е сельского хозяйства в 1945–1953 годах
а) Засуха и голод 1946–1947 годов: причины, последствия и спекуляции
Надо сказать, что в последние три десятилетия по идейнополитическим мотивам ситуация в сельском хозяйстве страны в послевоенный период традиционно рисуется в самых мрачных красках, поскольку с конца 1980-х годов тогдашним руководством страны была поставлена прямая задача не только «доказать» ущербность советского колхозного строя, но и вылить очередные ушаты помоев на «преступное сталинское руководство», да и всю «порочную советскую экономическую систему». О том, как доморощенные, да и западные, антисталинисты[217] просто виртуозно манипулируют «аргументами и фактами», мы обязательно скажем чуть позже. А пока напомним прописную истину, что прошедшая война нанесла колоссальный урон всему сельскому хозяйству страны, прежде всего ее европейской части, которая подверглась оккупации, где в течение трех лет шли непрерывные ожесточенные бои[218]. Так, по данным Чрезвычайной государственной комиссии Н. М. Шверника, детально занимавшейся установлением и расследованием злодеяний немецко-фашистских захватчиков, в годы войны было разрушено более 73 000 сел и деревень, около 100000 колхозов и совхозов, 2890 машинно-тракторных станций, где были уничтожены, повреждены или похищены 137 000 тракторов, 49 000 комбайнов и 46 000 зерновых тракторных сеялок, разрушено почти 285 000 животноводческих ферм и построек. Поголовье лошадей за годы войны сократилось на 7 млн. голов, крупного рогатого скота — на 17 млн., свиней — на 20 млн., а коз и овец — на 27 млн. Посевные площади уменьшились почти на 37 млн. га, а средняя урожайность зерновых упала с 9 до 5,5 ц с га. Общая валовая продукция сельского хозяйства сократилась почти на 40%, производство зерна и хлопка — на 210–240%, а производство живого мяса — на 45%. Трудоспособное население деревни (прежде всего потомственных хлеборобов-мужчин) сократилось до 74 млн. человек, то есть почти на 30%, энерговооруженность сельского хозяйства упала на 40%, а жилой фонд на селе также сократился почти на 30%, то есть на 3,5 млн. домовладений[219]. Кроме того, в условиях войны, когда вся тяжелая промышленность и машиностроение работали на фронт, производство военной техники и боеприпасов, производство и поставка тракторов и плугов на село сократились в 9 раз, а комбайнов — вообще в 50 раз. В результате изношенный и устаревший машинно-тракторный парк МТС не мог в полной мере обеспечить все заявки колхозов и совхозов на пахоту и уборку урожая, а почти половина из них вообще не имели сеялок, сенокосилок, жаток, молотилок и конных плугов. Между тем начавшаяся в самом конце войны конверсия военного производства требовала немало времени и денег, поэтому разоренная войной деревня вынужденно полагалась на сильно ослабевшее конное тягло и использование в упряжке колхозных и усадебных коров. В этой ситуации промышленность смогла лишь быстро произвести и поставить колхозам и совхозам страны 1,7 млн. кос и 0,7 млн. серпов.
Кроме того, многие колхозы и совхозы при острейшем недостатке сельхозтехники, сильно ослабевшей лошадиной тяги и столь же острой нехватке мужской рабочей силы не могли соблюдать самые необходимые требования агротехники, в том числе качество обработки почвы и сроки посева озимых и яровых культур. Так, большая часть озимых под урожай 1946 года была засеяна некондиционными семенами и с очень большим опозданием. Например, в Краснодарском крае сев озимых продолжался до 10 декабря, а в целом по стране в срок было посеяно всего лишь 61% озимых культур. Весной же 1946 года по зяби вместо традиционных 55–60% яровых было посеяно лишь 22%. К тому же во многих регионах весенний сев был проведен с большим опозданием: в Воронежской области он длился 45 дней, в Пензенской — 55, а в Рязанской — вообще 70 дней. В целом по стране в основных зерновых регионах страны весенний сев шел на 10–15 дней дольше, чем в прошлые годы. Между тем, по оценкам большинства ученых, даже при благоприятных погодных условиях опоздание с севом всего на 10 дней сразу снижает урожайность зерновых культур на 15–20%[220].
Столь тяжелое положение в сельском хозяйстве страны серьезно осложнилось и тем, что первый послевоенный год оказался самым неблагоприятным по своим природно-климатическим условиям. Летом 1946 года сильнейшая засуха за всю историю XX века[221], погубившая большую часть зернового клина страны, охватила юго-восточные области Украины, всю Молдавию, Нижнее Поволжье, Северный Кавказ и Центрально-Черноземный район РСФСР, а в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке серьезный урон будущему урожаю, напротив, нанесли затяжные проливные дожди. Так, в одном из эпицентров засухи — Центральном Черноземном районе РСФСР — видовая (то есть предполагаемая) урожайность зерновых, определенная госинспекторами Министерства заготовок (Б. А. Двинский) и Министерства земледелия (И. А. Бенедиктов) в колхозах Курской области составила 3 ц с га, Орловской — 2,8, Воронежской — 2,7, а в Тамбовской — 2,4. В целом же по стране видовая урожайность была всего 4,6 ц с га, а урожай на корню и того меньше. В результате летом-осенью 1946 года валовой сбор зерновых культур составил всего 39,6 млн. тонн, то есть на 7,7 млн. тонн меньше, чем в 1945 году и в 2,4 раза меньше, чем в 1940 году. Понятно, что в таких тяжелейших условиях к концу 1946 года государство смогло заготовить всего лишь 17,5 млн. тонн зерна, из которых 11,6 млн. тонн направили на внутренние нужды, а остальные 5,9 млн. тонн поступили в госрезерв, который на начало нового 1947 года составил ровно 10 млн. тонн (в Министерстве продовольственных ресурсов — 4,5 млн. и в Министерстве заготовок — 5,5 млн.). Столь же тяжелая, правда чуть лучше, ситуация сложилась с урожайностью «второго хлеба» — картофеля. Если в предвоенном 1940 году его валовой урожай составил 76,1 млн. тонн, в 1945 году — 58,3 млн. тонн, то в 1946 году — только 55,7 млн. тонн. А из исторического опыта было хорошо известно, что к «большому голоду», как правило, приводил одновременный неурожай картофеля и зерновых культур. В результате государство во всех категориях аграрных хозяйств смогло заготовить всего лишь 4,6 млн. тонн картофеля. Наконец, засуха и проливные дожди нанесли большой ущерб всему животноводству. Так, только в 1946 году во всех колхозах страны из-за острой нехватки кормов (сена и фуражного зерна) пало 1 млн. 244 тыс. и было забито 1 млн. 214. тыс голов крупного рогатого скота, а в подсобных хозяйствах колхозников, хуторян и жителей поселков городского типа и в совхозах численность крупного рогатого скота сократилась на 1 млн. 500 тыс. голов, свиней — на 2 млн., а овец и коз — на 2 млн. 900 тыс. голов[222].
Все эти факторы неизбежно привели к тому, что на конец 1946 года количество зерна на душу населения составило всего 230 кг, тогда как исторический опыт предыдущих масштабных голодовок со всей очевидностью показывал, что такой голод становился неизбежным уже при показателе в 350 кг зерна на душу населения. Положение могла спасти лишь сколь-нибудь серьезная помощь извне, однако не только в разоренной Европе, но даже в США ситуация с урожаем и угрозой масштабного голода была не менее тяжелая.
Именно эти главные причины масштабного голода в два первых послевоенных года хорошо известны всем тем, кто хоть поверхностно занимался данной темой. Однако целый ряд авторов, прежде всего такие столпы антисталинской историографии этого вопроса, как В. Ф. Зима, В. П. Попов, О. М. Вербицкая, Е. Ю. Зубкова, М. Эллман и другие, пустились во все тяжкие, занявшись не только грубой манипуляцией фактов и цифр, но и неприкрытой антисоветской пропагандой[223]. Вполне сознательно игнорируя объективные причины голода, а также резкое обострение международной обстановки в условиях начавшейся «холодной войны», среди главных причин голода 1946–1947 годов они традиционно называют следующие:
— Абсолютная неэффективность советского колхозного строя и категорический отказ сталинского руководства от проведения «радикальных преобразований», прежде всего роспуска колхозов, в том числе рентабельных и крепких хозяйств. Так, целый ряд авторов (В. П. Попов, Р. Г. Пихоя, Е. Ю. Зубкова) совершенно голословно утверждают, что в позднесталинский период положение в советской деревне только ухудшилось, она «находилась на грани разорения», колхозно-совхозная система «переживала острый, все нарастающий кризис», а само сельское хозяйство продолжало «деградировать». Более того, в работах упомянутых историков колхозно-совхозная деревня того времени предстает перед читателями как своеобразный ГУЛАГ, где царило «государственное крепостничество», и «зона подневольного труда», превращенного в новое «рабство».
— Оставление в силе Постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) № 508 от 13 апреля 1942 года «О повышении для колхозников обязательного минимума трудодней»[224], в соответствии с которым он был повышен от 50 (для подростков) до 120 дней в году и за нарушение которого не только сами колхозники, но и руководящий состав колхозов привлекались к уголовной ответственности — от принудительных работ сроком 6 месяцев с удержанием 25% заработка до исключения из колхоза с лишением приусадебного участка. При этом записные антисталинисты стыдливо умалчивают о том, что сразу после февральского Пленума ЦК ВКП(б) 1947 года в данное Постановление было внесено существенное уточнение, что обязательный минимум трудодней сохраняется лишь для трудоспособных колхозников.
— Запредельно высокие обязательные поставки основных видов аграрной продукции в различные государственные фонды, которые для значительной части колхозов либо были непосильны, либо выполнялись на пределе возможного, а также новое увеличение налогов, которые в ряде работ (В. Ф. Зима, Р. Г. Пихоя) характеризуются как «налоговый террор», «налоговое удушение» и «безжалостная эксплуатация» колхозной деревни тоталитарным государством.
— Нежелание советского руководства отказаться от порочного довоенного курса на приоритетное развитие тяжелой индустрии и военно-промышленного комплекса за счет сельского хозяйства, в том числе путем «поспешного направления всех сил и средств на создание ядерного оружия», сроки испытания которого, по мнению И. В. Быстровой, можно было отодвинуть «на 2–3 года».
— Преступная политика высшего советского руководства во главе с И. В. Сталиным, которое в условиях жесточайшего голода, располагая «достаточными запасами зерна», в 1946–1948 годах, с одной стороны, отправило на экспорт 5,7 млн. тонн зерна, а с другой стороны, сгноило в госрезерве почти 1 млн. тонн зерна, «которого могло хватить многим голодающим». При этом, имея возможность получить солидную американскую помощь по «Плану Маршалла», И. В. Сталин категорически отказался от участия советской делегации в Парижской конференции, проходившей в июле 1947 года.
Подобного рода «аргументов» у антисоветчиков всех мастей «целый воз и маленькая тележка», но все они с лету разбиваются о реальные факты и цифры, которые отражены в источниках. К примеру, возьмем историю с импортом зерна (пшеницы, ржи, ячменя и кукурузы), которыми манипулируют целый ряд уже упомянутых авторов[225]. Так, в своей «главной» монографии В. Ф. Зима прямо говорит, что голода 1946–1947 годов «могло и не быть, поскольку государство располагало достаточными запасами зерна». Однако одна часть этого зерна, причем «не самая крупная», экспортировалась за рубеж, и «в течение 1946–1948 гг.» в Европу было отправлено «5,7 млн. т зерна, что на 2,1 млн. т больше экспорта трех предвоенных лет». В одной из известных своих статей В. П. Попов говорит о том, что в 1946–1948 годах экспорт зерновых культур составил 4,43 млн. тонн, из которых около 1,4 млн. пришлись на первые два года. Наконец, целый кандидат исторических наук профессор РГГУ Е. Н. Евсеева в своей статье в рубрике «В помощь изучающим отечественную историю» вообще договорилась до того, что «только в 1946–1947 гг. в Болгарию, Румынию, Польшу, Чехословакию и другие государства, которым навязывался социалистический путь развития, из СССР было отправлено 25 млн. т зерна».
