— Да.
— А женщину, которая с ним, знаешь?
— Нет.
Я надеялась, что ответ будет именно таков.
— Можешь сделать для меня кое-что?
— Сначала скажи, что именно. Заранее не обещаю.
— Подойди к Чилкотту. Думаю, он еще не успел меня заметить. Я пока отойду подальше, чтобы наверняка не попасться ему на глаза.
— Что я должна сделать, когда подойду? — спросила Мерседес, улыбаясь кому-то и приветственно кивая.
— Сделай так, чтобы он познакомил тебя со своей дамой.
— Зачем? Вообще-то я не вижу в этом необходимости.
— Мне нужно знать, как она себя называет.
— А как, по-твоему, она себя называет? Вероятно, это его жена.
— Спроси.
— Ладно, Несса. Раз тебе так нужно.
— Да, нужно. Это поможет спасти Лили.
— Каким образом?
— Мерси, пожалуйста! Пока они не ушли. Ступай и непременно с нею познакомься.
Она что-то проворчала, вздохнула — и направилась к ним.
150. Мне ужасно хотелось обернуться и посмотреть, как все будет, однако я заставила себя пойти в другую сторону. Отыскала уютную нишу среди кедров, где на круглой, вымощенной каменными плитами площадке Грины поставили ажурный кованый столик, покрашенный в белый цвет, и несколько белых стульчиков. Я села.
Не прошло и минуты, как позади меня послышалось:
— Я и со спины всегда тебя узнаю, Ванесса.
Арабелла Барри.
Явилась она в самый подходящий момент (с ее точки зрения), для меня же — ужасно некстати.
Запакованная в более чем строгое платье и с соответствующей миной на лице, Арабелла вышла из-за кедровых ветвей.
— Не думала, что встречу тебя здесь, — сказала она. В одной руке она держала бокал шампанского, в другой — трость. На подкрашенных голубых волосах красовалась голубая же шляпка, великолепно гармонирующая с волосами и с платьем. В памяти у меня ожил давний образ покойной королевы Марии[45]. Довершали сходство ридикюль на локте Арабеллы и вся ее затянутая в корсет фигура.
— Здравствуйте, Арабелла. Садитесь, прошу вас.
— Не премину.
Она села и водрузила трость на стол, как бы проложив границу: твоя половина — моя половина.
— Почему вы думали, что не встретите меня здесь? — спросила я заинтригованно.
— Я попросила список тех, кто принял приглашение. Твоего имени там не было, — ответила она без обиняков. — Прежде чем принять приглашение, я всегда должна знать, кто еще будет. — Она пригубила шампанское и поставила бокал на столик. — Конечно, в былые времена требовать список не было нужды. Его сообщали, согласно протоколу.
— Я помню.
— У тебя завелась очень дурная привычка, Ванесса, беспардонно лгать прямо в глаза. Ты никак не можешь этого помнить. Я говорю о той эпохе в светской жизни страны, которая закончилась еще до твоего рождения.
— Может быть…
Я изо всех сил старалась не допустить, чтобы она одержала верх. Но увы. Мне кажется, некоторые люди с рождения обладают непререкаемой властью, и Арабелла — одна из них. Она сама никогда в этом не сомневалась, а значит, не сомневался и никто другой. Я попробовала. И потерпела фиаско.
— Может быть, вы и правы, — продолжала я. — С другой стороны, моя память касательно протокола настолько сплавлена с маминой приверженностью к нему, что я не могу их разделить.
— Прекрасный ответ, Ванесса. Прекрасный. Четкий и учтивый. — Арабелла принялась стягивать перчатки. — Ты всегда играла на моей любви к твоей матери. И это принесло тебе не одно очко. Подчеркиваю, не игра на этой любви, а сама любовь. Я всю жизнь присматривала за тобой, точно так же, как Роз Аделла присматривала за моими детьми. Мы поступали так по обоюдному согласию. Люди умирают, но традиции и стандарты живут и будут жить, пока живы те из нас, кто в них верит. Твоя мама погибла, я — нет. — Она улыбнулась. — И не собираюсь. «Погибнуть» и «умереть», если хочешь знать, не одно и то же; я умру, но не погибну. Твоя мать, увы, при всех ее редкостных качествах почти совершенно от нас ушла. Ничего от нее не осталось, кроме тебя и меня. О тебе могу сказать только, что ты быстро с нею покончила. О себе скажу, что она останется со мной, пока я не умру. А тогда, боюсь, она вправду погибнет. На тебя-то надежды нет.
Я возмутилась. Яростно.
— Вы неправы!
Арабелла слегка оторопела от моей запальчивости. Но тотчас мастерски обратила мои эмоции против меня же.
— Приятно смотреть, как ты защищаешь свои чувства к Роз Аделле. А я не сомневаюсь, ты защищаешь именно свои чувства, и только. Но, признаться, меня ничуть не интересует, сколько любви и ласки было в ваших взаимоотношениях, дорогая. И смею добавить, ее это тоже не интересовало. Я говорю о другом: о приверженности — и уважении — к принципам, которые отстаивала твоя мать.
— К каким, например?
— Честь своего класса. Правила, по которым она жила. Традиции, составляющие основу ее класса и ее правил. Что может быть проще?
— Очень многое. — Я попыталась улыбнуться. — Но почему вы решили, что я не приемлю маминых принципов?
