Вот это и вызывает у меня недоумение. А точнее – оторопь. На мой взгляд, мы имеем случай массового исторического самогипноза. На самом деле ни к какой Европе нас Петр не повернул, а совсем наоборот – в Азию он нас завернул, в Азию! Точнее – в азиатчину.
Под азиатчиной я понимаю прежде всего подавляющий приоритет государства над обществом. А отсюда – не только всевластие бюрократии, но совершенно особое явление, феномен – БЛАГОГОВЕНИЕ перед бюрократией, столь свойственное многим жителям стран некогда советской Центральной Азии.
Тянуть Русь в Европу не было никакой необходимости. Русь, русские были и есть европейская нация. Да, никто не отрицает половецкой, тюрко-монгольской составляющей. Государства под названием «Киевская Русь» в природе не было, это научный термин, введенный российскими историками в XIX веке – для удобства обозначения. То государство называлось Киевским каганатом, или Русским каганатом. Князья Владимир Святой, Ярослав Мудрый звались каганами. У русских князей Средневековья половецкой крови было больше, чем славянской. Наверно, больше трети дворянских родов – оттуда, половецко-ордынского корня. Русские потому и стали суперэтносом, что соединили в себе, переплавили славянское, тюркско-ордынско-степное, угро-финское, балтийское, и все вместе они составляли русскую европейскую нацию и шли путем европейской цивилизации. Без всяких особых усилий – естественным образом. Безусловно, сказался выбор веры – христианской, православной. Но наверняка здесь было и нечто глубинное, исконное, запрограммированное от природы. Как нынче говорят, национальный менталитет.
И никакого такого особого пути у Руси не было. А был обычный путь европейской страны, пусть и не очень простой путь.
Что считать европейскостью? Насильственное бритье бород? Питье кофия? Передовую технику и манеры? Все это мы перенимали и перенимаем с петровских времен – и все равно отстаем. Потому что Европа – это прежде всего система общественного, политического устройства.
(Иван Тихонович Посошков писал Петру, что есть два вида богатства: вещественное и невещественное, под которым он подразумевал законность, право, грамотное управление страной, и призывал об этом заботиться, печься: «Паче же вещественного богатства надлежит всем нам обще пещися о невещественном богатстве, то есть, о истинной правде».)
История Европы – это история борьбы монархов с феодалами и вольными городами. Полную победу в ней не одержал никто. Но в процессе укреплялась и центральная власть, и в то же время у нее отвоевывались и законодательно закреплялись имущественные и гражданские права сословий, всего населения. Как в советско-марксистскую пору говорили, закон единства и борьбы противоположностей. Диалектика, однако.
А церковь была третейским судьей – как высшая, духовная сила. Так и пришли европейские страны к нынешним конституционным монархиям и парламентским республикам.
Той же дорогой шла и Россия. И у нас боярская оппозиция и Боярская дума стали бы парламентским, общегражданским институтом. Если бы ей не переломили хребет. Начал первый русский царь Иван Грозный, а завершил первый российский император Петр I. Оба они, борясь с боярством, использовали вечный конфликт отцов и детей.
Опричники и хунвэйбины
Молодость всегда отрицает опыт старших, хочет по-своему. Равновесие здесь устанавливает сама жизнь. Но когда власть вооружает и натравливает младших на старших, получается не прогрессивная молодежь, а опричники и хунвэйбины. Задумаемся: а что это значило – публично остричь бороду сановитому пожилому, а то и старому человеку, боярину? Тогда представьте, что вас, мужчину, показательно, на глазах публики, насилуют на сцене, «опускают» – вот что это значило, потому что борода в те времена считалась символом мужского достоинства. Потому-то историк князь Трубецкой считал петровских соратников проходимцами и подонками: «Достойные русские люди не могли примкнуть к Петру…»
Петр довершил разгром боярства, начатый Иваном Грозным. Динамическое, диалектическое равновесие в обществе было разрушено. Началась эпоха азиатского абсолютизма. Потому что Иван и Петр в зародыше уничтожали и уничтожили семена общегражданских институтов.
Петр устранил и церковь как центр духовной власти, влияющий на власть светскую. Третейского судью, который стоит и над царями, и над людишками. Он видел во влиянии патриарха и церкви умаление своей власти. И боролся с ними всеми способами. С отрочества и до смерти. В годы его царствования в стране похабничал «Всепьянейший собор», состоявший из царя и приближенных. Члены его носили церковные титулы с добавлением матерных имен и званий, вершили непотребства, пародируя церковные обряды, дымили не ладаном, а серой, вусмерть пьяные, ездили славить Христа по Москве в санях, запряженных свиньями. Это было глумление над церковью и ее обрядами, унижение и поношение на глазах народа. В народе Петра считали и звали Антихристом.
