в древнее, значительнее. Княжение Юрия в Ростове он считал угрозой для себя. Отец же разгневался и лишил его старшинства – передал великокняжеский престол Юрию. Поступок чрезвычайный, чреватый многими последствиями. Так и вышло. Сразу же после смерти Всеволода в 1212 году началась распря. Четыре года междоусобной войны привели к Липице.
Владимирской ратью командовали князья Юрий и Ярослав Всеволодовичи, помогал им младший брат Святослав, а в противостоящей объединенной новгородско-псковско-смоленско-ростовской армии вместе с новгородским князем Мстиславом Удатным (Удачливым) тон задавал их старший брат Константин Всеволодович, князь ростовский, боровшийся за то, чтобы ему, старшему из сыновей Всеволода, и достался отцовский престол во Владимире. Да и Мстислав Удатный тоже не чужак – он был тестем своего врага Ярослава.
И все же, когда рати выстроились друг против друга, за день до битвы, противники попробовали договориться. К Ярославу и Юрию пришли послы с предложением: «Дадим старейшинство Константину, посадим его во Владимире, а вам вся Суздальская земля». Юрий и Ярослав дали Константину такой ответ: «Пересиль нас, тогда вся земля твоя будет». Потому что они накануне уже все поделили. После битвы смоленские ратники в одном из брошенных шатров нашли «грамоту», в которой был закреплен их устный договор: «Мне, брат Ярослав, Владимирская земля и Ростовская, а тебе – Новгород; а Смоленск брату нашему Святославу, а Киев дадим черниговским князьям, а Галич – нам же».
Все поделили.
Чтобы имена их не звучали отвлеченно, напомню: Юрий – тот самый Юрий, который через двадцать один год не придет на помощь рязанцам, бьющимся с Батыем. Что делать, в те века рязанцы и суздальцы были заклятыми врагами. И Юрий вскорости сам бесславно погибнет на реке Сити в битве с теми же монголо-татарами, которые, разгромив рязанцев, придут и на суздальскую землю.
Ярослав впоследствии родит сына Александра, которого назовут Невским. Затем Ярослав, будучи после Юрия великим князем владимирским, предложит русским князьям назвать Батыя «своим царем». Сыновья Ярослава, Александр и Андрей, тоже будут воевать друг против друга. Александр Невский станет побратимом ордынского царевича Сартака, названым сыном Батыя и заключит союз Руси и Орды.
Князь Святослав после смерти Ярослава станет великим князем владимирским. Но ненадолго. Его свергнет Михаил Тверской. Остаток дней своих он проведет в Орде, добиваясь справедливости. Но в историю Святослав войдет тем, что в 1234 году он закончит в Юрьеве-Польском строительство Георгиевского собора, не просто уникального, но самого загадочного творения древнерусской архитектуры.
Это будет потом, потом, через десятки лет. А пока – войска стоят друг против друга. Одни – на Авдовой горе, другие – на Юрьевой горе. Меж ними – ручей Тунег. Чуть в стороне – речка Липица и то самое поле, куда они сейчас отойдут и где начнется битва.
О предстоящей жестокости сечи говорило и то, что некоторые особо отчаянные воины на поле боя «выскочили босыми». Летописец никак не комментирует, не поясняет сию деталь. Для современников она и не требовала объяснений. Мне же остается только предполагать. «Обдирание мертвых», то есть раздевание и разувание убитых, – норма. И потому, наверно, демонстративно разуваясь, воин как бы объявлял, что не рассчитывает уцелеть, выходит на смертный бой. Некоторые князья в самые отчаянные схватки выходили с обнаженной головой. То есть знать снимала шлем, а простолюдины скидывали сапоги.
Когда закончилась сеча, «можно было слышать крики живых, раненных не до смерти, и вой проколотых в городе Юрьеве и около Юрьева. Погребать мертвых было некому… Ибо убитых воинов Юрия и Ярослава не может вообразить человеческий ум».
За один день 21 апреля 1216 года в сражении на Липицком поле было убито «девять тысяч двести тридцать три» русских воина, гласит летопись.
Русский Спас
Но летопись не дает однозначного ответа: это общие потери или только одной стороны? Тогда – какой? Трудно представить владимиро-суздальцев и новгородцев, совместно убирающих и считающих убитых. Поэтому некоторые историки полагают, что это потери лишь владимирского войска. Но почему владимирского? Ведь автор летописи новгородец, он и приводит эту цифру. Зачем, какое ему дело до потерь владимирцев? Да и зачем новгородцам пересчитывать на поле боя трупы своих врагов с точностью до одного? Значит, «девять тысяч двести тридцать три» — это потери объединенного новгородско-псковско-смоленско-ростовского войска? Но если так, то сколько же погибло в тот день ратников из Владимира, Суздаля, Мурома, Переславля, Нижнего Новгорода, Торжка, Юрьева-Польского?! Ведь потери побежденных всегда значительнее. Страшно представить, сколько же всего там пало русских людей. Мужчин в расцвете лет. При тогдашней численности населения это равносильно чуме или моровой язве. О потерях владимиро-суздальцев ярче всего говорит такой факт. Когда князь Юрий в одной сорочке, даже подседельник потеряв, загнав трех коней, на четвертом примчался к стенам Владимира и обратился к горожанам с призывом запереть ворота и дать отпор врагам, те ему ответили: «Князь Юрий, с кем затворимся? Братие наша избита».
