом. Отдельного аппарата (за исключением небольшого секретариата) Бюро не имело, и его функции выполняли отраслевые группы Управления делами Совета Министров СССР, которое возглавлял Михаил Трофимович Помазнев. Позднее, сразу после окончания XIX партийного съезда, 18 октября 1952 года, это Бюро было упразднено и его сменила Постоянная комиссия по вопросам обороны при Президиуме ЦК в составе Н. А. Булганина (председатель), Л. П. Берии, К. Е. Ворошилова, Л. М. Кагановича, М. Г. Первухина, М. З. Сабурова, А. М. Василевского, Н. Г. Кузнецова, В. А. Малышева, С. Е. Захарова и Г. П. Громова (секретарь).
Итогом столь масштабной и напряженной работы всего советского народа стало не только создание надежного ракетно-ядерного щита нашей страны, что резко охладило всех «ястребов» в Вашингтоне и Лондоне, вынашивавших с 1945 года разные планы ядерного удара по СССР. Самое главное состояло в том, что именно это позволило: 1) запустить новый тип управления проектами национального масштаба и значения; 2) создать эффективный механизм управления прорывными национальными проектами, основанный на сочетании в одной организационной структуре, то есть Спецкомитете, фундаментальной и прикладной науки, десятков опытно-конструкторских, проектных и строительных организаций и сотен промышленных предприятий; 3) создать самые передовые отечественные технологии и новейшие инновационные отрасли советской экономики — атомную, ракетно-космическую и радиоэлектронную[204].
г) Антисталинские мифы о кибернетике
Говоря о прорывном развитии оборонных отраслей советской экономики и новейших научных технологий, мы не можем не сказать и пару слов о пресловутой «проблеме кибернетики». Хорошо известно, что начиная со времен горбачевской перестройки на волне очередной антисталинской истерии стал очень активно навязываться постулат о том, что в позднесталинскую эпоху кибернетика, становление которой традиционно связывают с именем известного американского ученого Норберта Винера, чуть ли не с подачи самого И. В. Сталина была объявлена реакционной буржуазной лженаукой. Более того, по утверждению В. В. Шилова[205], заклеймившего ряд своих коллег[206] ярлыком «мифотворцев», работа Н. Винера «Кибернетика, или управление и связь в животном и машине», вышедшая в 1948 году, не была сразу засекречена и отправлена в спецхран. Все, кто пожелал, смогли с ней спокойно ознакомиться и в оригинале, и в переводе на русский язык. Однако, как утверждает известный философ В. Д. Пихорович, «Кибернетика» Н. Винера на многих советских специалистов, реально занимавшихся проблемами вычислительной техники еще с начала 1930-х годов, «произвела, скорее, отрицательное впечатление, поскольку в ней они увидели беспочвенные фантазии и оторванное от реалий тогдашней науки и техники философствование и необоснованные претензии на всеобщность методов частных наук»[207]. Хотя совершенно неожиданно эта книга Н. Винера заинтересовала ряд советских ученых, которые к вычислительной технике никакого отношения не имели, но были «склонны весьма преувеличивать ее возможности» в области научного познания и практического применения. Именно они, сгруппировавшись вокруг учебного семинара научного сотрудника Математического института АН СССР Алексея Андреевича Ляпунова, и выступили самыми горячими защитниками кибернетики. Более того, как полагает тот же В. Д. Пихорович[208], в самих буржуазных странах кибернетика, напротив, не успев, по сути, появиться на свет, вскоре де-факто исчезла, превратившись в информатику или computer science. Кстати говоря, даже сам «отец кибернетики» господин Н. Винер с определенного времени стал выступать с серьезными опасениями по поводу высказанных им же идей о возможности применения электронно-вычислительных машин в управлении всеми общественными процессами, а в конце жизни вообще отошел от этих идей.
