Я почти слышу девичье хихиканье Оливии.
«Я рассказывала тебе о том красивом французском парне, который был у меня когда-то, – сыне друзей семьи. И как я поискала его в интернете и оказалось, что он толстый и лысый, а за плечами у него два брака».
Почему я знаю, что будет дальше?
«Так вот, он прислал мне сообщение и спросил, не хочу ли я навестить его в замке в Дордони. Я и подумала, почему бы и нет? И вот я здесь, столько лет спустя! На самом деле мы поженились в прошлом году. Тебе бы понравился Доминик. Он забавный, пухлый, и с ним так легко. Он любит девочек, а они любят его и всех его шестерых детей от предыдущих браков. Он по-прежнему общается со своими бывшими женами, и мы устраиваем сказочные семейные барбекю. Ты должна навестить нас, когда выйдешь».
Оливия причинила мне такую боль. Но теперь я могу ее понять.
«У меня никогда раньше не было такой подруги, как ты. И никогда больше не будет. Мы с тобой связаны, Сара. Каждая из нас знает, каково это – ради детей прожить столько лет не с тем мужчиной. Пожалуйста, приезжай. А пока, я надеюсь, с тобой все в порядке в том ужасном месте.
Посылаю тебе море любви,
Очень похоже на Оливию. Всегда выживет. Но она права. Мы были связаны друг с другом все эти годы, пока растили детей.
Подобная дружба длится вечно. Я хочу увидеть ее снова. И, возможно, так и сделаю.
А потом, спустя неделю или около того, приходит еще одно письмо, написанное красивым почерком с завитками, от женщины по имени Мэриголд.
Я читаю его ночью на своей узкой кровати.
В первой строке сразу переход к сути:
«Возможно, ты меня не помнишь.
Я узнала кулон, который был на тебе на одном из снимков. Для меня она сделала такой же из ракушек и витражного стекла. Такой своеобразный стиль!»
Что?
«Твоя мать была моей лучшей подругой. Мы с ней познакомились в школе искусств – твой отец учился на том же курсе. Позже мы с несколькими друзьями создали группу, чтобы делать собственные украшения и продавать картины.
Ты была первым ребенком, родившимся в коммуне! Никогда этого не забуду. Когда ты родилась, мы все собрались вокруг, скандировали, пели и хлопали в ладоши. Твоя мама сделала меня крестной. Мы не были людьми церкви, но я очень серьезно относилась к своим обязанностям. Показывала, как сажать семена кабачков, когда ты была совсем крохой».
Не поэтому ли у меня появилось такое знакомое чувство, когда я занялась садом Глэдис? Слова вызывают смутное воспоминание о женщине с золотистыми волосами из моего детства. Но не более того.
«Я хочу, чтобы ты знала: твоя мать очень тебя любила. Но она была молода, и никто из нас не был настолько ответственен, насколько следовало бы. Я уговорила ее пойти на свидание той ночью, когда она умерла. Она хотела остаться с тобой, но я сказала, что ей нужно немного взрослых развлечений для разнообразия. Если бы я этого не сделала, она, возможно, не погибла бы в той ужасной автокатастрофе. Мне очень жаль. Все это стало таким страшным потрясением. Никогда не забуду твое растерянное личико, когда я пыталась объяснить, что мама не вернется. Я умоляла социальную службу позволить мне воспитывать тебя».
Подруга моей матери хотела меня забрать? Мои глаза наполняются слезами.
«Но они не сочли меня подходящей кандидатурой. Поэтому отправили тебя к тете. Я пыталась поддерживать связь, но она не отвечала на мои письма. Я часто думала о тебе, дорогая Сара».
Я проглатываю огромный комок в горле. Слова Мэриголд звучали так прекрасно! Если бы только ей позволили забрать меня, моя жизнь могла бы быть совсем другой.
«Не знаю, разрешено ли это в тюрьме, но прилагаю пару фотографий. Ту, что побольше, сделали, когда мы все отправились в путешествие на острова Силли. Это было такое приключение! Нас пригласили выставить там несколько наших картин – все расходы были оплачены».
Теперь еще один кусочек головоломки встает на место.
«На самом деле у меня до сих пор есть пейзаж с изображением острова Треско, который подарила твоя мама. Я отдам его, когда тебя освободят».
Фотографии лежат внутри конверта, значит, сотрудники тюрьмы ничего против них не имеют. Я вынимаю снимки по одному за раз. На первом – пара. Чутьем угадываю, что это мои родители. Мама очень светлая и одета в длинное кремовое платье из марли. У папы мои черные как смоль волосы, и выглядит он словно молодой Элвис Пресли в джинсовой куртке. Судя по их взглядам друг на друга, они безумно влюблены. Я впервые вижу, как же выглядел мой отец; так как он ушел после моего рождения, в моем сердце всегда зияла дыра. Другая фотография поменьше. На ней ребенок чуть старше Мэтти. Я это знаю, поскольку помню, как мама делала этот снимок. «Улыбнись, – сказала она мне. – Покажи свою прекрасную улыбку».
На обороте наклонным почерком сделана пометка карандашом.
«Моя милая маленькая девочка. Как же мне повезло!»