Арабелла помолчала, свернутые перчатки бугорком лежали перед нею. Секунду-другую она рассматривала свои перстни, потом взяла со стола бокал, но даже не пригубила, просто глядела, как пузырьки поднимаются к поверхности, и наконец проговорила:
— Лили Портер.
Я тщетно ждала продолжения, потом переспросила:
— Лили Портер?
— Лили Портер.
Больше я ничего не услышала, только этот укор в послаблении принципов. Видимо, она считала, что упоминания о Лили Портер вполне достаточно.
151. Сквозь ветви деревьев я все время поглядывала во дворик и заметила, что Мерседес направляется ко мне.
Свой бокал шампанского я осушила весьма вульгарно — залпом, — после чего поставила его на стол, на свою половину.
Арабелла Судия — в этот миг я думала о ней именно так, — видя, как я выхлестала шампанское, не позволила возмущению подняться выше кончика подбородка, который чуть-чуть отвис. В знак величайшего неодобрения. Чем сильнее у Арабеллы эмоция, тем неприметнее она выражается. Вскинутая бровь означает всего-навсего легкую укоризну. А вот движение кончика пальца — прикосновение к нитке жемчуга — порой равносильно смертному приговору.
Несмотря на то что Мерси видела нас сидящими рядом, я надеялась, что она поймет: Арабелла нам не союзник.
Впрочем, беспокоилась я совершенно напрасно.
— Сюда идет эта ужасная особа, Манхайм. — Завидев Мерседес, Арабелла тотчас встала и собралась удалиться.
Мерседес, раздвинув ветки, подошла к нам.
— Миссис Барри, как поживаете? Очень рада вас видеть.
— Спасибо, — сказала Арабелла, надев перчатки и взяв в руки трость. — Надеюсь, вы извините меня, Мерседес. Мне в самом деле пора идти.
— Разумеется.
Недопитый бокал шампанского Арабелла оставила на столе и, кивнув на него, сказала:
— Если тебя, Ванесса, впрямь одолевает жажда, он в твоем распоряжении. Я возьму себе другой, это шампанское уже выдохлось.
Она ушла.
Немного погодя я повернулась к Мерседес.
— Ну что?
Она села, достала из сумочки портсигар, закурила.
— Он представил ее как миссис Колдер Маддокс.
Увы. Я не хотела этого подтверждения — наверно, желая, чтобы Чилкотт оказался замешан в убийстве.
— Более того, — продолжала Мерседес, — когда я спросила о ее муже, она ответила, что, насколько ей известно, он вполне здоров, только заработался. Я выразила искреннее удивление, что такая видная, уважаемая персона полагает необходимым напряженно работать даже в августе. — Тут Мерседес улыбнулась. — А она сказала: «О-о, что вы, мисс Манхайм, работать ему не нужно. Это они настаивают, чтобы он вернулся на службу!» — С чарлстонским акцентом Мерседес слегка перестаралась.
— А что еще ты узнала?
— Еще она рассказала, что приехала сюда аж из Бостона, чтобы вместе с дорогим Колдером посетить прием в честь президента, но уже в «Аврора-сэндс» узнала, что мужа куда-то вызвали.
— Не умер, просто уехал…
— Прости?
— Это я так… Что еще? Насчет Чилкотта?
— «Я здесь исключительно благодаря доброте Таддеуса Чилкотта. Я так расстроилась, что не увижу президента, а он, зная, какой путь я проделала сюда из Бостона, пожалел меня, и вот я здесь, вместе с ним!»
— А Чилкотт? Он-то как себя вел?
Мерси подвинула к себе Арабеллин бокал, расплескав остатки шампанского на стол. Задумчиво затянулась сигаретой. Думаю, она еще раз прокрутила в голове эту сцену, чтобы не ошибиться с выводами, и наконец сказала:
— Пока миссис Маддокс говорила, он все время смотрел в пространство. Знаешь, как люди слушают радио? Смотрят в пространство и мысленно представляют себе события, о которых слышат. Вот так и здесь. Он словно бы представлял себе то, о чем она говорила… И…
Пролитое шампанское закапало сквозь ажурную столешницу капли звонко застучали по камням у нас под ногами. Точь-в-точь дождь, первый за много недель.
— А дальше? Дальше?
— Как бы тебе сказать… Представь себе, что она актриса и выступает на радио. А он, автор сценария, беззвучно повторяет вместе с нею все ее реплики, пока она… — Мерседес опять затянулась сигаретой и докончила: —…пока она не забыла текст. Понимаешь?
Кажется, да. Я кивнула.
— И когда он смекнул, что миссис Маддокс пропустила реплику, то сказал ее сам. Потому что это был важный элемент придуманного им сюжета. Я имею в виду — он бы не стал этого говорить, если б по сценарию ей полагалось талдычить только о том, как она расстроилась. Вот и вставил эту пропущенную реплику, которая очень-очень важна.
— Не томи!
— Он сказал, что Колдер Маддокс хотя и уехал, но непременно вернется и она ждет его в «Пайн-пойнт-инне».
— А он сообщил, когда Колдер вернется?
— Конечно нет, — ответила Мерседес.
Конечно нет.
152. Пришло время уходить. Мы с Мерседес действовали по плану — пора привести в исполнение следующий этап. На первом этапе мы прибыли сюда — три женщины, одна из которых на прием не пошла, но все ее безусловно видели. Она была в белом костюме, с зонтиком. Об этом, как мы надеялись, вспомнит каждый, кто позднее увидит трех таких женщин.