Ни для кого не является особым секретом, что уже давно целая когорта либеральных авторов (С. Э. Шноль, Д. А. Поспелов, В. В. Шилов, Л. Грэхэм[209]), не очень разбираясь в сути самой кибернетики, неустанно продолжают талдычить о том, что, дескать, все тогдашние партийные пропагандисты и их научная обслуга по прямой указке «безмозглых партийных вождей», прежде всего самого И. В. Сталина, стали всячески гнобить одну из самых передовых научных дисциплин и отрицать наличие неких общих законов получения, хранения, переработки и передачи информации, утверждая, что эта лженаука была создана коварными империалистами с целью разжигания пожара новой мировой войны, маскировки неразрешимых классовых антагонизмов буржуазных государств, дезинформации мирового общественного мнения и т.д. Между тем хорошо известно, что И. В. Сталин был энциклопедически образованным человеком и, в отличие от сонма нынешних полуграмотных либералов, изучал труды многих выдающихся мыслителей прошлого и настоящего, в том числе знаменитые «Законы» Платона, работы А. Ампера, Дж. Максвелла и других выдающихся европейских и русских ученых, и изначально всю систему управления строил на основе научного подхода, прежде всего марксистской диалектики, поэтому утверждать, что он преследовал эту научную дисциплину, просто абсурд.
Все современные антисталинисты, традиционно утверждая, что против кибернетики выступали все «придворные» философы и партийные пропагандисты, подтверждают этот тезис тем, что в «Философском словаре» за 1954 год была опубликована отдельная статья под названием «Кибернетика», в которой ее назвали «лженаукой». Однако, как установил профессор В. Д. Пихорович[210], из «достоверных источников, пожелавших остаться неизвестными», ему стало известно, что эта статья была написана Екатериной Алексеевной Шкабарой — заместителем директора Института точной механики и вычислительной техники АН СССР, главой которого в то время был один из главных разработчиков первых советских электронно-вычислительных машин академик Сергей Алексеевич Лебедев, то есть чистый технарь, а вовсе не философ и тем паче не партийный пропагандист.
При этом заметим, что сам И. В. Сталин по проблемам кибернетики не высказывался вообще, так же как не выходило никаких Постановлений ЦК ВКП(б) и не проходило никаких общесоюзных конференций и дискуссий по данной проблеме, организованных аппаратом ЦК. Более того, как признают ряд либеральных авторов (Л. Грэхэм[211]), в 1950–1953 годах по этой проблеме были опубликованы всего ряд небольших статей, в частности две статьи в «Литературной газете», принадлежавшие перу известного поэта и публициста Б. Н. Агапова («Марк III, калькулятор») и психолога М. Г. Ярошевского («Кибернетика — «наука» мракобесов»), и две статьи в журнале «Техника — молодежи», автором которых был известный популяризатор науки К. А. Гладков («В джунглях американской науки» и «Кибернетика или тоска по механическим солдатам»).
Между тем самой заметной публикацией, вышедшей уже после смерти И. В. Сталина в мае 1953 года, стала статья «Кому служит кибернетика», опубликованная в журнале «Вопросы философии», которая, по мнению того же В. Д. Пихоровича[212], вероятнее всего, как раз и стала фактической основой для той самой статьи в «Философском словаре», о которой говорилось выше. Причем та часть данной статьи, посвященная собственно самой кибернетике, имеет следующую структуру: 1) описание огромного значения, которое имеет применение вычислительных машин для науки, техники и промышленного производства; 2) сетования (со ссылками на американских ученых) на то, что в самих США эти машины используются в основном только тамошним военным ведомством, и 3) критика претензий кибернетиков на то, что вычислительная машина де-факто являет собой аналог человеческого мозга и что разница между ним и машиной носит исключительно количественный характер. Причем самое любопытное состояло в том, что критика Н. Винера и его коллег шла не с позиций марксистской философии, а исключительно с позиций павловского учения о высшей нервной деятельности человека.
Характерно также и то, что автор этой статьи не подписался собственным именем, а скрылся под псевдонимом «Материалист». Профессор Д. А. Поспелов[213] объяснил это тем, что автор статьи, «по-видимому, чувствовал некоторый страх», однако это объяснение лишено всякой логики, так как «придворные философы», как их именует сам Д. А. Поспелов, вряд ли могли кого-то испугаться, кроме своих кураторов из аппарата ЦК. Более разумно предположить, что автор этой статьи просто не хотел портить отношения с коллегами, поскольку даже самый поверхностный сравнительный анализ данной статьи и статьи из «Философского словаря» показывает, что вторая публикация представляла собой сжатую копию первой, а посему можно предположить, что обе эти статьи принадлежат перу одного и того же автора, то есть не философа, а «технаря».
