Задумчиво повертев в руках телефонную трубку, Евгений решил, что нужно ей позвонить. Всерьез не рассчитывая на профессиональную помощь – слишком глубоко уже, кажется, захлестнула его волна безумия, – он понял, что Ленка, наверное, единственный на свете человек, которому он сможет сейчас рассказать обо всем, что с ним случилось. Ничего не скрывая и не опасаясь, что Ленка ему не поверит.
Выговориться было необходимо. Поняв, что у него есть такая возможность, Евгений вдруг испугался, что сейчас, позвонив, не застанет Ленку дома. Или, если застанет, услышит в ответ, что она не может с ним встретиться сегодня, а может только, например, завтра или послезавтра.
Да завтра он просто не доживет, а о более отдаленном будущем даже и думать не стоит.
Он долго искал ее номер в телефонной книге и успел снова испугаться, что по какой-то досадной случайности запись не сохранилась. Но потом все же вздохнул облегченно, отыскав среди множества других ненужных номеров тот самый, обозначенный двумя заглавными буквами «Л», единственный из всех, который сейчас для него был чертовски важен.
Ленка оказалась дома. И голос ее в телефонной трубке был таким знакомым, что даже не верилось. Кажется, только вчера он звонил ей, уговаривая написать за него очередное сочинение по литературе, ничуть при этом не сомневаясь: Ленка ему не откажет.
Не отказала и в этот раз.
Только, кажется, напугал он ее сильно. Изо всех сил пытался во время разговора сохранять хотя бы видимость спокойствия. Но не получилось. И успокоить ее он тоже не смог.
Выключив трубку, он сразу понял, что теперь весь остаток рабочего дня будет ждать, когда же наконец увидит ее. В глубине души вяло шевельнулась мысль о том, что он поступил не совсем честно, решив взвалить на Ленку свои проблемы. Ведь знает же, что она примет их так, как свои.
Знает – поэтому и звонит сейчас ей, а не кому-то другому. Не родителям, не давнему приятелю Герке, с которым в принципе можно было бы поговорить о чем угодно за рюмкой коньяка или бутылкой темного пива. О чем угодно – но только не об этом. Об этом можно только с Ленкой, а больше – ни с кем. Потому что с Ленкой они всегда были на одной волне. На одной волне и остались, несмотря на то что столько лет уже прошло.
Кажется, это называется родство душ. И это самое родство, он точно знал, гарантировало ему по крайней мере одно: Ленка не будет смотреть на него такими глазами, какими смотрела вчера вечером Яна. Ленка – она и на долю секунды не усомнится в его невиновности. Не усомнилась бы, даже если бы застала его вчера в гостиной с топором в руках. Почему же Янка усомнилась?…
Думать об этом было больно. Пожалуй, эта боль и была самой главной, самой болезненной болью, и даже пережитый страх по сравнению с ней мало что значил. Эта боль была средоточием, сердцевиной случившегося кошмара. Она дышала внутри, била по оголенным нервам, судорогой сводила легкие, мешая дышать, – и в то же время она была вокруг, наполняя собой влажный октябрьский воздух, оживала в шорохе листьев, и даже в прозрачных лучах солнечного света ему виделись вкрапления этой боли, спрятаться от которой было невозможно.
После того как он поговорил с Ленкой по телефону, тяжелый камень внутри не исчез, но все-таки теперь был уже не таким тяжелым. И верхушка будто слегка сгладилась.
Но паника не отпускала. И видения, мелькающие перед глазами, никуда не исчезли.
Хотя, несмотря на все эти неудобства, к концу рабочего дня проект он все же закончил. И сдал его раньше срока на утверждение в Москву, будто позабыв о том, что для работы над этим проектом у него в запасе было целых четыре дня.
Котлеты Лена все-таки дожарила, а остаток фарша пустила на макароны по-флотски. Хотя аппетита не было совсем, но нужно же было как-то убить время, которое тянулось ужасающе медленно.
В ожидании она перемерила с десяток разных нарядов, включая тот самый пестрый сарафан, который надевала лишь однажды. Злилась, понимая, что ведет себя глупо, что сейчас совсем не тот случай, чтобы думать о нарядах. Судя по голосу в трубке, Женьке сейчас не до нее и не до ее нарядов – даже если бы она встретила его в противогазе, он едва бы это заметил. Злилась, но все равно мерила перед зеркалом водолазки и летние топы, соблазнительно открывающие талию и аккуратный пупок. А потом, окончательно разозлившись, пошвыряла в шкаф всю одежду и надела халат. Тот самый, в котором обычно ходила дома и который всей душой ненавидела, – темно-синий, усыпанный мелкими белыми цветочками, отдаленно напоминающими хризантемы. Халат подарила мама в прошлом году на день рождения, в который раз продемонстрировав диаметральную противоположность вкусовых предпочтений с дочерью. Лена долго и мстительно разглядывала себя в зеркале, в тысячный раз убеждаясь, что не создана для халатов, что синий цвет придает ее коже землистый оттенок, и нервничала, то и дело поглядывая на часы.
В половине седьмого она уже была уверена, что Женька не придет.