Сколько же всего полегло в той четырехлетней войне, включая стариков и женщин, всегдашних жертв мародерства и пожарищ, никто не знает и не узнает. В одной из опубликованных бесед Л.Н. Гумилев с нескрываемым ужасом восклицал: «Столько не потеряли за время войн с монголами!» Однако, по сведениям, приводимым историком А.Н. Насоновым, в годину монгольского нашествия только на Галицкую Русь всего там погибло двенадцать тысяч человек. Анализируя эти и другие данные, Гумилев заключал: «Следует признать, что поход Батыя по масштабам произведенных разрушений сравним с междоусобной войной, обычной (курсив мой. – С.Б.) для того неспокойного времени».
К концу своей жизни Владимир Мономах подсчитал и написал в «Поучении», что «всего походов было восемьдесят и три великих, а остальных и не упомню меньших». Из них девятнадцать – на половцев, которых нельзя было назвать чужими, потому что русские распри были одновременно распрями их родственников, половецких ханов, и – наоборот. Восемьдесят три похода за пятьдесят два года княжения в Смоленске, Чернигове, Переяславле, Киеве. И такую жизнь провел не какой-нибудь воспаленный маньяк-вояка, а глубоко верующий человек, призывавший: «Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет повинен в смерти, то не губите никакой христианской души», призывавший к миру своих кровавых братьев, которым еще Ярослав Мудрый завещал любить друг друга хотя бы «потому, что вы братья родные, от одного отца и одной матери». Вот они, братья… Русский Спас, он точно на крови. Правда, у других народов в те века происходило то же самое. Хотя был один еврей, который призывал построить Спас на любви.
Но даже для смутных лет Руси та кровавая распря и завершившая ее битва на Липице – событие особо трагическое. И потому нельзя не согласиться с Гумилевым: «Именно здесь в 1216 году была подорвана мощь Великого княжества Владимирского, единственного союзника Новгорода в войне с крестоносцами».
Четыре года войны и завершившая ее битва на Липице закончились тем, что Владимир, Переславль-Залесский и другие владимиро-суздальские города сдались на милость победителей – Константина и Мстислава Удатного. Константин стал великим князем во Владимире, а Мстислав стяжал еще одну ветвь в венок своей славы рыцаря и полководца.
Через три года Константин умер, и великим князем вновь стал Юрий. Все вернулось на круги своя. А если читатель проникнется горечью и сожалением и вопросит небеса: зачем, за что загублено столько жизней? – самым правильным будет ответ: времена и нравы были такие, и с этим ничего не поделаешь.
На Липицком поле дрожит сухая былинка на ветру, за ней – буро-желтые весенние увалы, жесткая прошлогодняя стерня, черная пахота, нежная зеленая полоса озимых. А все остальное – буйный кустарник, корнистый и крепкий. Так и карабкается с бугорка на бугор, с увала на увал. Горок-то, поди, уже нет, сровнялись с землей. Глядь, какая старуха в Юрьеве еще вспомнит про Юрьеву Горку, да за голову схватится: то ли сама придумала, то ли неведомо откуда на язык пришло от прабабок еще. Авдова гора и вовсе не упоминается, про ручей Тунег никто и слыхом не слыхивал, а услышит – так примет за что-либо немецко-басурманское, язык сломаешь… Все поглотила и все забыла земля за восемь прошедших веков.
Конечно, здесь надо поставить памятник. Или крест. Или часовню. И не иностранцев, а наших людей надо возить сюда. Наших.
Новгородский автор повести о битве на Липице не скрывает симпатий к своим. Но ведь те же смоленцы – союзники новгородцев, и летописец мог хотя бы к ним отнестись дружелюбнее. Однако ж – нет. Он пишет: «Новгородцы же не ради добычи бились, а смольняне бросились на добычу и обдирали мертвых…» А ведь знал летописец, что мародерство, по-нынешнему говоря, тогда не считалось большим грехом, что раздевают и и разувают мертвых все, но поди ж ты, своих изобразил борцами только лишь за идею, а смольнян навеки пригвоздил к позорному столбу. Нет, того, что мы называем объективностью, не было и тогда.
Наших людей надо возить на Липицкое поле, наших.
Дополнение. К 2016 году, к 800-летию битвы на Липицком поле, установили наконец памятный камень и крест. Но надпись на мемориальной табличке с информацией о событии и количестве погибших владимирцев заканчивается в присущем тому времени абсурдистско-идеологическом, псевдопатриотическом духе: «Вечная слава нашим пращурам!»
Ряд безобразий всегда на виду
Лев Толстой, прочитав «Историю…» С.М. Соловьева, написал: «Приходишь к выводу, что рядом безобразий совершилась история России. Но как же так ряд безобразий произвели великое единое государство?»