Вернувшись в столовую, я взяла наши бокалы и пустую бутылку, затем выключила свет, оставив пазл на другой вечер. Стоя у раковины, я выдавила лавандовое средство для мытья посуды на новую мочалку и вымыла тарелку.
Он был интересным мужчиной. С очень высоким эмоциональным интеллектом. Он мог читать меня так же хорошо, как я его, или даже лучше. Он умело прятал эмоции за обаянием. Мой отец сказал бы, что он держал свои игральные карты близко к груди, и был бы прав. Он был скорбящим мужчиной с тяжелым прошлым, но также… в нем было что-то более глубокое. Я не могла определить, что именно, и это сводило меня с ума.
Может, это было просто примитивное влечение. Мое тело реагировало на его присутствие странным образом, и, когда мы расходились, я поборола желание потянуться за поцелуем.
Я взяла пушистое белое кухонное полотенце и протерла красную керамическую тарелку. Мне также нужно было оценить вероятность того, что мое влечение к Роберту Кевину усилилось, когда я обнаружила его связь с Кровавым Сердцем. А теперь, когда он нанял меня составить психологический портрет, я практически вибрировала от восторга.
На таких возможностях делались карьеры. Если Рэндалл Томпсон был убийцей — а все новости отмечали, что так и есть, — его дело будет изучаться специалистами психологических наук десятилетиями. Его мотивы. Его прошлое. Переход мысли в циклическое действие. Рэндалла Томпсона будут сравнивать с Лонни Франклином-младшим и Джозефом Джеймсом Деанджело, а мне достанется роскошный вид на каждую деталь из первых рядов. Если Роберт добудет мне доступ… к черту цветы и оргазмы. Это огромное событие, и, каким бы невероятным это ни казалось (все шесть дел?), я поверила, когда он сказал, что сможет достать дела.
Самоуверенность, возможности, воспоминания о нашей совместной ночи — спутанных простынях, разгоряченных телах и лихорадочных поцелуях, — из-за всего этого Роберт Кевин застрял у меня в голове. Это фиксация, притом не совсем здоровая.
Он скорбел. Он травмирован. Гейб Кевин умер, как и пятеро других невинных мальчиков. В этом был виноват монстр, и мне не стоило пускать слюни на мысли о его изучении. Я открыла шкафчик и водрузила тарелку поверх остальных.
Шестеро мальчиков умерли, и скоро мне вручат ключи к причине.
Глава 11
На следующий день я проводила клиента, назначенного на четыре тридцать, в приемную, и замерла при виде Роберта Кевина. Высокий адвокат стоял у стола Джейкоба, и я тут же сконцентрировалась на файле у него в руках. Я взглянула на своего клиента, вуайериста, страдавшего от неразрешеннных проблем с мамой.
— Увидимся на следующей неделе, Джефф.
Джефф Мавен кивнул, а затем устремился к лестнице.
— Доктор Мур? — Роберт зашагал ко мне уверенной походкой альфа-самца. — У вас найдется свободная минута?
— Конечно, — я открыла тяжелую дверь кабинета и кивнула Джейкобу. — Пожалуйста, придержи мои звонки.
Роберт вошел в кабинет, и я смутно уловила аромат дорогого одеколона. Он остановился, оглядывая помещение.
— Неплохая находка.
— Нам повезло с арендой. Если бы мы подписали договор сегодня, пришлось бы платить в три раза больше, — я села в одно из низких кожаных кресел возле диванчика.
Он заметил стойку с напитками в углу комнаты.
— Ты не против, если я налью себе кофе? — он положил папку с документами на стол.
— Конечно, нет. Кстати… — я наклонилась и подняла свою почти пустую кружку с журнального столика. — Можешь и мне долить?
— Конечно, — он потянулся за чашкой, наши пальцы соприкоснулись. Мы встретились взглядами, и я отпустила керамическую ручку.
Он отвернулся и встал перед кофейником.
— Ты доктор, поэтому я предполагаю, наши разговоры защищены конфиденциальностью клиентов?
Интересный вопрос.
— Ты меня нанимаешь, поэтому да. Но, как ты наверняка знаешь, эта конфиденциальность ограничена.
— О, да, я знаю, — он повернулся ко мне, держа чашки в руках. — Если пациент представляет непосредственную угрозу для себя или других, ты обязана сообщить правоохранительным органам. Верно?
Он очень интересно выстраивал вопросы, словно каждый из них был обвиняющим. Побочный эффект тысяч часов, проведенных в суде или, что не менее вероятно, глубоко укоренившаяся склонность подозревать в людях худшее. Я поборола желание указать на этот заскок и кивнула.
— Да. Если пациент склонен причинить вред себе или другим, мы должны об этом сообщать.
— У меня есть ощущение, есть брать в расчет твоих клиентов, что ты раньше нарушала это правило, — он сел напротив и поднес чашку к губам.
К чему он вел? Я закинула ногу на ногу, но его взгляд остался прикованным к лицу. Впечатляющая сосредоточенность, особенно при длине юбки. Я редко такие носила, потому что они были близки к грани непрофессионализма, но они являлись козырем, который я разыгрывала, когда мне нужно было протестировать мужчину. Роберт Кевин прошел испытание. Я проигнорировала комментарий и взглянула на папку, оставленную на столе. Она была толстой, красной, и посередине ее перетягивала резинка.
