суа Озона или Педро Альмадовара. Не хватает только оператора, а сценарий уж как-нибудь сложится сам по себе…
– Прости, – сказал он глухо, по-прежнему не глядя в глаза. Хотелось подойти и обнять Янку, прошептать на ухо что-нибудь незначительное, несерьезное и очень успокаивающее. Но слов не было, и сил для объятий не было тоже. – Прости, я задержался на работе, а потом заехал к… заехал к одной своей старой знакомой. Бывшей однокласснице. Она…
– Что? Что ты… сказал? – спросила Яна, как будто и в самом деле не расслышала. – Заехал… к одной знакомой? К бывшей однокласснице? Да ты… Ты просто…
Теперь ее глаза метали молнии. И источником их была, конечно же, не ревность, а обида. Острая, ничем не прикрытая обида, похожая на обнаженную кровоточащую рану, которую он только что нанес ей своими руками.
– Ты понимаешь, что говоришь? Ты почти три часа назад должен был прийти с работы! Я тебя ждала! А тебя все не было… Все не было и не было, и я… Женя, да я ведь думала… Да я ведь о чем только не думала! О самом страшном думала, ты понимаешь?! Я уже не знала, что мне делать, я думала, что умру сейчас, а ты… ты… ты, оказывается…
«Скотина, – тупо подумал он, только сейчас осознав, что натворил. – Бревно бесчувственное… Самое легкое наказание для тебя – это казнь на электрическом стуле. Медленная. Ужасная. Как в романе Стивена Кинга „Зеленая миля“».
Евгений понятия не имел, почему это ему вдруг именно сейчас вспомнилась душераздирающая сцена казни из романа Стивена Кинга. Наверное, потому, что в последнее время вся его жизнь превратилась в одну сплошную иллюстрацию этих психологически изощренных ужастиков.
– Ну прости. – Он все-таки подошел и попытался обнять ее деревянными, негнущимися руками, но Яна тотчас же оттолкнула его, упершись маленькими кулачками в грудь. – Прости меня, я подлец. Я на самом деле подлец. Я не подумал…
– Я даже звонить тебе боялась, – словно не слыша его, всхлипнула Яна. – Сто раз брала в руки телефонную трубку и каждый раз боялась, что вот сейчас наберу твой номер, а трубку снимет какой-нибудь чужой человек… И скажет мне, чтобы я на опознание приехала… А ты… Ты к бывшей однокласснице…
– Но ведь это все-таки лучше, чем если бы тебе пришлось ехать на опознание, – устало вздохнул Евгений. Совсем некстати вдруг зачесалась спина. Пришлось, неловко вывернув руку, скрести ногтями по позвоночной впадине. И от этого, казалось, его и без этого неправдоподобное раскаяние стало выглядеть еще более неправдоподобным и казнить самого себя захотелось еще сильнее. – Ну согласись, что лучше. И перестань плакать, родная. Я же попросил прощения. Ты у меня сильная девочка…
– Я не девочка! И я не сильная! Никакая я не сильная! – почти прокричала она ему в лицо и, резко задев плечом, убежала на кухню.
Евгений вешал в шкаф куртку и слушал ее тихие всхлипы. Кажется, за все время их знакомства Яна плакала в первый раз. И в первый раз же он почувствовал, что ему сейчас не хочется ее утешать. Сердце разрывалось от жалости, но другое, незнакомое и непонятное, чувство было сильнее.
– Яна, – остановившись в проеме кухонной двери, почти спокойно сказал он. – Пожалуйста, перестань. Я здесь, я вернулся, со мной все в порядке. Но у меня просто нет сил тебя успокаивать. Пойми… Мы ведь совсем пропадем, если не сумеем сейчас взять себя в руки. Именно сейчас. Дальше будет легче…
Он говорил ей слова, в которые и сам не верил, как и в существование этого туманного «дальше», которое представлял себе сейчас почему-то в виде длинного луча, протянувшегося от подоконника кухонного окна в темную бесконечность. Дальше одной фразы, дальше одного движения, одного вздоха и одного удара сердца не могло существовать ничего определенного. И от этого, как ни странно, становилось легче.
Повернувшись к нему заплаканным лицом, она вытерла слезы тыльной стороной ладони.
– Вот так лучше, – кивнул он, попытавшись улыбнуться. Улыбка вышла неестественной и совершенно неуместной. – Давай, что ли, поужинаем. Что у нас сегодня?
Он совсем забыл о том, что всего лишь два часа назад съел на кухне у Ленки целую тарелку макарон с двумя котлетами. При мысли о еде желудок скрутило – черт, ведь второй раз он такой пытки просто не выдержит! Изображать полностью отсутствующий аппетит два часа назад было все-таки легче, хотя, кажется, он перестарался, пытаясь таким образом успокоить перепуганную насмерть его изменившимся голосом и отсутствующим взглядом Ленку.