Конечно, мы не будем комментировать антинаучный бред мадам Е. Н. Евсеевой, но относительно работ упомянутых выше докторов исторических наук все же скажем пару слов. Во-первых, начнем с того, что цифры профессора В. П. Попова совершенно не бьются со статистикой, так как, согласно данным официального справочника «Внешняя торговля СССР», в 1946 году экспорт зерна составил 1,7 млн. (из урожая 39,6 млн. тонн), в 1947 году — 0,8 млн. (из урожая 65,9 млн. тонн) и в 1948 году — 3,2 млн. (из урожая 78 млн. тонн)[226]. Во-вторых, первые договоры на поставку зерна в ряд европейских государств, многие из которых находились на грани реального голода, были подписаны в первой половине 1946 года, когда советское руководство даже не подозревало, что страну ждут тяжелейшие погодные условия и неурожай. В тех условиях такие договоры были очень важны не только по гуманитарным, но и по политическим соображениям, так как надо было срочно поддержать своих союзников в Европе, в том числе Временное правительство Франции во главе с Феликсом Гуэном, костяк которого составляли левые социалисты. Поэтому еще в январе-апреле 1946 года тогдашний член Политбюро ЦК, министр внешней торговли СССР Анастас Иванович Микоян подписал ряд торговых соглашений о поставках зерна и другого продовольствия в первой половине текущего года с правительствами Польши, Чехословакии, Румынии, Болгарии, Франции и других государств. В результате из 1,7 млн. тонн зерна в Польшу поступило 608 тыс. тонн, во Францию — почти 500 тыс. тонн, в Финляндию — 220 тыс. тонн, в Болгарию — 85 тыс. тонн, в Румынию — 50 тыс. тонн, в Чехословакию — почти 30 тыс. тонн, в Норвегию — почти 11 тыс. тонн и т.д. Что касается зернового экспорта в 1947 году, то из 800 тыс. тонн большая его часть пошла только трем приграничным государствам, которые так же, как Советский Союз, отказались от участия в Парижской конференции, а значит, и от получения американской «помощи» по «Плану Маршалла». В данном случае главными реципиентами советского продовольственного экспорта стали Польша, Финляндия и Чехословакия, которым было поставлено соответственно почти 331, 168 и 113 тыс. тонн зерна. Наконец, в-третьих, совершенно очевидно, что В. Ф. Зима, В. П. Попов и другие авторы их круга намеренно манипулируют статистикой, «приплетая» к голоду 1946–1947 годов экспорт зерна в 1948 году, когда голод был уже преодолен.
И последнее. Конечно, самой спекулятивной темой является количество жертв этого голода. За последние три десятилетия немало историков «оттоптались» на этой теме, всячески пытаясь доказать имманентную преступность кровавого сталинского режима, продолжавшего вести классовую борьбу с собственным народом даже после окончания тяжелейшей войны. Так, тот же В. Ф. Зима, непревзойденный чемпион по манипуляции фактами, ничтоже сумняшеся заявляет о том, что «можно предположить, что в период с 1946 г. по 1948 г. умерло от голода более 1 млн. чел. Вследствие голодания переболели дизентерией, диспепсией, пневмонией и др. около 4 млн. чел., среди которых было еще около полумиллиона умерших». Еще один манипулятор — целый профессор экономики Амстердамского университета Майкл Эллман — также «предполагает», что в результате голода СССР «не досчитался от одного до полутора миллионов человек»[227]. Их же оппоненты, в частности И. М. Волков, В. П. Попов и К. Калинин уверяют, что жертвами голода и болезней, которые стали следствием этого голода, стали около 770–775 тыс. человек[228]. Наконец, ряд современных авторов, в частности доктор исторических наук А. В. Шалак, полагают, что жертвами голода стали не более 200 тыс. человек[229].
Комментировать измышления В. Ф. Зимы, М. Эллмана и их «подельников» мы не будем, поскольку они в прямом смысле слова высосаны из пальца. Но относительно двух других точек зрения мы, конечно, скажем пару слов. Что касается первой группы авторов, то их демографические «изыскания» предельно примитивны и дословно звучат так: «Численность людей, умерших в 1947 г. в районах голода, превышала численность умерших в 1946 г. на 774,5 тыс. То есть от голода 1946–1947 годов и болезней, которые стали следствием данного голода, умерло в СССР от 770 до 774,5 тысяч человек». Однако совершенно очевидно, что повышенная смертность в 1947 году была связана не только с голодом, но и с другими причинами, в том числе преждевременным уходом из жизни инвалидов войны, людей с ослабленным здоровьем, раненых военнослужащих, все еще находившихся на излечении в госпиталях, численность которых была под 1 млн. человек, ростом локальных эпидемий тифа и дизентерии на бывших оккупированных территориях и т.д.
А на анализе последней точки зрения мы остановимся чуть подробнее. Как известно, сбором и обработкой всех данных о смертности населения, причем независимо друг от друга, занимались три центральных ведомства: Отдел записи актов гражданского состояния Главного управления МВД СССР, Отдел демографии ЦСУ при Госплане СССР и Министерство здравоохранения СССР. Вся их статистика (кстати, строго секретная, которая предназначалась только высшему руководству) практически была идентична и отличалась лишь сотыми долями процента. Например, по данным МВД, в 1947 году было зарегистрировано 2 млн. 640 тыс. умерших, а по данным ЦСУ — 2 млн. 629 тыс., то есть на 11 тыс. меньше. По сравнению с 1946 годом число умерших увеличилось на 770 тыс. человек, причем 85% этих смертей пришлись на Россию, Украину и Молдавию, где как раз свирепствовал голод. По данным Минздрава СССР, главой которого в то время стал выдающийся организатор санитарной службы РККА генерал-полковник медицинской службы Ефим Иванович Смирнов, пострадавшими от голода, то есть переболевшими алиментарной дистрофией и септической ангиной, значились 1,7 млн. человек, в том числе в РСФСР — 600 тыс., в УССР — 800 тыс. и МССР — 300 тыс. На пике голода — в первом полугодии 1947 года — максимальная смертность от этих заболеваний была от 5% в России и на Украине до 10% в Молдавии. Таким образом, непосредственными жертвами самого голода стали 170, в крайнем случае 200 тыс. человек.
б) Политика партии и правительства в сельском хозяйстве в 1946–1947 годах
Мы уже писали о том, что последние три десятка лет целая когорта ангажированных авторов в крайне негативных красках живописует преступную политику советского руководства по отношению как к самому советскому крестьянству, так и к сельскому хозяйству в целом, которое оно, то есть руководство, традиционно рассматривало как дойную корову для тяжелой индустрии. Неслучайно все тот же В. Ф. Зима оценивал послевоенный голод как преднамеренный, рукотворный, сознательно организованный преступным сталинским руководством для осуществления своих политических целей и «усмирения голодающего народа». Главным же инструментом и «решающим фактором в реализации замыслов советских вождей» стал «хлебный паек». Кроме того, пытаясь всячески обосновать чуть ли не неизбежность «перманентных голодовок» в СССР, этот, с позволения сказать, «историк» уверял, что «советский агрессивный режим» в условиях дипломатической изоляции вынужден был создавать мощный военно-промышленный комплекс и большие стратегические запасы продовольствия, вынашивая планы новой войны с миролюбивым цивилизованным Западом. Другие авторы, в частности те же И. М. Волков, В. П. Попов и В. В. Кондрашин, утверждали, что советское правительство, располагая «достаточными возможностями для серьезного ослабления остроты голода, так и не пошло на «распечатывание» государственного зернового резерва», поскольку этого «с маниакальной настойчивостью» не допускал сам И. В. Сталин. Наконец, уже знакомый нам М. Эллман договорился до того, что в сравнении с мерами царского правительства во время голода 1891–1892 годов меры советского правительства по предотвращению голода «оказались неэффективными»[230].
Между тем руководство страны, как раз напротив, всегда уделяло особо пристальное внимание сельскому хозяйству и, по оценкам специалистов, только в 1946–1952 годах приняло более 40 Постановлений СМ СССР и ЦК ВКП(б), напрямую связанных с аграрным производством и социальными проблемами советского села[231]. Так, уже 27 июля 1946 года Совет Министров СССР и ЦК ВКП(б), предвидя грядущий неурожай и голод, приняли Постановление № 1630 «О мерах по обеспечению сохранности хлеба, недопущению его разбазаривания, хищения и порчи», в котором вынужденно пошли на очень жесткие меры. Во-первых, всем «местным партийным и советским организациям и заготовительным органам» была вменена обязанность оперативно принимать самые «решительные меры для сохранности зерна и другой сельхозпродукции»; во-вторых, в целях «бесперебойного обеспечения населения хлебом до нового урожая» признано необходимым «пойти на сокращение расходования государственных хлебных ресурсов и контингента снабжаемого населения, проживающего в сельской местности»; в-третьих, принято решение «снять с пайкового снабжения хлебом в городах и рабочих поселках часть неработающих взрослых иждивенцев и несколько уменьшить остальным иждивенцам норму выдачи хлеба по карточкам».
Надо напомнить, что к концу III квартала 1946 года на централизованном снабжении хлебом состояло 87,8 млн. человек, то есть на 10,7 млн. больше, чем на январь 1945 года. А поскольку удручающие виды на урожай и ход хлебозаготовок зримо показали, что обеспечить централизованное снабжение хлебом такой огромный контингент будет просто невозможно, то с 1 октября 1946 года с пайкового снабжения хлебом было снято почти все сельское население, в том числе рабочие совхозов, машинно-тракторных станций, иждивенцы, сельская интеллигенция и т.д. В результате к 1 февраля 1947 года на централизованном снабжении хлебом осталось чуть больше 58,8 млн. человек. Обычно столь жесткое решение советского руководства трактуют как зримое свидетельство антинародной сущности сталинского режима, «сознательно обрекшего миллионы сельских тружеников на голодную смерть». Но, безусловно, эта мера была вынужденной и оправданной, так как даже в тех условиях рост смертности от голода в деревне был ниже, чем в городах (37% против 48%), поскольку жители села имели возможность прокормиться и пережить голод за счет личного подсобного хозяйства, чего не было у значительной части горожан.
Кстати, судя по документам, в том числе сталинской шифровке, адресованной всем членам и кандидатам в члены Политбюро, руководящей «шестерке» самой пришлось вплотную «заняться вопросами о ценах, о хлебных ресурсах, о продовольственном снабжении населения и о пайках», поскольку А. И. Микоян, «ведущий наблюдение за министерствами, занятыми этими вопросами, оказался совершенно неподготовленным не только к решению этих вопросов, но даже к их пониманию и постановке на обсуждение». Конечно, А. И. Микоян тут же покаялся и пообещал вождю приложить все силы, «что научится у Вас работать по-настоящему» и «извлечь нужные уроки из Вашей суровой критики, чтобы она пошла на пользу мне в дальнейшей работе под Вашим отцовским руководством». Однако в сухом остатке по поручению вождя А. А. Жданов, Н. А. Вознесенский и новый секретарь ЦК по сельскому хозяйству Н. С. Патоличев сразу подготовили Постановление «О дополнительных мерах по экономии в расходовании хлеба и усилении контроля за работой Министерства торговли и его органов», которое И. В. Сталин подписал в начале октября 1946 года, жестко указав при этом «никакого доверия не оказывать… т. Микояну, который благодаря своей бесхарактерности расплодил воров вокруг дела снабжения»[232]. А еще через пару недель целый ряд членов высшего руководства будут командированы на места: Г. М. Маленков — в Сибирь, А. И. Микоян — в Казахстан, Л. М. Каганович и Н. С. Патоличев — на Украину, а Л. П. Берия и Л. З. Мехлис — в Краснодарский край.