Между тем именно при И. В. Сталине, причем еще до войны, было положено начало созданию очень важной и перспективной отрасли научных знаний — вычислительной технике — и началось строительство научно-исследовательских институтов, специальных лабораторий и новых промышленных предприятий по изучению, проектированию и производству кибернетического оборудования, формирование новых научных школ, подготовка научных и инженерных кадров, в том числе на специализированных вузовских кафедрах и в аспирантуре, написание специальных учебников и т.д. Затем весной 1948 года академик Михаил Алексеевич Лаврентьев, занимавший тогда посты вице-президента АН УССР и директора Института математики АН УССР, направил И. В. Сталину письмо, где поставил вопрос о необходимости существенного ускорения исследований в сфере вычислительной техники и о перспективах использования электронно-вычислительных машин[214]. Ответ вождя на письмо известного ученого, которого активно поддержал новый президент АН СССР Сергей Иванович Вавилов, не заставил себя ждать. Уже 29 июня 1948 года за подписью И. В. Сталина выходит Постановление СМ СССР № 2369, в соответствии с которым в системе Академии Наук СССР создавался новый Институт точной механики и вычислительной техники, первым директором которого был назначен выдающийся ученый, генерал-лейтенант, академик-секретарь АН СССР Николай Григорьевич Бруевич. Тем же Постановлением были выделены необходимые средства, а руководству Госснаба СССР (Л. М. Каганович) и Министерств машиностроения и приборостроения СССР (П. И. Паршин) и высшего образования СССР (С. В. Кафтанов), а также АН СССР (С. И. Вавилов) было предписано в кратчайшие сроки 1) возвести в Москве отдельное здание Института точной механики и вычислительной техники, 2) оснастить его всем необходимым оборудованием, 3) представить в правительство предложения по подготовке специалистов по счетным, счетно-аналитическим и счетно-решающим машинам и приборам и 4) разработать и представить в союзное правительство предложения по развитию и производству вычислительного оборудования и машин.
Как установили современные историки науки (Б. Н. Малиновский, А. П. Частиков[215]), после выхода этого Постановления в штат нового академического Института из Энергетического института (Г. М. Кржижановский), Института математики АН СССР (И. М. Виноградов) и Института машиноведения АН СССР (Е. А. Чудаков) были сразу переведены около 60 ведущих научных сотрудников, в том числе такие пионеры советской кибернетики и вычислительной техники, как профессора Н. Е. Кобринский, Л. И. Гутенмахер и Л. А. Люстерник. Кроме того, в декабре того же 1948 года в недрах Министерства машиностроения и приборостроения СССР под руководством Михаила Авксентьевича Лесечко было создано Специальное конструкторское бюро средств автоматизации (СКБ-245), которое позднее будет преобразовано в отдельный Научно-исследовательский институт электронных математических машин (НИЭМ).
Одновременно в августе 1948 года в Лаборатории электросистем Энергетического института АН СССР, который многие годы возглавлял легендарный советский ученый академик Г. М. Кржижановский, под руководством член-корреспондента АН СССР Исаака Семеновича Брука и его молодого коллеги Башира Искандаровича Рамеева был создан первый проект Автоматической цифровой электронной машины (АЦЭМ), на который в декабре того же года Союзпатент выдал авторское свидетельство № 10475. К сожалению, этот проект так и остался нереализованным, однако всего через пару месяцев после его создания авторы данного проекта составили очень любопытный документ под названием «Проектные соображения по организации лаборатории при Институте точной механики и вычислительной техники АН СССР для разработки и строительства автоматической цифровой вычислительной машины», который тот же профессор А. П. Частиков[216] совершенно справедливо назвал «одной из первых страниц истории отечественной вычислительной техники».
