– Цветная девочка с сильной степенью умственной отсталости, которой «пользовались» местные мальчишки. Рано или поздно она бы забеременела и не смогла бы выносить ребенка.
Я вспомнила Айви.
– Ну, эту девочку умственно отсталой не назовешь. Там другое – эпилепсия и…
– Можешь не продолжать. Достаточно и этого. Они наверняка одобрят. – Она посмотрела на часы. – У меня встреча. – Она вскочила. – Потом я вернусь. Если надо, поговорим еще. – Она указала на папку у меня на коленях. – Оставляю это тебе. Adios!
– Пока! – сказала я ей вслед.
Когда дверь закрылась, я уперлась взглядом в стол Шарлотты. Как же мне хотелось взмахнуть волшебной палочкой, отменить происшедшее накануне и вернуть мою наставницу!
«Людям положено помогать, даже когда это трудно», – сказала я Роберту.
Я потянулась за портфелем Шарлотты, открыла и стала в нем рыться.
14Айви
Ночью я почти не сомкнула глаз, но когда малыш Уильям заворочался, а вместе с ним и Мэри Элла, я притворилась спящей. Лучше бы этот день не начинался! Я не знала в точности, что он принесет, но была уверена, что ничего хорошего ждать не приходится. Мне так хотелось, чтобы события ночи оказались дурным сном! Как они поступили с Генри Алленом? Папаша, скорый на расправу, наверняка попотчевал его ремешком.
Малыш Уильям ревмя ревел за стеной, заглушая бубнеж Нонни, Мэри Эллы и еще кого-то; как ни плохо было слышно, у меня было леденящее чувство, что чужой голос принадлежал миссис Гардинер. Я накрыла голову подушкой. Мне хотелось исчезнуть.
Потом хлопнула входная дверь, и Нонни зашаркала к спальне. Я засунула голову под подушку еще глубже.
– Дура! – заорала она, ворвавшись в комнату. – Дура проклятая! – Она принялась лупить меня своей клюкой, да так, что я испугалась, как бы она не переломала мне руки, но больше всего досталось, несмотря на одеяло, моему бедру; я стиснула зубы, чтобы вытерпеть побои молча. – Хочешь, чтобы нас отсюда выкинули? Вот дубина! Она все мне выложила: что ты бегала там полуголая, отвлекала их парня от его обязанностей, из-за тебя сгорел чертов сарай! Вставай! – Она так врезала мне по бедру, что у меня слезы брызнули из глаз.
Я убрала с лица подушку.
– Хватит меня бить!
– Вставай, говорю!
– Встану! Убери свою клюку!
Я медленно села. От попыток уснуть в зимней ночной рубашке я была вся потная, от моих волос сильно пахло дымом. Но как ни плохо выглядела я сама, у Нонни вид был и того хуже. Я видела ее взбешенной, когда забеременела Мэри Элла, но сейчас было вдвое хуже. Ее потное лицо побагровело, глаза вылезали из орбит, тройной подбородок мелко дрожал. Я испугалась, что она сейчас помрет от злости и виновата в этом буду я.
– Прости, Нонни, – выдавила я.
Она опять замахнулась клюкой. Я накрыла руками голову и зажмурилась, но она, похоже, передумала: удара я не дождалась.
– Гардинеры больше не повезут тебя в церковь в воскресенье, – сказала она. – Добирайся сама как хочешь. А сейчас живо марш в сушильню!
– В сушильню?! – Как я могла там появиться после случившегося ночью? – Нонни, мне туда нельзя! Они не захотят, чтобы я…
– Одевайся и марш туда! Это наказание: будешь смотреть в глаза Гардинерам, увидишь, что осталось от сушильни. Ты нас опозорила, Айви Харт. Первой была Мэри Элла, но какой с нее спрос? Я-то думала, что ты не такая, а ты…
Она отвернулась и побрела прочь. Никогда еще я не чувствовала себя так отвратительно. Мне было стыдно появиться перед Гардинером, но у меня не было выбора. Я встала и начала одеваться.
У нас был один комод с тремя ящиками. Верхний принадлежал Мэри Элле, средний мне, нижний Нонни и малышу Уильяму. Выдвинув свой ящик, чтобы достать нижнее белье, я наткнулась на коробочку противозачаточного желе, полученную от медсестры Энн. Коробочка была одна, хотя Энн дала мне две. Я открыла ящик Мэри Эллы и обнаружила там вторую. Я не рассердилась, а, наоборот, обрадовалась. Пусть теперь ее парень из нее не выходит – желе поможет. Я решила, что теперь всегда буду снабжать ее этим средством.
В общей комнате Мэри Элла качала малыша Уильяма в старой колыбели, сделанной еще отцом. Она его качает, а он знай себе голосит.
– Чего он так орет? – спросила я. Непонятно было, слышала ли она все то, что наговорила миссис Гардинер. Скорее всего слышала. От одной этой мысли у меня запылало лицо.
– Не знаю, – ответила Мэри Элла. – Чего ты орешь, малыш Уильям? – спросила она сына, но он ее не расслышал – так зашелся.
– Лучше заткни его, а то я ему наподдам, чтобы было из-за чего надрываться, – пригрозила Нонни из двери кухни. Она ела печенье, политое вареньем. Судя по виду коробки с синими пробирками на кухонной полке, она со вчерашнего вечера к ним не прикасалась. Я всегда их проверяла, чтобы знать, делала ли она анализ.
– Ты проверяла сахар сегодня утром? – спросила я.
У нее был такой вид, что я поняла: будь у нее револьвер, она бы меня пристрелила.
– Не смей меня учить, что мне делать! Приятно, думаешь, услышать от такой леди, как миссис Гардинер, что моя внучка – последнее отребье?