Между тем уже в первой половине 1947 года из госрезерва в наиболее пострадавшие регионы страны для проведения весенней посевной кампании было выделено 2,5 млн. тонн семян и направлены хлебопекарное и фуражное зерно, в том числе в Молдавию почти 28,6 тыс. тонн, на Украину — более 75 тыс. тонн, в Орловскую область — 24 тыс. тонн, в Курскую область — 64 тыс. тонн и т.д. При этом часть этого продовольствия шла для так называемых питательных пунктов и оздоровительных центров для детей, где готовую пищу получали сотни тысяч селян и горожан. Кроме того, на время проведения весенних полевых работ было организовано общественное питание прямо на пахоте. Например, на Украине такие ежедневные хлебные пайки в 300–400 г хлеба получали почти 3,4 млн. хлеборобов, занятых на посевной[233]. При этом заметим, что многим колхозам и совхозам, расположенным в особо пострадавших регионах, были отсрочены до нового урожая 1947–1948 годов возврат зерна по семенной ссуде, задолженность по натуроплате за работы МТС и по обязательным поставкам семенной зерновой ссуды. Кроме того, с них была списана значительная часть долгов и отменена сдача зерна в хлебный фонд РККА, включая задолженность прошлых лет.
Тем временем 19 сентября 1946 года на основании записки члена Политбюро ЦК, заместителя председателя СМ СССР по сельскому хозяйству и председателя КПК при ЦК ВКП(б) Андрея Андреевича Андреева было принято Постановление Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) № 2157 «О мерах по ликвидации нарушений устава сельхозартели в колхозах». Отмечая многочисленные факты преступного расхищения колхозных земель и колхозного имущества, а также злоупотребления со стороны ряда партийных и советских органов, данное Постановление в очень жесткой форме обязало руководителей всех уровней «положить конец этим извращениям и нарушениям основ колхозного строя и привлечь всех виновных к строгой уголовной ответственности». Для надлежащего контроля за четким соблюдением колхозного устава и решения вопросов дальнейшего развития колхозного строя в стране был создан специальный орган — Совет по делам колхозов во главе с А. А. Андреевым, Положение о котором было утверждено 22 октября того же 1946 года.
Основные задачи данного Совета состояли в следующем:
— Улучшение Устава сельхозартели на основе предложений самих колхозников, «выработка мер по систематическому расширению общественного хозяйства колхозов, мер поощрения колхозов, честно и аккуратно выполняющих свои обязательства перед государством…стража общественного хозяйства колхозов», ограждение их земли «от расхищения и от посягательств на нее частнособственнических, рваческих элементов, использующих колхоз в целях спекуляции и личной наживы», сохранность «общественного хозяйства и имущества колхозов… и правильное использование их неделимых фондов.
— Жесткое соблюдение того, «чтобы доходы в колхозах распределялись в строгом соответствии с Уставом сельхозартели, чтобы не допускалось бесконтрольное и произвольное распоряжение доходами колхоза без ведома колхозников».
— Принятие мер «к укреплению и повышению значения трудодня», борьба с «раздуванием штатов управленческого и обслуживающего персонала…с начислением трудодней за работы, не связанные с колхозным производством», убережение колхозов «от рвачей и дармоедов, уклоняющихся от производственной работы и пытающихся жить за счет честных колхозников», укрепление дисциплины и «честного отношения всех колхозников к общественному труду и выполнение ими установленного минимума трудодней».
— Создание «оплаты труда колхозников, направленной на неуклонное повышение производительности общественного труда», и мер поощрения «хорошо работающих колхозников…чтобы в колхозах блага колхозной жизни не предоставлялись мнимым колхозникам…отдающим преобладающую часть времени не колхозному, а своему личному хозяйству».
— Осуществление контроля «за соблюдением демократических основ управления колхозами, за выборностью правлений, председателей и ревизионных комиссий колхозов, за их отчетностью перед общими собраниями колхозников, чтобы в колхозах на деле было обеспечено участие колхозников в делах управления колхозов, в распределении доходов и распоряжении материальными средствами колхозов».
— Осуществление контроля «за состоянием учета и ревизионной работы в колхозах…за своевременной расплатой государственных и других организаций с колхозами за поставляемую и продаваемую ими продукцию или произведенные колхозами работы, а также за правильностью договорных отношений» колхозов с машинно-тракторными станциями и другими государственными предприятиями и организациями.
В результате реализации данного Положения уже в 1946–1949 годах сельхозартелям было возвращено более 7,3 млн. га земли, почти 570 автомобилей и тракторов, около 8 880 построек и 480,8 тыс. голов скота. В то же время заготовительные организации и учреждения не очень спешили рассчитываться с колхозами за их продукцию, поэтому на начало 1949 года дебиторская задолженность колхозам составляла почти 50%[234].
Кстати, вопреки расхожим штампам В. Ф. Зимы, Е. Ю. Зубковой и прочих фантазеров о том, что вся колхозная деревня первых послевоенных лет «была скована страхом и безмолвствовала», она «жаловалась» и нередко добивалась выполнения целого ряда своих требований. Так, по информации И. М. Волкова, административный и налоговый нажим на деревню порождал протесты немалой части колхозников, в том числе в форме писем-жалоб в различные органы власти, лично руководителям партии и правительства. Особенно много таких писем направлялось в Совет по делам колхозов, где были предложения об увеличении размеров приусадебных участков, установления гарантированной оплаты труда в колхозах или преобразования их в совхозы и т.д. Только в одном 1947 году подобного рода писем было более 40 тыс., а до конца 1952 года — более 126 тыс.[235]
Между тем надо отметить, что наиболее рьяные антисталинисты буквально лезут из штанов, чтобы всячески доказать не только неэффективность правительственных мер, но и их преступный характер. Так, по совершенно голословным, без каких-либо ссылок на источники утверждениям этой группы авторов, с момента создания Совета по делам колхозов в 1946–1949 годах суммарная площадь всех приусадебных участков членов колхозов была урезана на 10,6 млн. га, почти все подсобные хозяйства промышленных предприятий, созданные в годы войны под огородные культуры, где трудились 19 млн. рабочих и служащих, были разом ликвидированы, средняя норма выдачи зерна на трудодень снизилась почти в два — с 8,2 до 4,2 кг, при том что более 27% колхозов вообще не оплачивали трудодни, и, таким образом, доход одной семьи, получаемый от колхоза, не превышал 20% от ее общего заработка[236].
При этом, как показывают исследования настоящих специалистов, даже из числа тех же антисталинистов, выработка трудодней каждым колхозником, напротив, росла, даже несмотря на увеличение в 1948–1949 годах их норм и незначительную оплату. Уже в 1950 году среднегодовая выработка трудодней на одного работника колхоза достигла довоенного уровня, а в 1953 году значительно превысила его. Причем, как пишет тот же И. М. Волков, «стимулом к активизации усилий колхозников не был только страх, как полагают некоторые исследователи. Обезлюдевшая и экономически ослабленная деревня не видела других путей выживания, кроме восстановления и укрепления общественного хозяйства», поэтому «в большинстве колхозов оплата, хотя и очень небольшая, все же была (особенно зерновыми). Даже в засушливом 1946 году лишь 10% колхозов не распределяли зерно по трудодням, а в среднем в 1948–1950 гг. таких колхозов было всего 2%». В итоге при сохранении ведущей роли личного подсобного хозяйства в совокупном доходе одной колхозной семьи оплата за трудодни в 1946–1951 годах составляла от 35 до 58%, но никак не 20%, о чем твердят их оппоненты[237].
При этом надо признать правоту и тех авторов, которые пишут о том, что в условиях резкого обострения международной обстановки интересы советской деревни, как и до войны, были принесены в жертву восстановлению и дальнейшему развитию тяжелой индустрии и особенно самых передовых отраслей ВПК. По их оценкам, только за счет неэквивалентного обмена (в том числе повышения налогов и низких закупочных цен на аграрную продукцию) в 1946–1953 годах из деревни были изъяты огромные средства: из 298 млрд. руб., заработанных деревней, на ее нужды были направлены 193 млрд. руб, а остальные 105 млрд. «ушли из села на нужды других отраслей народного хозяйства»[238]. Впрочем, надо понимать и то, что из этих «остальных 105 млрд.» немалая часть средств пошла на производство сельхозтехники, прежде всего комбайнов и тракторов, а также на восстановление и развитие системы сельского образования и медицины.
25 октября 1946 года Совет Министров и ЦК ВКП(б) приняли новое Постановление «Об обеспечении сохранности государственного хлеба», в соответствии с которым все первые секретари рескомов, крайкомов и обкомов партии, а также руководители всех край(обл)исполкомов должны каждые 10 дней докладывать в Совет Министров СССР и ЦК ВКП(б) о проделанной работе и реальном состоянии дел в этом вопросе. Связано это было с тем, что на базах Министерства продовольственных резервов СССР (Д. И. Фомин) и на складах Министерства заготовок СССР (Б. А. Двинский), где хранили госрезерв, зерно хранилось особенно тщательно и строго контролировалось аппаратом союзного правительства, которому главы этих министерств были обязаны раз в декаду докладывать о состоянии дел в неприкосновенном госрезерве. А во всех остальных зернохранилищах подобной строгости не было, поэтому именно там и происходили все потери зерна.
Наконец, 21–26 февраля 1947 года прошел специальный Пленум ЦК, где по докладу А. А. Андреева было принято очень развернутое Постановление ЦК «О мерах подъема сельского хозяйства в послевоенный период», где содержался подробный перечень всех проблем и их решения буквально по всем отраслям аграрного производства страны[239]:
1) В сфере зернового хозяйства ставилась задача в течение 1947–1949 годов восстановить довоенный уровень валового сбора зерна, а затем к концу пятилетки «значительно превзойти его», получив в 1950 году не менее 127 млн. тонн зерна; на 12,4 млн. га увеличить посевные площади под зерновые культуры, «увеличить производство пшеницы как основной продовольственной культуры», существенно расширить посевные площади под кукурузу, зернобобовые культуры, гречиху и другие культуры; в сфере хлопководства — увеличить посевную площадь хлопчатника до 1,530 млн. га и к концу 1950 года обеспечить валовый сбор этой культуры не менее 3,1 млн. тонн; по сахарной свекле — увеличить площадь до 1,320 млн. га, по подсолнечнику — до 3,390 млн. га, расширить до конца 1948 года площадь посева картофеля до 9,108 млн. га и овощных культур — до 2 млн. га.