Чуть позже, в октябре 1948 года, после получения первой достоверной информации об американской вычислительной машине ENIAC в Московском институте точной механики и вычислительной техники и в Киевском институте электротехники под началом Сергея Алексеевича Лебедева и Льва Израилевича Гутенмахера независимо друг от друга начались первые работы по макетированию отдельных элементов ЭВМ, опробованы различные варианты триггерных схем с применением неоновых ламп и разработаны схемы разнообразных счетчиков, сумматоров, дешифраторов и других приборов. В результате этой кропотливой и столь нужной работы уже в начале 1949 года под руководством С. А. Лебедева был создан первый образец советской ЭВМ-Малая электронная счетная машина (МЭСМ), а в начале 1950 года Л. И. Гутенмахер, который сразу после войны разработал несколько разнообразных проектов первых электронных аналоговых вычислительных машин (АВМ), представил новый проект безламповой ЭВМ с использованием электромагнитных бесконтактных реле на феррит-диодных элементах, на базе которого в 1954 году будет создана ЛЭМ-1. В том же 1949 году на базе Московского завода счетно-аналитических машин и Специального конструкторского бюро во главе с Михаилом Авксентьевичем Лесечко был создан новый Научно-исследовательский институт «Счетмаш», а в Алма-Ате открыты две новейшие лаборатории — машинной и вычислительной математики. Затем в 1951 году глава Лаборатории электросистем Энергетического института АН СССР И. С. Брук при активном участии своих новых учеников, среди которых особо выделялся будущий академик Николай Яковлевич Матюхин, создал Автоматическую вычислительную машину «М-1», работавшую на полупроводниках. После создания этого настоящего «чуда техники», с работой которого приезжали знакомиться Л. П. Берия, Н. А. Булганин и Г. М. Маленков, новый президент АН СССР А. Н. Несмеянов, академики А. Ф. Иоффе, П. Л. Капица, И. В. Курчатов, С. Л. Соболев, Ю. Б. Харитон и ряд других видных ученых, лаборатория И. С. Брука приступила к созданию новой, более совершенной цифровой вычислительной машины «М-2». На сей раз коллектив ее разработчиков возглавил его новый ученик Михаил Александрович Карцев, который на базе опытного завода Института горючих ископаемых АН СССР и опытного производства ОКБ МЭИ всего за десять месяцев создал еще более совершенную ЭВМ «М-2», работавшую на базе магнитного барабана с электронной памятью.
Тогда же, в 1952–1953 годах, но уже на базе СКБ-245, руководимого М. А. Лесечко, Ю. Я. Базилевский и Б. И. Рамеев создали и первые серийные ЭВМ, запущенные в реальное производство: сначала — ЭВМ «Стрела», а чуть позже — ЭВМ «Урал», — в которых впервые в мире вместо электронных ламп были установлены полупроводниковые (купроксные) диоды. Тогда же, в 1952 году, в издательстве Академии Наук СССР под редакцией член-корреспондента АН СССР Л. А. Люстерника вышел и первый вузовский учебник «Решение математических задач на автоматических цифровых машинах: программирование для быстродействующих электронных счетных машин». Наконец, в апреле 1953 года Государственная комиссия под председательством главы нового (и пока строго секретного) Института прикладной математики АН СССР академика Мстислава Всеволодовича Келдыша приняла к эксплуатации Большую электронную счетную машину (БЭСМ-1), а ее создатель — академик Сергей Алексеевич Лебедев — сменил академика М. А. Лаврентьева на посту директора Института точных машин и вычислительной техники АН СССР, которым руководил более 20 лет, вплоть до конца своих дней.
Можно не сомневаться в том, что в реальности делалось еще гораздо больше, просто многие работы, которые велись по линии военных ведомств и различных спецслужб, в том числе и в Академии артиллерийских наук под руководством двух ее президентов — сначала генерал-лейтенанта А. А. Благонравова (1946–1950), а затем сменившего его на этом посту главного маршала артиллерии Н. Н. Воронова (1950–1953) — были строго засекречены. Но даже по этим скупым и фрагментарным сведениям можно уяснить, что именно при И. В. Сталине и был запущен тот самый мощный «кибернетический проект», охвативший десятки научных учреждений, конструкторских бюро и промышленных предприятий страны. В эту систему, помимо головного академического Института точной механики и вычислительной техники, Научно-исследовательского института электронных математических машин и Лаборатории электросистем Энергетического института АН СССР, вошли также Лаборатория вычислительной техники АН УССР, Ереванский институт математических машин, Пензенский институт управляющих вычислительных машин и другие научные подразделения и предприятия страны.