И даже успела похвалить себя за то, что не поддалась на провокацию собственной глупости, не стала наряжаться. Каково бы сейчас было ей в ярко-розовом топе и коротеньких облагающих джинсах? Одной слезинкой дело бы уж точно не обошлось. А так, в халате, можно запросто представить, что она его вообще не ждала.
Не ждала, конечно. Если б ждала, то уж точно не в халате. Она же не идиотка, чтобы встречать любовь всей своей жизни в таком неподобающем, антисексуальном виде.
Раздавшийся наконец звонок в дверь она услышала даже не ушами, а сердцем. Сердце радостно подпрыгнуло и помчалось открывать дверь вперед нее, как дрессированная собачонка – виляя хвостом и на ходу довольно поскуливая. Но радость быстро улетучилась. Испарилась, как дымное облако, соблазненное и подхваченное свежестью осеннего ветра, умчавшееся вслед за ним в открытое окно.
Это был он – и как будто бы не он. То есть как будто бы его вообще не было. Была лишь оболочка, из которой Женьку выдавили, как зубную пасту из тюбика, и теперь внутри этого тюбика было совершенно пусто.
Более точное определение подобрать было трудно. Женька смотрел на нее улыбаясь, и казалось, что сейчас он протянет руку и щелкнет ее по носу, как делал это всегда, начиная едва ли не с первого дня их знакомства.
Он улыбался, но глаза были какими-то незнакомыми, темными, а в самой глубине этих глаз затаилась такая пустота, что от этого становилось страшно. Как будто за плечами у Женьки было не тридцать прожитых лет, а по крайней мере сто пятьдесят.
«Господи, неужели мы виделись вчера?» – подумала Лена.
– Привет, – сказал он искусственно бодрым голосом, перешагивая порог ее квартиры. – Заждалась, подружка? Извини, на работе дела задержали.
Лена кивнула в ответ и пробормотала, что извиняться не стоит.
Совершенно непонятно было, как с ним себя вести и что говорить. Да и надо ли вообще говорить что-то.
– Привет, – наконец выдавила она из себя и, приняв из Женькиных рук слабо пахнущую осенним ветром куртку, принялась вешать ее в шкаф.
Передышка длилась всего несколько секунд, а потом ей снова пришлось обернуться и встретиться с ним взглядом. Он с показной веселостью разглядывал ее прихожую, которая нисколько не изменилась с тех пор, как он был здесь последний раз уже больше десяти лет назад. Интересно, помнит ли он?
– Ну надо же, как будто только вчера отсюда ушел, – удивился он, будто бы прочитав ее мысли. – И зеркало то же самое, и висит там же, и стены по-прежнему в голубой цвет выкрашены… И репродукция эта… Это же Дали. Погоди, я сейчас точно вспомню, как называется… Незримые… Незримые конь, лев и спящая женщина! Верно?
Верно. – Лена обрадовалась, что он вспомнил голубой цвет стен и даже название картины. И тут же отругала себя за эту глупую радость. – Да ты проходи, что стены-то разглядывать? Не в музее же.
Больше всего на свете ей сейчас хотелось просто подойти, обхватить его руками за плечи, уткнуться губами в шею и просто шепнуть, что все будет хорошо. И наверное, на самом деле все стало бы хорошо, все изменилось бы в считанные секунды, если бы она только смогла заставить себя сделать шаг навстречу.
– Чай будешь? Или… кофе?
Он уселся в кресло, свободно вытянул ноги и посмотрел ей в глаза.
– Конечно, буду чай. Или кофе. Мне все равно, на твое усмотрение. А вообще, знаешь, не мешало бы чего-нибудь… посерьезнее чая.
– Водки, что ли? – почему-то удивилась Лена. – У меня только… коньяк. И шампанское еще.
Коньячными бутылками, насильственно принятыми из рук благодарных родственников пациентов, заставлена была целая полка в шкафу. Лена коньяк не пила, потому что не умела, и очень долго не могла найти ему применения, до тех пор, пока в старом, бабушкином еще, журнале «Крестьянка» не вычитала один рецепт для укрепления волос. Народная медицина советовала смешивать коньяк с желтком одного яйца и каплей растительного масла. Лена смутно догадывалась, конечно, что народная медицина вовсе не имела в виду коньяк стоимостью от шести тысяч рублей и выше. Но с другой стороны, не пропадать же добру?
В ответ Женька изобразил радостную улыбку.
– Какая водка, какой коньяк? Я, между прочим, с работы! И между прочим, с обеда ничего не ел. Извини, конечно… Ничего, что я такой откровенный?
– Ничего, – вздохнула она, улыбаясь в ответ на его улыбку. – Это ты меня извини за то, что я такая глупая. Не сообразила, что тебя покормить надо… У меня там котлеты есть и макароны по-флотски. Что будешь?
– А все и буду! И котлеты буду, и макароны! – Он энергично закивал в ответ.
Тихо рассмеявшись, Лена убежала в кухню разогревать ужин, ругая себя по дороге за то, что не сообразила сама предложить. Сейчас то первое жуткое впечатление уже казалось лишь плодом собственных фантазий – по всей видимости, Женька просто устал на работе, а она приняла эту усталость за…
Черт знает, за что приняла.
Через пять минут они уже сидели напротив за кухонным столом. Женька уплетал котлеты с макаронами, попутно отпуская шутки по поводу собственного аппетита.