2) В сфере животноводства ставилась задача к началу 1948 года восстановить и превзойти довоенный уровень поголовья крупного рогатого скота, свиней, овец и коз, а к началу 1949 года в колхозах и личных подсобных хозяйствах увеличить поголовье крупного рогатого скота до 52 млн. голов, свиного стада — до 20,3 млн. голов, а лошадиного стада — до 12,9 млн. голов; к концу пятилетки «значительно превзойти довоенный уровень по всем видам продуктивного скота и повысить продуктивность скота по выходу мяса, молока, шерсти, получению приплода молодняка, достигнув довоенного уровня» по валовому выходу мяса, молока и шерсти уже к 1948–1949 годам; «считать одной из важных задач ликвидацию в течение 2–3 лет бескоровности и бесскотности среди колхозников. Организовать в этих целях государственную помощь кредитом бескоровным колхозникам для приобретения ими телок; по овцеводству увеличить поголовье овец и коз на 15,6 млн. голов» и довести его к январю 1948 года до 84,7 млн. голов; «по племенному делу считать неправильным, что местные партийные и советские органы недооценивают значения племенного животноводства», так как «увеличение породного скота даст возможность быстрее поднять продуктивность животноводства»; по кормам до конца 1948 года довести сбор грубых кормов для животноводства до 105 млн. тонн, в том числе для общественного животноводства — до 84 млн. тонн; наконец, закончить в течение пятилетки во всех колхозах и совхозах страны «введение правильных севооборотов» с использованием травосмесей бобовых и злаковых многолетних трав; обеспечить создание «в каждом колхозе, имеющем зерновые посевы, птицеводческих ферм, а в колхозах, имеющих водоемы, организацию ферм водоплавающей птицы, в 1947 году увеличить поголовье птиц в колхозах не менее чем в 2 раза, а в 1948 году — не менее чем в 3 раза, построить в течение 1947–1948 гг. 120 новых инкубаторно-птицеводческих станций» и «широко развить птицеводство в личном пользовании колхозников, рабочих и служащих», организовав «прием яиц для инкубации и продажу колхозникам, рабочим и служащим на льготных условиях цыплят с инкубаторно-птицеводческих станций» и т.д.
Особое внимание в данном Постановлении было уделено работе МТС и обеспечению колхозов и совхозов страны новой агротехникой. В частности, в отношении МТС было установлено, что основной задачей машинно-тракторных станций является повышение урожайности в обслуживаемых колхозах, дальнейшее улучшение использования машинно-тракторного парка, повышение качества тракторных работ и выполнение их в агротехнические сроки, своевременная уборка урожая и выполнение планов сдачи натуроплаты за их работу. При этом было указано, что «производственные планы МТС и тракторных бригад считаются выполненными только при условии выполнения плана тракторных работ по основным видам: весновспашке, предпосевной культивации, весеннему севу, подъему и обработке паров, культивации пропашных культур, уборке урожая, озимому севу, вспашке зяби в установленные сроки и при непременном выполнении плана сдачи натуроплаты». В плане технического оснащения сельского хозяйства Министерствам сельскохозяйственного машиностроения (П. Н. Горемыкин), транспортного машиностроения (В. А. Малышев), машиностроения и приборостроения (П. И. Паршин), строительного и дорожного машиностроения (К. М. Соколов), а также авиационной промышленности (М. В. Хруничев) была поставлена задача обеспечить в 1947–1948 годах поставку для сельского хозяйства страны различной сельхозтехники, в том числе нескольких типов тракторов в количестве 105,8 тыс., тракторных и конных плугов — 80 и 140 тыс., тракторных и конных культиваторов — 55 и 85 тыс., конных и тракторных сеялок — 49,5 и 67 тыс., комбайнов — 25 тыс., конных жаток и косилок — 62 и 114 тыс., грузовых автомобилей в количестве 100 тыс. штук и т.д. При этом было особо подчеркнуто, что в течение текущего года необходимо полностью восстановить Алтайский, Сталинградский, Харьковский, Владимирский и Липецкий тракторные заводы, а в первой половине 1948 года ввести в строй Минский тракторный завод.
Наконец, в самом конце этого Постановления было прямо указано, что необходимо «покончить с имеющимися крупными недостатками работы в деревне, и прежде всего с тем, что… часть руководящих кадров все еще беззаботно относится к колхозам, допускает извращения линии партии в колхозном строительстве, не ведет необходимой организационной и политической работы в деревне. Необходимо, чтобы руководящие работники… районов, областей, краев и республик систематически бывали в колхозах и лично проводили политическую и организационно-партийную работу… занимались бы налаживанием партийной и политической работы в первичных парторганизациях». С этой целью было признано необходимым обязать обкомы, крайкомы и ЦК компартий союзных республик «улучшить руководство сельскими райкомами партии, добиться, чтобы райкомы партии прониклись всей полнотой ответственности за состояние и развитие колхозов», а также «ввести в МТС должность заместителя директора по политической части».
Кстати, надо отметить, что основная тяжесть по руководству выполнением данного Постановления ЦК легла не только на партийные комитеты всех уровней от рескомов до райкомов ВКП(б), но и на два новых союзных ведомства, созданных в начале февраля 1947 года на базе трех упраздненных министерств — земледелия, животноводства и технических культур СССР. Речь идет о Министерстве сельского хозяйства СССР, главой которого был назначен бывший министр земледелия Иван Александрович Бенедиктов, и Министерстве совхозов СССР, которое возглавил бывший министр технических культур Николай Александрович Скворцов. Именно они вместе с главой Министерства заготовок СССР Борисом Александровичем Двинским несли личную ответственность перед И. В. Сталиным и Политбюро ЦК за выполнение всех принятых решений на этом Пленуме ЦК. Тогда же вместо прогрессивно глохнувшего А. А. Андреева куратором всего АПК был назначен Г. М. Маленков, утвержденный главой Бюро по сельскому хозяйству и заготовкам при СМ СССР.
Надо сказать, что в отечественной историографии до сих пор существуют полярные оценки выполнения данного Постановления ЦК. Почти все советские и ряд российских историков (И. М. Волков, М. А. Вылцан, В. Н. Томилин[240]) утверждают, что в целом к концу IV пятилетки основные задания, содержащиеся в этом документе, были выполнены, а ряд из них даже перевыполнены, в том числе по электрификации села, что позволило уже к исходу 1950 года подключить к электроснабжению 15% колхозов, 76% совхозов и почти 80% МТС. Однако их оппоненты (В. П. Попов, О. М. Вербицкая, Е. Ю. Зубкова[241]) куда более критически оценивают ситуацию в послевоенной сталинской деревне и говорят о том, что довоенный уровень сельского хозяйства, в отличие от большинства промышленных отраслей, был восстановлен только в 1952 году и превзойден лишь в очень незначительных объемах и сегментах аграрной экономики страны.
Тем временем ровно через месяц после окончания работы Пленума ЦК, 5 марта 1947 года, член Политбюро и по факту второй секретарь ЦК ВКП(б) Андрей Александрович Жданов на расширенном заседании Политбюро внес предложение об усилении мер уголовного наказания за кражу государственно-общественного и личного имущества. Для изучения этого вопроса была создана рабочая Комиссия, по заключению которой в дополнение к прежнему Постановлению ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» 4 июня 1947 года Президиум Верховного Совета СССР принял Указы «Об усилении охраны личной собственности граждан» и «Об уголовной ответственности за хищения государственного и общественного имущества»[242]. Понятно, что все штатные антисталинисты типа А. К. Сорокина сразу заголосили об антинародной сущности сталинского репрессивного режима, голословно заявив о том, что по этим законам только в первые полтора года было осуждено чуть ли не 400 тыс., а до конца 1952 года вообще более 2 млн. человек. Но на самом деле за хищение зерна было осуждено 53 369 человек, из которых только 36 670 (68,7%) были приговорены к лишению свободы, что в тех экстремальных условиях позволило быстро решить эту острую проблему.
Между тем, как позднее подчеркнул легендарный министр финансов СССР Арсений Григорьевич Зверев, «осуществление огромных по масштабу технико-экономических мероприятий в период послевоенных пятилеток требовало не только модификации рычагов управления, но и своевременной перестройки всей кредитно-денежной системы», особенно в аграрном секторе страны[243]. Поэтому уже 2 августа 1947 года Совет Министров СССР принял специальное Постановление «О грубых извращениях в работе Сельскохозяйственного банка», где жестко указали на то, что «Сельхозбанк СССР никак не может взять в толк, что война давно закончилась, и работает старыми методами, а Министерство финансов СССР не направляет его деятельность» в нужное русло. В данном Постановлении прямо говорилось о том, что Сельхозбанк СССР неправомерно и грубо нарушает порядок выдачи кредитов, принятый еще в 1935 году, поскольку многим колхозам совершенно необоснованно отказывает в выдаче заемных финансовых средств со счетов их же неделимых фондов на хозяйственные нужды, не связанные с капиталовложениями, и выдает деньги только на основании отчетности самих колхозов об их фактической работе и израсходовании ранее взятых кредитов. Более того, не раз колхозные средства, вложенные в неделимый фонд, совершенно незаконно списывались в виде уплаты различных взносов, в том числе по личной подписке колхозников на государственный заем, а также для погашения задолженности других колхозов по ссудам Сельхозбанка СССР. Поэтому в своем Постановлении Совет Министров СССР не только осудил такую противозаконную практику в финансовом обслуживании колхозов, но и напомнил о том, что все неделимые фонды являются общеколхозной собственностью, распоряжаться которой могут только сами колхозы. Более того, этим Постановлением Сельхозбанку СССР (Д. В. Кравцов) было предписано «оказывать колхозам помощь в налаживании финансового хозяйства и учета, а также в выявлении и взыскании с организаций и лиц долгов колхозам, вытекающих из расчетов по капиталовложениям, и докладывать райисполкому и общему собранию колхозников о выявленных нарушениях в хранении и расходовании неделимых фондов»[244].
в) Сталинский план преобразования природы в 1948–1953 годах
Вместе с тем было совершенно очевидно, что все указанные меры при всей их важности все же носили паллиативный характер, поэтому 20 октября 1948 года по инициативе И. В. Сталина было принято знаменитое Постановление Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) № 3960 «О плане полезащитных лесонасаждений, внедрения травопольных севооборотов, строительства прудов и водоемов для обеспечения высоких и устойчивых урожаев в степных и лесостепных районах европейской части СССР»[245]. В советской печати эта не имевшая аналогов в мировой практике 15-летняя программа научного регулирования природных процессов, разработанная на основе трудов ряда выдающихся русских агрономов, была сразу названа «Великим сталинским планом преобразования природы».
Суть этого «Сталинского плана» состояла в его комплексности и масштабности, так как всего за 15 лет предполагалось создать 8 крупных государственных лесозащитных полос общей протяженностью свыше 5,3 тыс. км, высадить защитные лесонасаждения общей площадью 5,7 млн. га и соорудить в колхозах и совхозах страны более 44,2 тыс. прудов и водоемов. Все это в соединении с передовой советской агротехникой должно было обеспечить высокие, а главное устойчивые, не зависящие от капризов природы урожаи зерновых культур на площади свыше 120 млн. га пашни, на которых работали почти 80 тыс. колхозов.
Центральное место в «Сталинском плане» занимала планомерная борьба с засухой и полезащитное лесоразведение и орошение, что было совершенно не случайно. Дело в том, что еще в начале 1948 года ведущая американская газета The Washington Post, ссылаясь на одно из заявлений известного британского политика и общественного деятеля, первого Генерального директора ООН по делам продовольствия и сельского хозяйства Джона Бойда Орра, писала о том, что «темпы истощения плодородной почвы в США вызывают большую тревогу, поскольку одна четверть пахотных земель уже фактически опустошена». Более того, автор данной статьи с не меньшей тревогой также констатировал, что если холодная война СССР и США «превратится в длительный конфликт, то достижения в отношении мелиорации могут решить вопрос о том, кто будет победителем в этой войне».
