Как бы то ни было, Анна Кузьминична родилась в Стране Советов. Семья удачно избежала репрессий и жила хоть и скромно, но счастливо. Пока не погиб на фронте отец. Дальше жила только Анечка – мама просто доживала. Замуж девушка вышла по любви. Мужа обожала до такой степени, что и сына настояла назвать его именем. По фотографиям было видно, как рос и взрослел маленький Мишенька. Они за несколько мгновений отсчитывали вехи жизненного пути. Подлинное веселье вызвала школьная фотография Миши в четвертом классе. Упитанный, если не сказать толстый, ребенок с недовольной, надутой физиономией стоял под плакатом с надписью: «Школьные годы – чудесные». Снимков Анны Кузьминичны и ее мужа почти не было, если не считать маленьких фотографий на документы и парадно-выходных – на Доску почета. Было много снимков Михаила студенческой поры. Выяснилось, что Миха перевелся с последнего курса дневного на заочное отделение института не по причине женитьбы, а в связи со смертью отца. Анна Кузьминична тяжело заболела. Денег катастрофически не хватало. Михаил принял решение пойти работать и стал заочником. Он вообще всегда решал все сам. Было в нем что-то от его предка – купца первой гильдии. Женился он позднее. Анна Кузьминична достала фотографию, от которой у меня по телу пошли мурашки.
– Это Олюшка, – тихо пояснила она. – Только один снимок и остался. Все остальные Миша пожег.
С фотографии застенчиво улыбалась копия нашей Танюшки, только в более молодые годы. Такие же распахнутые светло-карие и немного удивленные глаза, волнистые волосы, цвета осенней листвы, нежный овал лица…
Анна Кузьминична долго смотрела на фотографию.
– Хорошая была девочка. Я ее любила. А Михаил так вообще с ума сходил. Стеснительная такая была. Помню, когда Миша в первый раз ее к нам пригласил, она все молчала. Я уж думала – бука какая. А она, оказывается, просто боялась что-нибудь не то сказать. С восьми лет – только с отцом. У матери другая семья была. Отец жил в Ленинграде, занимался какой-то научной работой. А Олюшка после института по распределению к нам в Петрозаводск попала. Иностранный язык в школе преподавала…
У меня перехватило дыхание: Татьяна тоже отличалась способностью к языкам, поэтому и выбрала Иняз. Сестры были похожи не только внешне…
Анна Кузьминична хотела положить фотографию Ольги в общую кучку, но мы с Наташкой запротестовали. Она смирилась, только попросила Ксюше не рассказывать. Дело, мол, прошлое, все это до нее было. Зачем ворошить?
Мы клятвенно заверили, что и близко не коснемся этой темы.
– Миша ее все на руках носил. Она маленькая, худенькая. Ткнется ему в шею и тихонько смеется от счастья. Любил ее очень. Да и она его, как мне казалось, любила. Поженились они через полгода после знакомства. А встретились, смех сказать, во Дворце бракосочетания. В тот день оба опоздали. У него друг женился, а у нее подружка замуж выходила. Миша с ней познакомиться хотел, но не успел – она убежала. На свадьбе снова встретились.
Мишка очень ревнивый был. Все боялся, что она его бросит. Была она не то чтобы очень красивая, но такая милая. Тихая, ласковая. Все Мишины друзья в нее влюблялись. К тому времени дела у него в гору пошли. Денег на Олюшку не жалел. Одевал ее, как куколку. Баловал. И все грозил – если ты от меня уйдешь, я тебе жизни не дам. И его убью. Она сначала смеялась, потом сердиться стала. Обижал он ее своей ревностью. В последний раз они даже поссорились, и она сказала – у меня, мол, семьи никогда не было. Я только теперь поняла, какое это счастье – иметь семью. Меня, мол, никто никогда не любил. Но если ты будешь меня и дальше так ревновать, я просто не выдержу и исчезну из твоей жизни. И так она это серьезно сказала, что он поверил… Прожили они почти год, а потом от Олиного отца телеграмма пришла, он просил дочь срочно приехать – вроде заболел. Олюшка и сорвалась. Я даже удивилась. Странные у них отношения были. Отец не только на свадьбу не приехал, но даже поздравление дочери не прислал. Хотя она ему и звонила. Мне показалось, что он вроде и недоволен был. Может, считал, что Миша ей не пара. Только ведь как мог о нем судить, если никогда не видел?
Миша-то хотел с Олюшкой поехать, только она не разрешила. Сказала, что ничего хорошего из этого не получится. Как-нибудь, мол, в другой раз. Когда отец поправится. Мишенька и рассердился. Стал кричать, что эта поездка надуманная, просто повод, чтобы от него избавиться. Она его тихо так попросила не оскорблять ее подозрениями, а он уже раскипятился, остановиться не мог. Словом, сам виноват, что так получилось. Оля даже не стала чемодан брать. Поплакала у меня на плече, покидала кое-что в маленькую сумочку и ушла. Только со мной попрощалась.