И вот тут я плачу. Потому что письмо Мэриголд – доказательство того, что когда-то давно меня любили. По-настоящему любили.
Глава 66
Письмо Мэриголд изменило все.
Дало мне корни. Пробудило воспоминания, до сих пор висевшие паутиной на задворках разума. Позволило начать прощать себя. Много ли шансов у ребенка, осиротевшего в таком возрасте? И никто не сказал, что я для кого-то важна. Конечно, есть люди, у которых старт в жизни был еще хуже, а они не совершили моих ужасных ошибок. И ничто и никогда не вернет Эмили.
И все же по какой-то необъяснимой причине я чувствую, как мной начинает овладевать покой.
Я спрашиваю преподавательницу рисования, получится ли у нее сделать копии фотографий, чтобы я смогла отправить их Фредди. Мы с ним регулярно переписываемся, хотя из-за проверок пересылка тюремной почты может занимать до трех недель. В его следующем ответе привычное беспокойство обо мне и удивление по поводу письма.
«Это важно и для Мэтти, – пишет он. – Я хочу, чтобы она знала свою семейную историю».
В письме Фредди есть еще кое-что: «Мне написал Стив. Он говорит, что ты с ним не видишься. Пожалуйста, подумай еще раз, мам».
Я не могу. Мне слишком стыдно. Я предала хорошего, доброго человека. Была ему почти что неверна. Скрывать свое прошлое так же плохо, как обманывать. В моем случае, возможно, и хуже.
Затем мой взгляд падает на следующую фразу Фредди.
«Он пишет, что хочет сказать тебе что-то важное».
Так что в следующий раз, когда поступает запрос на посещение от Стива Летера, я соглашаюсь, хоть и не без опасений.
Прошло четыре месяца с тех пор, как я видела его в последний раз. И все-таки думаю о нем каждый день. Стив мог уйти от меня, как только я рассказала ему о том, что натворили мы с Фредди. Но не ушел. И попросил своего брата защищать меня. Держал за руку во время судебного процесса.
«Он пишет, что хочет сказать тебе что-то важное».
Когда я захожу в зал для посетителей, под одним из маленьких столиков с металлическим каркасом вижу ковбойские сапоги. Глаза у Стива все такие же добрые, хотя и немного усталые. Еще он, кажется, немного похудел, судя по торчащим скулам. Возможно ли, что беспокоился обо мне? Интересно, как я выгляжу в его глазах? Челку нужно подстричь. Тюремная униформа из темно-синих мешковатых штанов и топа меня совсем не украшает. И я знаю, что от меня слегка пахнет. Душевые некоторое время не работают, а дезодорант все никак не доставят. Но по крайней мере в этой тюрьме меньше насилия, чем в той, где я сидела в молодости.
– Спасибо, что приняла меня, – говорит Стив.
Атмосфера между нами ужасно напряженная. Формальная.
Но чего я ожидала?
– С Джаспером все в порядке? – выпаливаю я.
– Абсолютно нормально.
Мое сердце наполняется облегчением.
– Он, конечно, скучает по тебе, но бесконечно подбадривает Глэдис. Я беру его с собой, когда еду повидаться с ней. Она тоже шлет тебе привет.
– Правда?
– Да, правда.
– Фредди написал, ты хочешь сказать что-то важное.
Стив переминается с ноги на ногу. Я вижу: что-то не так.
– Пожалуйста, просто скажи.
– Я прибирался в коттедже в твое отсутствие, – говорит он. – Глэдис попросила меня об этом. Она не хочет сдавать его другим жильцам, пока ты здесь, на случай, если ты захочешь вернуться.
– Как я могу вернуться туда, где все будут обсуждать меня?
– Ты удивишься, как быстро люди забывают. Глэдис говорит, что ждет не дождется твоего возвращения.
– Она меня прощает?
– Я об этом не спрашивал. Но она все время говорит о тебе, беспокоится о том, как у тебя дела.
– Пожалуйста, передай ей мою любовь и скажи, что со мной все в порядке.
– Она хотела приехать, но сейчас вообще не очень мобильна.
Звучит не слишком хорошо.
– Я напишу ей.
– Она будет рада.
Снова наступает тишина. Я слишком напугана, чтобы ее нарушить. Тогда заговаривает Стив:
– Дело в том, что… когда я прибирал в твоей прежней комнате, то кое-что нашел.
Мое сердце начинает биться чаще. Неужели наркотики, которые мог спрятать Фредди? Пожалуйста, только не это. Конечно, я сама бы нашла их, когда убиралась. Кроме того, сын всегда клялся, что чист.
Стив протягивает мой старый блокнот для рисунков, который я не смогла оставить, когда уезжала из Лондона. В нем полно моих набросков.
– Это потрясающе, Сара. Не знал, что ты рисуешь с натуры.
Чувствую, как краска приливает к щекам, когда смотрю на автопортрет, набросанный с отражения в зеркале.
– Это было частью моей прежней жизни. Сейчас кажется глупым, но тогда я пыталась решить, должны ли мы с Фредди бросить Тома или нет. Когда рисуешь кого-то обнаженным, он раскрывается. Это помогает добраться до сути человека. Я просто пыталась добраться до своей. Но когда мы приехали в Корнуолл, оказалось, что меня больше не интересует рисование с натуры.