Между тем мало кто знает о том, что своеобразной, но при этом крайне эффективной подготовкой к принятию столь продуманного и масштабного плана «преобразования природы» предшествовал опыт создания в 1886–1902 годах «генковских» лесополос в Воронежской, Самарской и Астраханской губерниях, которыми руководил известный ученый-лесовод Нестор Карлович Генко, и «Особой экспедиции» выдающегося геолога-почвоведа Василия Васильевича Докучаева в Каменной Степи Воронежской губернии, где в 1892–1893 годах были созданы знаменитые «докучаевские бастионы»[246]. Но, конечно, особую роль в подготовке этого плана сыграла 20-летняя практика освоения Астраханской полупустыни, где буквально на голом месте еще в 1928 году была заложена крупнейшая научно-исследовательская станция Всесоюзного института агролесомелиорации, получившая название Богдинского опорного пункта. Именно здесь из сотен разновидностей деревьев и кустарников были выбраны те породы, которые отвечали научным разработкам не только В. В. Докучаева и Н. К. Генко, но и других выдающихся русских ученых-почвоведов — Павла Андреевича Костычева, Василия Робертовича Вильямса и Георгия Николаевича Высоцкого, — которые в числе разнообразных научно-прикладных проблем детально изучали влияние лесов на весь гидрологический режим и впервые точно рассчитали баланс влаги под лесом и полем, исследовали влияние леса на среду обитания и причины безлесья степей. За полтора десятка лет упорного и напряженного труда работники местных лесхозов уже к окончанию войны заготовили более 6 тыс. тонн семян древесных и кустарниковых пород, среди которых были и канадский тополь, и татарский клен, и желтая акация, и липа, и ясень, и дуб, и малина, и смородина.
По «Сталинскому плану преобразования природы», реализация которого началась в середине весны 1949 года, советское правительство приняло решение о строительстве 8 государственных лесозащитных полос (ГЛЗП), которые должны были пройти: 1) по обоим берегам Волги от Саратова до Астрахани в две полосы шириной 100 м и протяженностью 900 км; 2) по левобережью Волги от Чапаевска до Уральска в четыре полосы шириной 60 м и протяженностью 580 км; 3) по правобережью Волги от Сталинграда до Черкесска в четыре полосы шириной по 60 м и протяженностью 570 км; 4) по правому водоразделу Волги в направлении Камышин — Сталинград в три полосы шириной по 60 м и протяженностью 170 км; 5) по обоим берегам реки Урал в общем направлении Чкалов — Уральск — Каспийское море в шесть полос (по три по каждому берегу) шириной по 60 м и протяженностью 1080 км; 6) по обоим берегам Дона от Воронежа до Ростова в две полосы шириной по 60 м и протяженностью 920 км; 7) по водоразделу рек Хопер, Медведица, Калитва и Березовая в общем направлении Пенза — Северский Донец в три полосы шириной по 60 м и протяженностью 600 км; 8) и, наконец, по обоим берегам Северского Донца от Белгорода до Усть-Донецка в две полосы шириной по 30 м и протяженностью 500 км[247].
Главной целью данного плана было предотвращение перманентных засух, жарких юго-восточных суховеев, песчаных и пыльных бурь прежде всего путем строительства десятков тысяч водоемов, посадки лесозащитных насаждений и широкого внедрения травопольных севооборотов в южных регионах страны, прежде всего в Среднем и Нижнем Поволжье, в Западном Казахстане, на Северном Кавказе и в Юго-Восточной Украине. Всего планировалось высадить более 4 млн. га леса и восстановить старые леса, уничтоженные либо в годы войны, либо нерадивым хозяйствованием в прежние времена. При этом, кроме государственных лесозащитных полос, высаживались также местные лесополосы, проходившие по периметру колхозных полей, по склонам крутых оврагов, вдоль уже существующих и вновь создаваемых водоемов, на песках и т.д. Помимо этого, внедрялись более прогрессивные методы обработки полей, в том числе вспашкой черных паров, зяби и лущения стерни (после завершения уборки зерновых), внесения в почву органических и минеральных удобрений, посевом отборных семян высокоурожайных сортов зерновых культур, приспособленных к местным условиям, и т.д.
Кроме того, этот план предусматривал и широкое внедрение травопольной системы земледелия, разработанной теми же академиками В. В. Докучаевым, П. А. Костычевым и В. Р. Вильямсом. По этой системе часть пашни в севооборотах стала повсеместно засеваться многолетними бобовыми и мятликовыми травами, которые одновременно служили отличной кормовой базой для животноводства и естественным средством восстановления плодородия почв. Кроме того, в целях обеспечения устойчивой и широкой механизации всех полевых и лесозащитных работ и повышения их качества Политбюро ЦК ВКП(б) и Бюро Совета Министров СССР жестко обязали Министерства сельхозмашиностроения (П. Н. Горемыкин), транспортного машиностроения (И. И. Носенко), автомобильной и тракторной промышленности (С. А. Акопов), строительного и дорожного машиностроения (С. Я. Фомин), а также ряд других центральных ведомств, выполнявших заказы для сельского хозяйства, обеспечить безусловное выполнение установленного плана производства различных сельхозмашин (тракторов, комбайнов, сеялок и т.д.), их высокие характеристики и качество, ускоренное освоение новых, более совершенных сельскохозяйственных машин и агрегатов и т.д. В результате уже к началу 1950-х годов были разработаны новые сельхозмашины для одновременной семиполосной посадки деревьев и ряда кустарников, завершены работы по созданию отечественных комбайнов для уборки зерна, хлопка, льна, свеклы, картофеля и других сельхозкультур, а также начаты работы по производству мини-тракторов для работ на лесосеках и дождевальные установки с автономным двигателем для бесперебойного полива различных агрокультур[248].
Более того, по поручению Политбюро для детальной проработки задач реализации «Сталинского плана» министр лесного хозяйства СССР Александр Иванович Бовин подписал приказ о создании в рамках Минлесхоза специального отраслевого института Агролеспроект, по разработкам и проектам которого молодыми смешанными лесами покрылись четыре крупнейших водораздела бассейнов Днепра, Дона, Волги и Урала. Одновременно с полезащитным лесоразведением надо было принять срочные меры и по сохранению и улучшению особо ценных лесных массивов в различных регионах страны, в том числе Шипова леса, Хреновского бора и Борисоглебского лесного массива в Воронежской области, Тульских засек в Тульской области, Бузулукского бора в Оренбургской и Саратовской областях, Черного леса в Херсонской области, Великоанадольского леса в Сталинской области и др. В целом только за первые три года реализации «Сталинского плана» в 1949–1951 годах для облесения степной зоны страны было заготовлено 119 тыс. тонн семян, в том числе 105 тыс. тонн желудей, а в лесных питомниках Министерства лесного хозяйства СССР выращено около 14 млрд, сеянцев, то есть молодых растений, выращенных из проростка семени, и на основных трассах ГЗЛП заложено 64,6 тыс. га разнообразных лесокультур.
Параллельно с устройством системы полезащитных лесонасаждений была начата грандиозная программа по созданию крупных оросительных систем, что позволило бы сразу оздоровить окружающую среду, построить протяженную систему водных путей, отрегулировать стоки множества больших и малых рек, получать огромное количество дешевой электроэнергии и использовать накопленную воду для орошения колхозно-совхозных полей и садов. При этом для решения проблем, связанных с осуществлением пятилетнего плана масштабных мелиоративных работ, был специально привлечен целый Институт инженеров водного хозяйства во главе с профессором К. С. Семеновым, который разработал несколько крупных мелиоративных программ.
Между тем в середине апреля 1949 года в дополнение к этому грандиозному «Плану преобразования природы» Политбюро ЦК и Бюро Совета Министров СССР утвердило «Трехлетний план развития общественного колхозного и совхозного продуктивного животноводства 1949–1951 гг.»[249], где была поставлена задача, чтобы уже к концу 1949 года «в каждом колхозе было организовано 4 фермы — крупного рогатого скота, овцеводческая, свиноводческая (за исключением районов, где по бытовым условиям свиноводство не имеет (развития) и птицеводческая (за исключением колхозов, не имеющих посевов зерновых культур), предоставив всем колхозам возможность больше развивать те виды скота, для которых имеются благоприятные условия, имея в виду, что такое развитие животноводства позволит обеспечить более высокую его товарность и доходность». Этот план содержал не только подробный перечень всех мероприятий по созданию таких ферм, укреплению кормовой базы, развитию племенного хозяйства, материальному вознаграждению и пенсионному обеспечению зоотехников, ветеринаров, агрономов и других специалистов сельского хозяйства, но и целую систему моральных поощрений, в том числе награждение орденами и медалями, включая ордена Ленина и Трудового Красного Знамени, за выслугу лет и безупречную работу отличившихся работников животноводства, что уже 20 апреля 1949 года было оформлено отдельным Указом Президиума Верховного Совета СССР. Кстати, последнее обстоятельство дало повод ряду авторов, в том числе, увы, и моему товарищу профессору А. В. Пыжикову, ошибочно заявить, что этот план был полностью провален именно из-за того, что акцент был сделан прежде всего на моральное стимулирование сельского труда, а вовсе не на материальную заинтересованность колхозников[250].
Главным инструментом в реализации столь грандиозных планов стало оперативное создание в системе двух Министерств — сельского и лесного хозяйства СССР — сотен лесозащитных, лугомелиоративных и машинно-животноводческих станций, которые по типу МТС стали заключать с колхозами и совхозами страны типовые договоры по выполнению перечня всех необходимых работ. Более подробно основные задачи ЛЗС, ЛМС и МЖС были прописаны в Постановлении Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) от 20 апреля 1950 года «О ходе выполнения постановления о плане полезащитных лесонасаждений, внедрения травопольных севооборотов, строительства прудов и водоемов в степных и лесостепных районах Европейской части СССР» и в отдельном Постановлении Совета Министров СССР от 17 августа 1950 года «О переходе на новую систему орошения в целях более полного использования орошаемых земель и улучшения механизации сельскохозяйственных работ», в соответствии с которыми на них были возложены задачи проведения всех необходимых работ по полезащитному лесонасаждению с соблюдением установленных правил и сроков агролесомелиорации, проведения механизированных работ по заравниванию и переустройству постоянных оросительных каналов, планировке земель при укрупнении полевых участков, а также механизированной пересадки древесных насаждений, создания прочной кормовой базы для колхозного животноводства путем проведения работ по улучшению естественных сенокосов и пастбищ, расширению площадей и роста урожайности лугопастбищных трав, «являющихся важнейшим звеном травопольной системы земледелия»[251].
Между тем, судя по архивным документам, как в Министерстве сельского хозяйства, так и в Бюро Совета Министров СССР по сельскому хозяйству и заготовкам, которое возглавлял Г. М. Маленков, в 1949–1950 годах готовился еще ряд решений по вопросам аграрного производства, в частности проекты Постановлений ЦК и СМ СССР «О мерах по укреплению финансового хозяйства, увеличению денежных доходов и неделимых фондов в колхозах» и «О мерах по дальнейшему развитию животноводства в колхозах и совхозах», однако они так и не были приняты[252]. Тем не менее высшее руководство страны постоянно уделяло особо пристальное внимание вопросам сельского хозяйства и на исходе сталинской эпохи приняло еще ряд очень важных документов, в том числе Постановление ЦК ВКП(б) от 4 января 1952 года «О социалистическом соревновании в промышленности и сельском хозяйстве» и два Постановления Совета Министров СССР от 29 августа и 4 ноября 1952 года «О мерах по обеспечению колхозов и совхозов собственными семенами, улучшению семеноводства и повышению качества семян сельскохозяйственных культур» и «О мероприятиях по улучшению конструкций выпускаемых сельскохозяйственных машин, разработке новых машин и повышению качества их изготовления»[253].