Миша потом долго бегал по комнате, а я все его ругала. Ведь не прав был. Сначала-то огрызался, а потом понесся на вокзал. Только опоздал. Выбежал на перрон, а поезд ему хвост показал. Вот так… Посветила солнышком, погрела и пропала. Мы все звонка от нее ждали или письма. Не дождались. Миша весь извелся, почернел, но в Ленинград за ней не поехал. Сказал: захочет – вернется. А сам ждал. Ох, как ждал! Да и я по ней скучала. Всю жизнь о дочери мечтала – Бог не дал. Вот и радовалась, что хоть таким образом дочь обрела. И она ко мне тянулась. Не пойму… Ну Миша ее обидел, а я в чем виновата? Хоть бы весточку мне какую послала. – Анна Кузьминична смахнула слезы. – Я уж думала, может, и в живых ее нет? Да только через какое-то время Мише пришло письмо из ЗАГСа. Я потом узнала, что Оля на развод подала. Сына тогда домой пьяного на машине привезли. Два дня в себя приходил, а потом все Олюшкины фотографии пожег и запретил мне даже имя ее упоминать. А эту фотографию, – Анна Кузьминична бережно присоединила ее к другим, – я утаила. Долго потом с ней говорила. Достану и ругаю ее потихоньку – что ж ты, моя ласточка, нас оставила…
Ну а это уже фотографии с Мишиной работы. Это он с друзьями на рыбалке. Охоту не любил, а вот на рыбалку часто ездил. Если время свободное было. Работал много. Дачу отстроил, квартиру сменил. Только она мне не нравилась. Комнат много, а мне тесно. По своей однокомнатной скучала. Все в ней уживались, тесно не было. Вслух-то, конечно, этого не говорила, чтобы сына не расстраивать. Вы знаете, мне кажется, он все это приобретал только потому, что надеялся – Ольга когда-нибудь вернется. Наверное, хотел показать, что зря она его бросила. Да только ей этого не нужно было. Она, как котенок, любви и защиты искала…
А потом у Миши Оксана появилась. Они еще в институте дружили. Хорошая женщина. Только на вид строгой кажется. Мамой меня сразу называть стала. Как и Олюшка. К тому времени я уже и надеяться перестала, что Мишук еще раз женится. Как-то быстро у них все получилось. Сначала ездили без конца друг к другу, а потом и поженились. Конечно, Миша уже прежнее ребячество растерял, Оксану на руках не носил. Может, и к лучшему. Жили они спокойно, не ссорились. И он никогда себе не позволял ревновать ее так, как ревновал Олюшку. Перегорел, остепенился. Бывало, приеду к ним – он уже в Москву перебрался, – послушаю их разговоры, и в сон тянет. Я этих их слов не понимаю. Сижу и зеваю. А они надо мной смеются… Ксюшенька со мной много возилась. Все по врачам таскала. В моем возрасте болезней хватает. Один диабет чего стоит. От него и давление скачет, и почки побаливают. Одной уже страшно оставаться. Ну да что Бог даст. Попросила у мужа прощения на могилке и вот приехала. Здесь и Мишенька рядом.
Анна Кузьминична заплакала. Наташка следом, я усиленно сдерживала слезы – кому-то надо держаться.
Минут пять все хлюпали носами. Первой пришла в себя Анна Кузьминична:
– Спасибо вам, девочки, за сочувствие. Иногда так тяжело, а поплакать и не с кем.
Эта фраза придала Наташке сил, и она почти взвыла от сопричастности к чужому горю. Пришлось бежать за водой и успокаивать подругу напоминанием, что семья ее проклянет, если она сойдет на нет от слез.
– А знаете, – продолжила ставшая уже почти родной тетя Аня, – есть старая примета. Я в них, конечно, не очень верю, но ведь совпало все как по писаному. Олюшка, когда замуж за Мишу выходила, фамилию его не взяла, свою оставила. Я еще подивилась – ну чем Курганова хуже Решетниковой. Но только она наотрез отказалась менять фамилию. Причину не объясняла. Уж потом я сама решила – может, боялась, что мать надумает ее искать, а она фамилию сменила… Поиски затруднятся. Я ей еще тогда сказала – глупенькая, если она тебя столько лет не искала, зачем же ты ей сейчас-то нужна? А она так серьезно отвечает: а вдруг, мол, она заболеет или ей еще какая-нибудь помощь понадобится…. Соседка после Мишиной свадьбы все талдычила, что жена должна носить фамилию мужа, иначе добра в семейной жизни не жди. Я тогда не поверила. А потом вот Миша на Оксане женился. Она тоже фамилию не сменила. Сын-то к этому спокойно отнесся, объяснил, что в деловых кругах жену под ее девичьей фамилией знают и менять ей ни к чему. Я тогда слова соседки вспомнила. Права она оказалась. Вот и нет больше Мишеньки. И Кургановых тоже нет. Я последняя…
С замиранием сердца я ждала нового всплеска рыданий – у самой предательски пощипывало глаза. Но тетя Аня только тяжело вздохнула, а Наталья шумно высморкалась.
– На сегодня хватит, – решительно сказала она. – Пришли, что называется, помочь человеку освоиться после переезда и первым делом довели до слез.
Из другой комнаты донеслась трель телефонного звонка, мы с Натальей одновременно воскликнули: «Оксана!» Тетя Аня вскочила и засеменила к телефону, мы – за ней.
– Да, Ксюшенька, деточка. Все в порядке, все хорошо… Что делаем? Да веселимся тут вовсю. Смеемся… Ну и хорошо. Я тебе картошечки сварю. Ну, жду тебя. – Тетя Аня положила трубку. – Минут через сорок будет.
Я посмотрела на часы. Пожалуй, не стоит ее дожидаться, мне к приходу семьи обязательно нужно быть дома. С жареной картошкой наготове.
– Тетя Аня, я не смогу дождаться Оксану. Мне срочно нужно домой. – Раскаяния в моем голосе было больше, чем нервозности. – А с вами Наташа останется, – добавила я, стараясь не смотреть на подругу. – Я Оксане позднее позвоню. Хорошо?