Я повесила голову: стыдно было на нее смотреть.
– Прости, Нонни, – повторила я. Мне тоже хотелось печенья, но я не смела к ней приблизиться, потому что чувствовала, что еще не прощена. Мечтать о завтраке не приходилось. Правда, от страха у меня все равно кусок застрял бы в горле.
– Сказано тебе: одевайся и бегом в сушильню, – сказала Нонни. – Обеих касается!
– Сначала надо успокоить малыша Уильяма, – возра-зила я. Если он не уймется, Нонни его прибьет, оставшись с ним одна. – Он ел? – спросила я Мэри Эллу.
– Ни черта он не ест! – бросила Нонни.
Я забрала ребенка у Мэри Эллы, как та за него ни цеплялась.
– Отпусти! – велела я ей. – Дай взгляну на его раздражение. Может, это оно его беспокоит?
– Я говорила Мэри Элле: смажь ему раздражение лосьоном. Ты смазала?
– Смазала, – буркнула Мэри Элла.
Я села на диван и стянула с малыша Уильяма рубашонку через голову. Вся его грудка, до самой шеи, была ярко-красная.
– Что это с тобой, малыш Уильям?
На него страшно было смотреть. Я приложила к нему ладонь: он был очень горячий. Вряд ли Мэри Элла его мазала.
– Давай сюда лосьон! – велела я. Я собиралась густо его вымазать, а если он не уймется к середине дня, когда мы придем обедать, вызвать медсестру Энн.
Нонни подошла, чтобы получше его рассмотреть.
– Бедняжка! – сказала она. Это было ее первое ласковое слово за все утро. Она погладила его черные кудри. – Бедный малыш!
Мэри Элла сбегала в кухню и принесла мазь, которой Нонни мазала себе колени.
– Нет, – сказала я, – принеси лосьон, который оставила Энн.
– Ты мазала его этим? – спросила Нонни у Мэри Эллы. Та перевела взгляд с меня на Нонни, с Нонни на сына.
– Это его лекарство. – Она указала на тюбик с мазью.
– Надо быстрее это смыть! – крикнула Нонни. – Эта мазь помогает мне от боли в коленях, потому что греет. Бедненький! – Она отняла его у меня и понесла через кухню, к раковине у заднего крыльца.
Я вскочила. Меня подмывало отвесить сестре пощечину.
– Как можно быть такой тупицей?!
Мне самой хотелось плакать от сочувствия к мучающемуся малышу Уильяму. Выбежав на крыльцо, я стала помогать Нонни мыть орущего мальчика с мылом, потом унесла его в спальню, переодела во все чистое, обработала ему грудку и спинку лосьоном. Я боялась, что вред все равно причинен: он был весь красный, в волдырях.
Пока я с ним возилась, Нонни стояла рядом, а Мэри Элла грызла ноготь в двери спальни.
– Придется вызвать медсестру Энн, пусть на него взглянет, – сказала я. – Не знаю, подействует ли этот лосьон: мы сожгли ему кожу.
Я посмотрела на Мэри Эллу и увидела, что у нее по щекам бегут слезы. Я отдала малыша Уильяма Нонни и подошла к сестре, чтобы ее обнять. Она прильнула ко мне и бурно зарыдала.
– Знаю, ты не нарочно, – сказала я. – Знаю, ты думала, что поступаешь правильно. Просто будь осторожнее.
Я не знала, что хуже: показаться в сушильне или идти к Гардинерам и просить разрешения позвонить по телефону. В обоих случаях мне было не избежать встречи с Гардинером-старшим, а этого мне в тот день хотелось меньше всего. Но говорить по телефону лучше было мне, а не Мэри Элле – в этом было все дело. Как только мы вышли, в нос ударило запахом дыма. Напрасно я думала, что так пахнут только мои волосы. Меня даже затошнило.
По пути Мэри Элла указала на обугленную сушильню.
– Миссис Гардинер говорит, что это сделала ты, – сказала она.
– Спичкой я не чиркала, но все равно виновата…
От зрелища обугленного сарая меня чуть не вырвало. Мы с Генри Алленом погубили столько табака, столько труда пошло насмарку! Что ему стоило сначала проверить горелки, а уж потом приняться за меня? Как же мы оба сглупили!
С тропинки, пролегавшей между полями, я отправила Мэри Эллу в сушильню, а сама потащилась в главный дом. Поднимаясь на крыльцо, я старалась унять тошноту и дрожь в коленках.
Дверь открыла Дезире.
– Здравствуйте, мисс Айви, – сказала она. – Разве нынче утром вы не работаете в сушильне?
Она не знала про меня и Генри Аллена: это было понятно по ее улыбке и радушию.
– Можно мне позвонить по телефону? – попросила я. – У малыша Уильяма сильное раздражение.
– Заходите. – Она впустила меня в дом. – Вы знаете, где телефон. Звоните.
– Мистер Гардинер дома? – тихо осведомилась я.
– Нет, мисс Айви. – Теперь ее тон навел меня на мысль, что все она знает, просто не держит на меня зла. – Он в сушильне.
Неприятное чувство прошло, и я отправилась на кухню – телефон был там. Мне всегда нравилось здесь бывать, нравилось, как одна комната переходит в другую. Меня завораживал простор. На кухне могли бы вольготно разместиться три таких семейства, как наше. Раньше я фантазировала, что когда-нибудь у нас с Генри Алленом будет такой же дом: большой, просторный, то, что надо для многочисленной семьи. Нашим детям не придется жить так, как жила я. Я надеялась, что мы с Генри Алленом сможем зажить душа в душу, но на самом деле понимала, что его родители этого не допустят. Гардинеру нельзя жениться на ком-то из Хартов. Минувшая ночь окончатель