Однако после смерти И. В. Сталина выполнение всех этих грандиозных планов было свернуто, и уже в конце апреля 1953 года остановлены все работы по планированию и созданию новых лесозащитных полос, а также по селекции и выращиванию нового посадочного материала. Более того, по личному распоряжению Н. С. Хрущева, который 7 декабря 1953 года в «довесок» к высшему партийному посту Первого секретаря ЦК, не будучи членом союзного правительства, возглавил новое Бюро Совета Министров СССР по сельскому хозяйству и заготовкам и был введен в состав Президиума Совета Министров СССР[254], многие лесополосы были вырублены, несколько тысяч прудов и водоемов, предназначенных для разведения высокопородных рыб, были заброшены, а более 570 лесозащитных станций ликвидированы. Но обо всем этом более подробно мы поговорим в следующей главе.
Надо сказать, что в современной либеральной историографии, в частности в работах В. Ф. Зимы, В. П. Попова, А. Н. Чепурды, М. Эллмана и других авторов[255], по-прежнему бытует устоявшееся мнение, что предпринимавшиеся государством меры по подъему сельского хозяйства страны оказались малоэффективными для качественного роста аграрного производства и выполнения плановых заданий IV пятилетки. Так, по их голословным утверждениям, урожаи зерновых, картофеля, овощей, сахарной свеклы, бобовых, льна и других технических и продовольственных культур из-за хронического недофинансирования, острой нехватки сельхозтехники, органических и минеральных удобрений и крайне низкой продуктивности колхозного труда оставались в основном на довоенном уровне. Более того, знаменитые «зверские налоги» на личное подсобное хозяйство всех колхозников и единоличников, получившие свое звучное название по имени многолетнего министра финансов Арсения Григорьевича Зверева, фактически удушали его и делали совершенно нерентабельным. По данным этих авторов, в 1950 году общая валовая продукция сельского хозяйства страны составила всего 99% от довоенного уровня, хотя по плану пятилетки должна была превзойти его на 27%. Более того, производство зерновых культур от довоенного уровня составляло всего 82%, картофеля — 77%, а овощей — 69%. Даже в относительно благополучном 1952 году валовой сбор всех зерновых культур не достиг довоенных показателей, а их средняя урожайность составила на круг всего 7,7 ц зерна с га, что было даже ниже показателей царской России накануне Первой мировой войны. При этом подавляющее большинство колхозов оставались крайне слабыми и убыточными, и лишь отдельным крупным хозяйствам, во главе которых стояли такие «распиаренные властью» фигуры, как Федор Иванович Дубковецкий, Кирилл Прокофьевич Орловский, Макар Акимович Посмитный, Петр Алексеевич Прозоров и Полина Андреевна Малинина, удалось достичь относительно высоких показателей производства и стать визитной карточкой советского колхозного строя. Хотя в целом, как продолжает утверждать новая поросль домотканых антисталинистов (Е. В. Баев), «кризис в сельском хозяйстве, неизменно существовавший со времен коллективизации, приобрел хронический характер» и уже «достиг масштабов катастрофы». Этот непреложный факт не смог скрыть даже Отчетный доклад ЦК на XIX партийном съезде, в котором Г. М. Маленков якобы озвучил личную сталинскую вставку, что «зерновая проблема, считавшаяся ранее наиболее острой и серьезной проблемой, решена с успехом, решена окончательно и бесповоротно»[256].
Конечно, как верно указали ряд историков, в том числе профессор В. Л. Пянкевич[257], все эти и другие статистические данные нуждаются в дальнейшем серьезном изучении, однако всем записным антисталинистам не грех уразуметь, что все проблемы развития советского аграрного производства в послевоенный период во многом стали результатом не злой воли советских вождей или лично товарища И. В. Сталина, а того, что нашей стране пришлось, во-первых, на пределе своих сил и возможностей в кратчайшие сроки восстанавливать на круг почти 173 тыс. порушенных и разоренных колхозов, совхозов, сел, поселков и деревень и, во-вторых, вновь отдать приоритет развитию тяжелой индустрии и военно-промышленного комплекса, поскольку «коллективный» Запад во главе с США, породив «холодную войну», уже с начала 1946 года взял жесткий курс на бескомпромиссную борьбу с нашей страной и ее экономическое удушение, в том числе посредством масштабной гонки вооружений. Именно поэтому куда более авторитетный автор и признанный знаток советской экономики профессор Г. И. Ханин особо отметил, что в области аграрного производства также «имелись внушительные достижения» и уже «к концу пятилетки был достигнут довоенный уровень продукции сельского хозяйства», и, «учитывая тот огромный урон, который оно понесло в период войны, этот результат можно считать весьма значительным. Примерно такими же были показатели в сельском хозяйстве всех западноевропейских стран, существенно меньше пострадавших от войны»[258].
Между тем, по оценкам ряда авторов (К. Калинин) и по данным Статистического сборника «Государственный бюджет СССР за четвертую и пятую пятилетки (1946–1950 и 1951–1955 гг.)», государственные капитальные вложения в сельское хозяйство страны в IV пятилетке были больше, чем за две предвоенные пятилетки вместе взятые[259].
Если в 1946 году они составили 12,9 млрд. руб., или 11,9% расходов на все народное хозяйство страны, то уже в 1950 году их объем составил 34 млрд. руб, или 21,6% расходной части всего госбюджета. Всего же за годы первой послевоенной пятилетки из государственного бюджета было направлено в сельское и лесное хозяйство почти 115,2 млрд. руб., основная часть которых пошла на техническое оснащение, создание новых и укрепление старых МТС, общее число которых выросло до 8,4 тыс. станций. За этот период машинный парк сельского хозяйства вырос до 595 тыс. тракторов, 211 тыс. зерноуборочных комбайнов и 283 тыс. грузовых автомашин. В результате мощность тракторного парка МТС, обслуживавших колхозы, увеличилась в 2 раза, число комбайнов — в 1,4 раза, а количество механизаторов выросло до 1,23 млн. человек, что позволило существенно поднять уровень механизации всего колхозного производства. Уже весной 1950 года вспашка паров и подъем зяби на колхозных полях на 92–93% производились тракторами, а 51% зерновых культур собирались комбайнами. Столь же разительные перемены произошли в электрификации села. Так, по данным Р. А. Белоусова, за годы IV пятилетки число сельских электростанций выросло с 7,7 до 21,8 тыс. (т.е. в 2,85 раза), а их мощность — с 199,5 до 793,8 млн. кВт. ч (т.е. почти в 4 раза), что качественно сказалось на жизни многих людей. Аналогичный качественный рост происходил и в производстве минеральных (азотных, фосфатных и калийных) удобрений, общий объем которых вырос с 1119 до 5492 тыс. тонн.
Кроме того, не только по официальным данным ЦСУ СССР, но и по оценкам многих добросовестных историков (В. А. Ковда, И. Е. Зеленин, М. А. Вылцан, И. М. Волков[260]), даже несмотря на недостаток целевых капиталовложений и финансовых ресурсов у самих колхозов, к концу IV пятилетки по важнейшим показателям ее план был все же выполнен и производство мяса, молока и шерсти превысило довоенный уровень. Ауже к исходу 1951 года первые мероприятия по комплексной реализации указанных планов привели к значительному росту урожайности почти всех зерновых культур на 25–30%, овощей — на 50–75%, а кормовых трав — на 100–200%. Также в результате как роста общих капиталовложений в аграрное производство, так и повышения технической оснащенности многих колхозов и совхозов страны, удалось создать прочную кормовую базу для развития общественного животноводства и птицеводства, в результате чего за каких-то три года производство мяса и сала возросло на 80%, в том числе свинины — на 100%, молока — на 65%, яиц — на 240%, а шерсти — на 50%. Всего же к июлю 1953 года общественное поголовье крупного рогатого скота увеличилось на 11,3 млн. голов, овец и коз — почти на 54 млн., свиней — более чем на 25 млн., а лошадей — на 6,2 млн. голов[261]. А если учесть и тот факт, что помощь государства колхозам была все же ограниченной и численность советской деревни за эти годы сократилась на 8%, то без преувеличения можно сказать, что все эти показатели стали выдающимся успехом всех сельских тружеников, о чем традиционно и намеренно умалчивают все записные антисталинисты. Впрочем, надо признать и то, что колхозное животноводство продолжало в основном развиваться по экстенсивному пути, поскольку при заметном росте общего поголовья скота оно все еще отставало от плановых показателей, его продуктивность оставалась невысокой и большую часть продукции животноводства по-прежнему давали личные подсобные хозяйства самих колхозников и жителей поселков городского типа. При этом следует напомнить, что, согласно Примерному уставу сельхозартели, принятому еще 17 февраля 1935 года, «каждый колхозный двор в земледельческих районах с развитым животноводством» мог «иметь в личном пользовании 2–3 коровы и кроме того молодняк, от 2 до 3 свиноматок с приплодом, от 20 до 25 овец и коз вместе, неограниченное количество птицы и кроликов и до 20 ульев», а «в районах некочевого и полукочевого животноводства, где земледелие имеет небольшое значение», такой двор мог «иметь в личном пользовании от 4 до 5 коров и кроме того молодняк, от 30 до 40 овец и коз вместе, от 2 до 3 свиноматок с приплодом, неограниченное количество птицы и кроликов, до 20 ульев, а также по одной лошади или по одной кумысной кобылице». В итоге к концу сталинского правления доля ЛПХ составляла по крупному рогатому скоту 43%, по свиному стаду — 40%, а по козьему стаду — более 60%. А что касается основных видов сельхозпродукции, то к 1953 году соотношение между двумя основными производителями выглядело так[262]:
Из этой таблицы совершенно очевидно, что именно личные приусадебные хозяйства не только кормили самих селян, но и составляли 50–80% денежных доходов колхозного крестьянства. То есть, иными словами, колхозы, созданные в годы коллективизации, давали государству гарантированную возможность кормить город, армию, создавать госрезерв продовольствия и сырья, а также исполнять экспортно-импортные поставки, а ЛПХ, не «изничтоженные на корню», а, напротив, узаконенные Колхозным уставом 1935 года, — кормить село и всех тех горожан, которые предпочитали вкушать продукты колхозного рынка, а не магазинной торговли.
Кстати, видимые успехи в развитии аграрного производства сопровождались и ростом оплаты труда в самих колхозах и увеличением количества сельхозпродукции, которая выдавалась на каждый трудодень. Например, если в 1948 году в колхозах РСФСР на один наличный двор эта оплата составляла 3,7 ц зерна, или 259 руб., то уже в 1952 году — 7,1 ц зерна, или 338 руб. В целом, как показано в последних исследованиях[263], натуральные и денежные доходы колхозников от общественного и личного хозяйства достигли довоенного уровня, что резко подтолкнуло общий рост населения страны. Причем естественный прирост на селе был выше, чем в городе, хотя общее количество сельского населения ежегодно сокращалось из-за активного переселения в города. Этот отток ряд ангажированных авторов вроде В. Ф. Зимы связывают исключительно с «насильственным обращением колхозников в горожан» и «массовым бегством жителей села из колхозов». Однако их оппоненты, в частности И. Е. Зеленин, напротив, вполне убедительно доказывают, что большинство переселенцев (до 80%) покинули деревню либо по организованному набору, либо добровольно в расчете на улучшение условий жизни и стабильный заработок[264]. Причем эта группа авторов обоснованно называет этот процесс «объективным и прогрессивным», отражавшим естественные потребности страны. Сам же процесс переселения шел довольно интенсивно и, например, в РСФСР в 1947–1952 годах количество колхозников сократилось, в том числе за счет прироста работников совхозов и МТС, с 72 до 65%.