— Что это за вопрос о конфиденциальности? — я положила блокнот на стол и расслабилась в кресле, надеясь, что новый язык тела ослабит напряжение в его плечах.
Этого не призошло. Пожалуй, он только сильнее нахмурился.
— Просто думаю, можно ли тебе доверять.
Я взяла чашку с кофе.
— В моей работе это необходимо. Если клиенты не могут мне верить, они не станут говорить о своих проблемах.
— Они признаются в содеянном?
Я скривилась, раздраженная часто задаваемым мне вопросом.
— Иногда они проговариваются о своих поступках, когда мы говорим о чувстве вины, — я обхватила кружку руками — тепло, исходящее от керамики, меня успокаивало. — Каждый клиент отличается. Для некоторых разговоры помогают исцелиться.
Его челюсть напряглась, и я пристально взгляделась в него, пытаясь прочесть скрытый за вопросами смысл. От человека его профессии можно ожидать некой уклончивости. Но в тоне слышалось больше, чем простое любопытство. И больше, чем недоверие. В нем присутствовали острые ноты… гнева. Интересно.
Я решила затронуть эту эмоцию:
— К чему все эти расспросы?
В ответ он лишь указал на папку со словами:
— Это дело Гейба. Дай знать, если у тебя возникнут вопросы, — он поправил галстук, не встречаясь со мной взглядом. Увидь я этот знак у другого клиента, посчитала бы признаком неискренности, но здесь читалась боль.
Для него это было важно. Достаточно важно, чтобы протолкаться по дорогам в час пик и лично зайти сюда с хрустящей новой копией дела Гейба. Я встала, направляясь за ним. Стащив резинку, я открыла папку и пробежала ногтем по ряду разноцветных стикеров, разделявших содержимое.
— Скольким психологам ты его давал?
— Мозгоправам? Ни одному.
— Нам не очень нравится этот термин, — мягко сказала я, открывая секцию, отмеченную как «Улики». Там обнаружилось аккуратное перечисление вещей, отчего меня пронзила дрожь нетерпения.
— Извини.
— Есть лучшие способы исцеления, чем зацикливаться на убийце, — мне до смерти хотелось изучить дело, в деталях прочесть каждую страницу, найти спрятанные подсказки. Я всегда обожала подсказки, но именно поэтому отложила папку и вернула внимание к Роберту. Он давал подсказки — мне просто не удавалось их расшифровать.
— Исцеление не является моей главной целью.
— Возможно, должно бы. Хочешь ты это признавать или нет, арест убийцы твоего сына — это огромное эмоциональное событие.
— Не психонализируй меня. Просто прочитай его дело и скажи, что ты думаешь.
— Психоанализировать людей — это часть моей работы, — сказала я, издав короткий смешок.
Он помрачнел:
— Не этой работы.
— Для полноценного психологического портрета мне понадобится больше, чем только его дело, — я устроилась на диване, игнорируя немой зов папки. — Ты говорил, что сможешь достать дела других жертв?
— Да. Но сначала изучи его, чтобы посмотреть, достаточно ли крепкий у тебя желудок.
Я взглянула на часы, помня, что у меня назначена еще одна консультация через пятнадцать минут.
— Мой желудок не будет проблемой, но мое время ограничено. Мне нужно несколько дней, чтобы все изучить.
— В ночь нашего знакомства ты сказала, что специализируешься на клиентах со склонностью к насилию.
— Верно.
Его колено тряслось в быстром стаккато, но замерло, когда я посмотрела на него. Это был знак, поэтому я добавила его в список к избеганию зрительного контакта и колкой враждебности в голосе. Недовольство. Тревога?
Он подался вперед и уперся предплечьями в колени, давая мне желанный зрительный контакт. Взгляд бы пронзительным, на уровне конфронтации во время допроса свидетеля, и я встретила его твердо.
— Почему ты тратишь свое время на самых отвратительных членов общества?
— Я не считаю их отвратительными, — честно ответила я. — Я вижу в них людей. Мы все боремся с демонами. Если они оказываются в моем кабинете, значит, они пытаются исправить эту часть себя. Я нахожу в этом сходство с собой. А ты нет? — я вопросительно изогнула бровь.
Он выдержал мой взгляд долгое мгновение, затем встал, застегивая пиджак отточенными годами движениями.
— Мне не нужно, чтобы ты меня анализировала. Просто прочитай дело Гейба и пришли свои предварительные мысли, Гвен.
— Знаешь… думаю, я откажусь, — я осталась на месте. — Можешь забрать дело с собой.
Это был стервозный ход, да еще и блеф, учитывая, что я хотела сюда впрячься так же сильно, как нуждалась в воздухе. И все же риск был необходим. Мне нужно было проверить, как сильно он во мне нуждался. Потому что кругом было много специалистов, но он был в моем кабинете, а дело лежало на моем столе. Почему?
Он замер и повернулся ко мне; его недовольство было очевидным.
— Я нанимаю тебя на работу. Ты отказываешься от задачи?
— Есть потенциальный конфликт интересов.
— И какой… — он прочистил горло и начал снова: — Какой же?