Мы не знаем, читал ли Петр I в путешествиях по Европе тогда уже знаменитую книгу «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» (1561) английского философа Томаса Гоббса. (Царь с юности знал немецкий язык, владел голландским, английским, французским.) Но все, что потом происходило в России (и доныне происходит), – воплощение идей Томаса Гоббса:
«Так как воля бога познается лишь через государство… то юридическое лицо бога может существовать лишь благодаря воле государства… Повиновение, которое граждане обязаны оказывать своему христианскому повелителю, не может противоречить христианской религии… В христианских государствах суждение как о светских, так и о духовных делах принадлежит гражданской власти, и тот человек или то собрание, которое обладает верховной властью, есть глава и государства, и церкви, ибо церковь и христианское государство – одно и то же… Религия – часть человеческой политики, указывающей подданным те обязанности, исполнять которые требуют от них земные цари».
Иными словами, Томас Гоббс считал, что религия должна быть уздой для народа, инструментом политической власти для удержания народа в повиновении.
Читал или не читал Петр I трактат «Левиафан», но он от «Всепьянейшего собора» с богохульной матерщиной и кощунством перешел к воплощению на практике идей Гоббса – в российском варианте. В 1700 году отменил патриаршество на Руси, а в 1721-м учредил Духовную коллегию – наряду с другими коллегиями, впоследствии – министерствами. Церковь стала государственным, чиновным департаментом. Потом Духовную коллегию назвали Святейшим правительствующим Синодом. Членов Синода назначал император, они присягали ему на верность. Церковь поставили на службу власти. Что еще разрушительней для общественного сознания.
Результат известен.
Не случайно для Сталина образцом государственных деятелей в русской истории были именно Иван Грозный и Петр I. Не случайно сталинская и послесталинская пропаганда насаждала их исторический культ в нашем сознании. Например, взгляд на ту эпоху сформировавали у советских людей роман Алексея Толстого «Петр Первый» и талантливейшие фильмы «Иван Грозный» и «Петр Первый». Грудь вздымалась и глаза горели – вот как надо, отречемся от старого и замшелого мира, вперед по пути прогресса, в Европу!
Вот так нам внушали и внушили, что европейский путь – это когда вся страна зажата в едином кулаке. При помощи Всеобщей Бюрократической Системы, основателем которой был Петр I и которая живет до сего дня даже в деталях, в той же Табели о рангах, воссозданной ныне российским чиновничьим аппаратом. А как писал опять же Маркс, собственностью чиновников является само государство.
Лев Толстой (кстати, один из его предков был наперсником Петра I в пыточных делах) так писал не столько о Петре, сколько о его возвеличивании:
«Беснующийся, пьяный, сгнивший от сифилиса зверь четверть столетия губит людей, казнит, жжет, закапывает живьем в землю, заточает жену, распутничает, мужеложествует, пьянствует, сам, забавляясь, рубит головы, кощунствует, ездит с подобием креста из чубуков в виде детородных органов и подобием Евангелий – ящиком с водкой славить Христа, т. е. ругаться над верою, коронует б[…] свою и своего любовника, разоряет Россию и казнит сына и умирает от сифилиса, и не только не поминают его злодейств, но до сих пор не перестают восхваления доблестей этого чудовища, и нет конца всякого рода памятников ему. И несчастные молодые поколения вырастают под ложным представлением о том, что про все прежние ужасы поминать нечего, что они все выкуплены теми выдуманными благами, которые принесли их совершатели, и делают заключение о том, что то же будет с теперешними злодействами, что все это как-то выкупится, как выкупилось прежнее».
«Повернуться к Европе задом»
Одним из «выкуплений» до сих пор считается «Европа», «окно в Европу». Как раз то, что Толстой назвал «выдуманными благами». В самом прямом смысле – выдумка. Точнее – заимствование. Оттуда же…
Про «окно в Европу» думал и говорил не Петр I, а Франческо Альгаротти. О чем Пушкин уведомил читателей в первом же примечании к «Медному всаднику».
Ф. Альгаротти (1712–1764) – итальянский писатель, знаток искусств, популяризатор наук, путешественник, авантюрист, жуир и бонвиван. Сам Казанова ревновал к его светской славе и донжуанским похождениям, а Вольтер называл его «лебедем из Падуи», которому «небо подарило искусство любить, писать и нравиться». Вот сей «лебедь» в своей книге «Письма о России», 1739 год, и написал: «Петербург – это окно, через которое Россия смотрит в Европу».
То есть уже тогда Франческо Альгаротти абсолютно точно определил суть петровской политики: не Европа, не дверь, а лишь одно окно, сквозь которое мы только СМОТРИМ.
Пушкин позаимствовал эту метафору и, переделав ее в мощный образ, вложил в думы Петра: «Природой здесь нам суждено в Европу прорубить окно».
Сам же Петр будто бы говорил: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом». Это записал приближенный к императору человек, граф Остерман.