г) Хрущевские «загогулины» в сельском хозяйстве в 1947–1951 годах
Говоря о восстановлении и развитии сельского хозяйства страны в послевоенный период, нельзя не сказать пару слов о «заслугах» Н. С. Хрущева, который почему-то и тогда, и позднее считался признанным знатоком этой сферы. Так, к примеру, тот же И. А. Бенедиктов, возглавлявший в позднесталинский период Министерство сельского хозяйства и заготовок СССР, в своем знаменитом интервью журналу «Молодая гвардия» дословно заявил: «Хрущев слыл в Политбюро специалистом по сельскому хозяйству. И это в значительной мере соответствовало действительности. Никита Сергеевич довольно-таки неплохо разбирался в вопросах сельского хозяйства, особенно земледелия, приближаясь по запасу знаний и компетентности к уровню хорошего агронома. Сталин здесь ему явно уступал, чего, впрочем, и не скрывал, обращаясь за советом в тех случаях, когда обсуждались проблемы отрасли»[265]. Правда, надо сказать, что столь неожиданно высокая оценка Н. С. Хрущева была, пожалуй, единична. В ходе всей остальной, причем довольно продолжительной и откровенной, беседы И. А. Бенедиктов неоднократно давал самые высокие оценки как человеческим, так и профессиональным качествам как раз «вождя народов», а вовсе не его «визави».
Между тем 19 октября 1946 года, в самом начале разгоравшегося голода, Н. С. Хрущев, занимавший посты Первого секретаря ЦК КП(б)У и председателя Совета Министров УССР, получил лично от И. В. Сталина из Сочи секретную шифротелеграмму такого содержания: «Я получил ряд Ваших записок с цифровыми данными об урожайности на Украине, о заготовительных возможностях Украины… и тому подобное. Должен Вам сказать, что ни одна из Ваших записок не заслуживает внимания. Такими необоснованными записками обычно отгораживаются некоторые сомнительные политические деятели от Советского Союза, для того, чтобы не выполнять задания партии. Предупреждаю Вас, если вы и впредь будете стоять на этом негосударственном и небольшевистском пути, дело может кончиться плохо»[266]. И «дело» действительно вскоре кончилось «плохо», правда, в более мягкой форме, чем это можно было ожидать. Вскоре после известного Пленума ЦК 27 февраля 1947 года вышло решение Политбюро «Вопросы Украины», где среди прочих было признано целесообразным разделить два высших руководящих поста в Украинской ССР, поскольку ранее «это совмещение было продиктовано специфическими условиями военного времени», и утвердить Первым секретарем ЦК КП(б)У «тов. Кагановича Л. М…с тем, что тов. Хрущев Н. С. остается Председателем Совмина Украины»[267]. Как позднее вспоминал сам Л. М. Каганович, «когда встал вопрос о том, кого предложить первым секретарем ЦК КП(б) Украины, товарищ Сталин сказал, что в данное время надо человека, которому не нужно было бы долго изучать Украину — времени нет. «У нас в составе Политбюро есть товарищ Каганович, который работал на Украине, знает условия. Он сумеет сразу овладеть работой, поэтому я предлагаю на пост первого секретаря ЦК КП(б) Украины выдвинуть товарища Кагановича…»[268]. Кстати, этим же решением Политбюро был также учрежден пост республиканского секретаря ЦК по сельскому хозяйству, на который был назначен секретарь ЦК ВКП(б) Николай Семенович Патоличев.
Между тем, описывая тогдашнюю историю со своей «опалой», Н. С. Хрущев в мемуарах как всегда безбожно солгал и нагородил традиционной отсебятины. Он представил дело таким образом: «О документе (который он направил И. В. Сталину — Е. С.) узнали Маленков и Берия», которые «решили использовать мою записку для дискредитации меня перед Сталиным, и вместо того, чтобы решить вопрос (а они могли тогда решать вопросы от имени Сталина: многие документы, которых он и в глаза не видел, выходили в свет за его подписью), они послали наш документ к Сталину в Сочи. Сталин прислал мне грубейшую, оскорбительную телеграмму, где говорилось, что я сомнительный человек: пишу записки, в которых доказываю, что Украина не может выполнить госзаготовок, и прошу огромное количество карточек для прокормления людей. Эта телеграмма на меня подействовала убийственно. Я понимал трагедию, которая нависала не только лично над моей персоной, но и над украинским народом, над республикой: голод стал неизбежным и вскоре начался. Сталин вернулся из Сочи в Москву, и тут же я приехал туда из Киева. Получил разнос, какой только был возможен. Я был ко всему готов, даже к тому, чтобы попасть в графу врагов народа. Тогда это делалось за один миг — только глазом успел моргнуть, как уже растворилась дверь, и ты очутился на Лубянке. Хотя я убеждал, что записки, которые послал, отражают действительное положение дел и Украина нуждается в помощи, но лишь еще больше возбуждал в Сталине гнев. Мы ничего из Центра не получили. Пошел голод»[269].
Между тем вопрос о том, чем были вызваны столь радикальные перестановки в руководстве Украины, до сих пор остается открытым. Однако ряд исследователей, в том числе И. М. Волков, полагают, что не в последнюю очередь это объясняется тем, что именно на Украине колхозное производство восстанавливалось медленнее, чем личное подсобное хозяйство самих колхозников, которое росло за счет колхозных земель, а также тем, что именно на Украине наблюдался резкий рост единоличных хуторских хозяйств опять-таки за счет колхозных земель, в результате чего уже к началу 1947 года число новых хуторов выросло на 10 тыс. хозяйств. Более того, в этот период на Украине почти 20% трудоспособных колхозников не выработали минимума трудодней[270].
Вероятно, именно поэтому Н. С. Хрущев стал проявлять особую прыть в наведении порядка на селе и вскоре заслужил «прощение»: 26 декабря 1947 года он вернулся в кресло Первого секретаря ЦК КП(б)У, а новым главой Совета Министров УССР стал секретарь республиканского ЦК по промышленности Демьян Сергеевич Коротченко. При этом еще раньше, в июле 1947 года, на Пленуме ЦК КП(б)У был восстановлен пост второго секретаря, на который был избран Л. Г. Мельников, а Н. С. Патоличев, который не «сработался» с Л. М. Кагановичем, отбыл в Ростов-на-Дону на пост первого секретаря обкома партии.
А тем временем уже 21 февраля 1948 года по личной инициативе Н. С. Хрущева был принят закрытый Указ Президиума Верховного Совета СССР «О выселении из Украинской ССР лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни», на основании которого через два месяца тот же Н. С. Хрущев, М. А. Суслов и Г. М. Маленков направят И. В. Сталину проект «Закрытого письма» обкомам, крайкомам и рескомам партии «О задачах партийных организаций в связи с предстоящим проведением мер по выселению в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни». А уже 2 июня того же 1948 года был принят новый Указ Президиума Верховного Совета СССР «О выселении в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни», по которому общим собраниям колхозников было дано полное право «выносить общественные приговоры о выселении из села — деревни лиц, которые упорно не желают честно трудиться, ведут антиобщественный, паразитический образ жизни, подрывают трудовую дисциплину в сельском хозяйстве и своим пребыванием на селе угрожают благосостоянию колхоза, колхозников и их безопасности»[271]. Данный Указ довольно часто использовался как предупредительная мера и не был связан с ликвидацией личных подсобных хозяйств провинившихся. Но тем не менее по справке МГБ СССР уже на 30 августа 1948 года по нему было выслано почти 30,9 тыс. колхозников и единоличников. Как считают ряд авторов (В. П. Попов, В. Ф. Зима), заметной роли в укреплении трудовой дисциплины в колхозах эта мера, названная ими «вторым раскулачиванием», не сыграла, однако угроза ее применения способствовала ускорению коллективизации хуторских хозяйств в западных областях страны, особенно в Западной Украине и Прибалтике[272].
Между тем уже с начала 1949 года в Сельхозотделе ЦК, который незадолго до этого возглавил маленковский ставленник Алексей Иванович Козлов, в Минсельхозе и Бюро Совмина СССР по сельском хозяйству стали активно обсуждать идею укрупнения колхозов, которая нашла активную поддержку в ряде обкомов, особенно на Украине, где уже провели укрупнение нескольких тысяч мелких колхозов, что, по мнению ЦК и ряда историков (И. М. Волков[273]), дало положительный эффект. Одним из самых активных поборников идеи концентрации колхозного производства выступил именно Н. С. Хрущев, ставший в середине декабря 1949 года после неожиданной отставки Г. М. Попова не только Первым секретарем Московского обкома и горкома партии, но и новым секретарем ЦК по сельскому хозяйству[274]. В итоге 30 мая 1950 года было принято Постановление ЦК ВКП(б) «Об укрупнении мелких колхозов и задачах партийных организаций в этом деле»[275]), прямо обязавшее: 1) «обкомы, крайкомы партии и ЦК компартий союзных республик, облисполкомы, крайисполкомы и советы министров республик провести работу по укрупнению мелких колхозов, которые по размерам закрепленных за ними земель не могут успешно развивать общественное хозяйство и применять современную машинную технику»; 2) проводить «объединение мелких колхозов в более крупные… на добровольных началах, широко организуя разъяснительную работу среди колхозников; 3) навести образцовый порядок в каждом колхозе, обеспечить рост производительности труда, не допускать обезлички в работе, уравниловки в оплате труда, строго соблюдать… план расходования трудодней по отраслям и культурам, всемерно укреплять государственную и трудовую дисциплину в колхозах»; 4) организовать «строительство силами и средствами самих колхозов благоустроенных колхозных селений» и 5) не допускать «ошибок и извращений в этом деле» и не превращать работу по объединению колхозов в очередную кампанейщину.
В итоге уже к январю 1950 года было объединено почти 80% колхозов и их число, в основном за счет слабых хозяйств, уменьшилось почти вдвое — с 254 тыс. до 101 тыс., а уже к концу 1952 года общее число колхозов сократилось до 94 тыс.[276] При этом надо заметить, что если советские и целый ряд российских историков расценивали укрупнение колхозов «как объективную неизбежность, показатель совершенствования производственных отношений в советской деревне и как крупную реформу колхозного строя», то их оппоненты из числа записных антисталинистов — «как меру, которая в конечном счете привела к развалу колхозов, окончательному разорению российской деревни, коренной ломке деревенского уклада и остатков сельского общежития»[277].
Между тем в соответствии с новым курсом, нацеленным на концентрацию колхозно-совхозного производства, Н. С. Хрущев в своем реформаторском зуде был готов идти еще дальше. И уже 4 марта 1951 года на Московском партактиве он произнес доклад «О строительстве и благоустройстве колхозов», который тут же был опубликован на страницах трех центральных партийных газет — «Правды», «Московской правды» и «Социалистического земледелия». В этом докладе он выступил с бредовой идеей полной ликвидации и «сселения мелких деревень» в крупные колхозные поселки и села, создания проектов и строительства типовых «агрогородов», а также существенного сокращения приусадебных земель колхозников до 10–15 соток. Однако на следующий день неугомонный «аграрий», страдавший, по меткому замечанию самого И. В. Сталина, «манией вечных реорганизаций», получил от вождя крепкую взбучку, а его правая рука в партии Г. М. Маленков — поручение подготовить проект «Закрытого письма ЦК» по данному вопросу. В итоге уже 6 марта Н. С. Хрущев послал вождю покаянное послание, в котором содержались такие пассажи: «Дорогой товарищ Сталин! Вы совершенно правильно указали на допущенные мною ошибки в… выступлении «О строительстве и благоустройстве колхозов». После Ваших указаний я старался глубже продумать эти вопросы. Продумав я понял, что все выступление в целом, в своей основе является неправильным. Опубликовав неправильное выступление, я совершил грубую ошибку и тем самым нанес ущерб партии. Этого ущерба для партии можно было бы не допустить, если бы я посоветовался в Центральном Комитете. Этого я не сделал, хотя имел возможность обменяться мнениями в ЦК. Это я также считаю своей грубой ошибкой. Глубоко переживая допущенную ошибку, я думаю, как лучше ее исправить. Я решил просить Вас разрешить мне самому исправить эту ошибку. Я готов выступить в печати и раскритиковать свою статью, опубликованную 4 марта, подробно разобрать ее ошибочные положения. Если это будет мне разрешено, я постараюсь хорошо продумать эти вопросы и подготовить статью с критикой своих ошибок… Прошу Вас, товарищ Сталин, помочь мне исправить допущенную мною грубую ошибку и тем самым, насколько это возможно, уменьшить ущерб, который я нанес партии своим неправильным выступлением. 6 марта 1951 года. Н. Хрущев»[278].
Первоначально И. В. Сталин проигнорировал эти унизительные просьбы «главного агрария» страны и, по свидетельству В. М. Молотова и Д. Т. Шепилова, дал поручение «покрепче дать Хрущеву»[279]. Подготовка этого документа велась под руководством Г. М. Маленкова в Сельхозотделе ЦК непосредственно его главой А. И. Козловым. И как вспоминал тот же Д. Т. Шепилов, исходный «тон бумаги был резким и политически заостренным», но после того, как проект закрытого Письма ЦК «О задачах колхозного строительства в связи с укрупнением мелких колхозов» был отправлен на утверждение вождю, он лично вычеркнул оттуда целый абзац, содержавший развернутую критику хрущевской статьи, и вписал следующую фразу: «Следует отметить, что аналогичные ошибки допущены также в известной статье т. Хрущева «О строительстве и благоустройстве в колхозах», который признал полностью ошибочность своей статьи»280[280]. Как позднее уверял сам А. И. Козлов, это было сделано потому, что «товарищ Хрущев имел объяснение с товарищем Сталиным», который и дал команду смягчить тон данного письма и прекратить критику руководителя Московской парторганизации.
В итоге в смягченном варианте закрытое Письмо ЦК ВКП(б) «О задачах колхозного строительства в связи с укрупнением мелких колхозов» было утверждено Политбюро 2 апреля 1951 года и затем разослано всем парторганизациям, в том числе первичным. В этом развернутом Письме было прямо указано, что: 1) «некоторые наши партийные и советские работники допускают неправильный, потребительский подход к вопросам колхозного строительства, выражающийся в подмене главной… производственной задачи в сельском хозяйстве задачей немедленного переустройства быта колхозников, что должно отвлечь основные силы и средства колхозов от решения важнейших производственных задач, должно повести к дезорганизации колхозной экономики и, следовательно, нанести вред всему делу социалистического строительства»; 2) в связи с этим необходимо «покончить с неправильным, потребительским подходом к вопросам колхозного строительства и повести работу на успешное решение главной задачи в колхозном строительстве — на дальнейшее повышение урожайности сельскохозяйственных культур, всемерное развитие общественного животноводства и повышение его продуктивности»; 3) «капитальные вложения необходимо направлять в первую очередь на развитие общественного хозяйства — строительство животноводческих помещений, сооружение оросительных и осушительных каналов… насаждение полезащитных лесных полос, строительство хозяйственных построек, колхозных электростанций…»; 4) необходимо «покончить с неправильной установкой на то, что наиболее важным в колхозном строительстве является будто бы сселение мелких деревень в единые «колхозные поселки», колхозные города и «агрогорода»… задачи бытового устройства в колхозах, жилищного строительства в деревне… имеют, несомненно, важное значение, но являются все же производными, подчиненными, а не главными. Забвение или умаление главных, производственных задач может повести всю нашу практическую работу в деревне по неправильному пути, затруднить дальнейший подъем колхозов и причинить тем самым серьезный вред колхозному строю»; 5) «надо решительно пресекать попытки сокращения размера приусадебного участка колхозного двора и вынесения части приусадебного участка за пределы населенного пункта как недопустимые и вредные»; 6) «работу по укрупнению мелких колхозов надо проводить без форсирования и торопливости, ни в коем случае не превращать ее в кампанию, строго соблюдая принцип добровольности в этом деле»[281].
Тогда Н. С. Хрущеву несказанно повезло, поскольку И. В. Сталин, бывший, по словам того же И. А. Бенедиктова, гораздо «либеральнее» в отношении оступившихся людей, чем те же Л. М. Каганович и А. А. Андреев[282], сохранил свое положение в высшем руководстве страны. Но как только Н. С. Хрущев дорвался до единоличной власти, то он начал мстить своим «гонителям». Так, уже в начале марта 1955 года, как только Г. М. Маленков «слетел» с поста главы союзного правительства, близкий к нему бывший зав. Сельхозотделом ЦК, министр совхозов СССР А. И. Козлов был выведен из состава ЦК, отправлен в отставку с поста министра и сослан в Северо-Казахстанскую область директором Чистовского зерносовхоза. Чуть позже, когда Н. С. Хрущев уже сам занял пост главы Совета Министров СССР, 1 апреля 1958 года, по его инициативе Президиум ЦК принял Постановление «Об отмене Закрытого письма ЦК ВКП(б) от 2 апреля 1951 г. «О задачах колхозного строительства в связи с укрупнением мелких колхозов»[283]. В этом документе утверждалось, что в указанном письме «содержится ряд совершенно неправильных положений, которые сыграли отрицательную роль, сковав инициативу передовых колхозов… в деле культурного подъема колхозного села», что появление подобного Письма стало результатом «отрыва его инициаторов от жизни и практики колхозного строительства» и что «эти задачи правильно и объективно были изложены в статье т. Хрущева Н. С. «О строительстве и благоустройстве в колхозах» («Правда» от 4 марта 1951 г.)».
Между тем Н. С. Хрущев, ставший в середине декабря 1949 года и секретарем ЦК по сельскому хозяйству, стал лично курировать не только все вопросы восстановления и развития аграрного производства страны, но и проведение коллективизации в тех союзных республиках и регионах, которые вошли в состав СССР незадолго до войны. Причем ход коллективизации на этих территориях, прежде всего на Западной Украине и в Прибалтике, носил крайне болезненный характер не только потому, что в Галиции, на Волыни, в Латвии и Литве пришлось вести ожесточенную борьбу с вооруженными бандформированиями бандеровцев и «лесных братьев», но и потому, что именно здесь традиционно велось единоличное хуторское хозяйство. При этом следует отметить, что даже откровенные антисоветчики типа Е. Ю. Зубковой вынуждены признать, что вплоть до конца 1948 года союзные власти не одобряли жестких и принудительных методов создания колхозов, ориентируя местные органы власти, прежде всего тамошних вождей компартий — А. Ю. Снечкуса, Я. Э. Калнберзина и Н. Г. Каротамма — на агитационно-пропагандистские и экономические методы работы, в том числе через налоговые льготы для всех хуторян, вступивших в колхозы[284]. Так, 21 мая 1947 года вышло специальное Постановление ЦК ВКП(б) «О колхозном строительстве в Литовской, Латвийской и Эстонской ССР», в котором прямо говорилось: «1. При проведении строительства колхозов в Литовской, Латвийской и Эстонской ССР ЦК ВКП(б) предлагает руководствоваться следующими указаниями: а) исходить из того, что в деле строительства колхозов не следует проявлять никакой торопливости, не задаваться в этом деле широкими планами, колхозы создавать на основе полной добровольности; б) привлекать в колхозы в первую очередь крестьян-бедняков; в) колхозы строить на базе современной сельскохозяйственной машинной техники, создавая их вокруг хорошо оснащенных машинно-тракторных станций; г) организуемые колхозы должны быть образцовыми, примерными хозяйствами, способными на деле показать преимущества и выгоды коллективного хозяйства и тем самым пропагандировать идею коллективизации в крестьянских массах»[285].
Однако уже к началу 1949 года высшему руководству страны стало очевидно, что столь мягким способом провести сплошную коллективизацию не удастся, поскольку за прошедшие полтора года в колхозах объединилась лишь малая толика местных хуторских хозяйств: 3,9% — в Литве, 5,8% — в Эстонии и 8% — в Латвии. Причем, как явствует из документов, основным препятствием для создания колхозов стал массовый террор местных хуторян со стороны «лесных братьев». Поэтому уже 29 января 1949 года Совет Министров СССР принимает отдельное Постановление № 390-138сс «О выселении с территории Литвы, Латвии и Эстонии кулаков с семьями, семей бандитов и националистов, находящихся на нелегальном положении, убитых при вооруженных столкновениях и осужденных, легализовавшихся бандитов, продолжающих вести вражескую деятельность, и их семей, а также семей репрессированных пособников бандитов»[286], в соответствии с которым советские власти перешли к крайне жестким мерам борьбы с антисоветским вооруженным подпольем. Во исполнение этого решения уже 12 марта 1949 года министр внутренних дел СССР генерал-полковник С. Н. Круглов издал Приказ № 00225 «О выселении с территории Литвы, Латвии и Эстонии кулаков с семьями, семей бандитов и националистов»[287], на основании которого вскоре была проведена операция «Прибой», что значительно ускорило процесс коллективизации в Советской Прибалтике, которая к началу 1953 года в основном была завершена. Всего, по данным современных историков, из республик Советской Прибалтики на поселение в Сибирь было выслано более 142 тыс. кулаков и откровенных националистов, активно поддерживавших «лесных братьев» и прочий уголовный элемент, которые не только массово и зверски убивали партийных и советских активистов, но и терроризировали собственных односельчан и соплеменников, физически уничтожив десятки тысяч этнических литовцев, латышей и эстонцев. Вместе с тем эти цифры, содержащиеся в работе Е. Ю. Зубковой, все же нуждаются в дальнейшей проверке и уточнении.
Аналогичные процессы шли и в целом ряде других регионов страны, прежде всего в Галиции, Полесье и на Волыни, где бандеровские формирования развязали еще более кровавый террор[288].
Первоначально также, как в Прибалтике, коллективизация здесь шла на добровольных началах. Причем ее темпы были значительно выше, чем в той же Прибалтике, и, по оценкам советско-российских историков, уже к январю 1948 года она вышла на уровень 42,8% всех хуторских хозяйств. Хотя, по оценкам таких же советских, но украинских историков, к январю 1948 года коллективизировать удалось всего лишь 9,6% хуторских хозяйств. Правда, уже к январю 1949 года в Западной Украине членами колхозов стали 49% хуторян[289], и не последнюю роль в столь высоких темпах коллективизации сыграл тот самый Указ Президиума Верховного Совета СССР «О выселении в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни», принятый по инициативе Н. С. Хрущева в начале июня 1948 года, о котором мы писали выше.
Между тем уже с весны 1949 года, наряду с ужесточением борьбы с бандеровским вооруженным подпольем, начинается новый этап форсированной коллективизации, основным содержанием которого стала политика раскулачивания сельской буржуазии, поскольку, по мнению ряда партийных вождей, именно кулаки, ставшие пособниками местных националистов, стояли за организацией терактов «против сельских активистов и представителей власти и вели активную антисоветскую агитацию». Инициатором и главным куратором этой политики стал опять-таки Н. С. Хрущев, и в итоге уже к июлю 1950 года на Западной Украине было создано «7190 колхозов, в которых объединилось 1,5 млн. крестьянских хозяйств», что составило 98% от их общего числа[290].