– У нас сегодня ничего, Женя, – глубоко вздохнув, отозвалась Яна. – Только бутерброды. Я ведь весь день была на работе, потом ждала тебя. А Аллу Васильевну я сегодня попросила не приходить. И завтра тоже.
– Янка… – Он быстро подошел к ней и порывисто взял в руки ее маленькие, отчего-то очень холодные, ладони. – Молодец, правильно сделала. А я и не подумал даже, что нужно ей позвонить…
– Ты никогда ни о чем не думаешь, – ответила она уже без обиды в голосе. – Объясни хотя бы, какого черта именно сегодня нужно было после работы ехать не домой, а к какой-то там однокласснице. У нее что, день рождения сегодня?
– Нет. Просто… – Он замялся на секунду, понимая: если сейчас признается абсолютно честно в том, что ехал к Ленке просто поговорить, это скорее всего вызовет новую волну вполне справедливой обиды. – …просто она, знаешь, психиатр. И я к ней поехал, чтобы проконсультироваться насчет… В общем, чтобы она выписала мне что-нибудь успокоительное. – Наконец сообразив, каким должен быть ответ, он сунул руку в карман брюк и достал оттуда «вещественное доказательство» – сложенный пополам бланк рецепта на лекарство с труднопроизносимым названием «вероамитриптилин». – Знаешь, у меня нервы ни к черту после вчерашнего. Вздрагиваю от малейшего шороха, ужасы всякие мерещатся. Я тебе, помнишь, рассказывал сегодня по телефону про те пятна…
– Да, только я не очень поняла. Ты сказал, что пятна не отстирались, кажется.
– Не отстирались, – вяло усмехнулся Евгений. – Как будто их никто и не пытался отстирать. Да только мне привиделось все это… наверное.
Чертовы пятна до сих пор стояли перед глазами, мелькали мелкой темно-рубиновой россыпью на голубом фоне. Почувствовав неуверенность в его голосе, Яна вопросительно подняла брови. Черные, все еще мокрые ресницы беззащитно дрогнули.
«Ей-то за что все это?» – с тоской подумал Евгений, отложил в сторону бланк с рецептом и снова спрятал в своих ладонях ее холодные руки.
– Конечно, привиделось. Ведь сам же сказал, что вчера никаких пятен не было…
– Да. – Он кивнул в ответ. – Не было.
– Значит, и сегодня их быть не могло. Ну подумай, откуда им взяться?
– Ниоткуда, – снова согласился он, пытаясь избавиться от надоевшей красно-голубой картинки.
Разве видения могут быть такими отчетливыми?
Он не стал озвучивать свой вопрос, понимая, что теперь в этом уже нет никакого смысла. Нужно наконец перестать думать о том, что было вчера, и попытаться сосредоточиться на дне сегодняшнем. И может быть, даже на дне завтрашнем, в вероятность наступления которого по-прежнему не очень-то верилось.
– Знаешь что, Янка. Давай уберем к черту эти дурацкие шарики. Я на них просто смотреть не могу, висят по всей квартире, в тоску вгоняют. Если ты не против, конечно…
Она была не против, и почти весь оставшийся вечер они убирали шарики. Отцепляли их от стен, распутывали гроздья и почти не разговаривали. Евгений все думал о том, какое это идиотское занятие – развешивать шарики, а потом снимать их со стен, а потом еще и протыкать вязальными спицами каждый шарик в отдельности, потому что надутые шарики выбрасывать как-то глупо, особенно в таком количестве.
– Вечер прошел не зря, – вздохнул Евгений, разглядывая образовавшуюся на полу в прихожей огромную разноцветную кучу. – Как ты считаешь, любимая?
Яна ничего не ответила, а Евгений так и не понял, то ли она не хочет с ним разговаривать, потому что до сих пор обижается из-за Ленки, то ли она просто устала и у нее нет сил отвечать на вопросы. Тем более на такие глупые.
– Женя, – раздался наконец ее тихий голос, когда Евгений уже курил на кухне возле окна, разглядывая колышущиеся от ветра силуэты деревьев вдоль противоположной стороны улицы. – Женя, нам нужно поговорить.
Эта холодная серьезность, прозвучавшая в ее голосе, ему сразу не понравилась. В глубине души шевельнулось давно забытое, трусливое чувство неотвратимой расплаты. Что-то похожее он ощущал последний раз в детстве, когда ни о чем не подозревающая мама открывала дневник и натыкалась на жирную двойку по литературе. Неприятное, царапающее душу чувство.
– Таким тоном обычно объявляют приговор в суде, – снова попытался шутить Евгений. – Или диагноз, уже не требующий врачебного вмешательства ввиду его абсолютной бесполезности.
– Я тебя люблю, – ответила она невпопад, совершенно серьезно и все тем же холодным тоном.
С ума сойти можно, подумал Евгений. Придется, наверное, сойти с ума, никуда уже от этого не денешься. Он понятия не имел, что ответить ей на это некстати прозвучавшее признание.
– Это самое главное. Ты… не забывай об этом, ладно? – добавила она, глядя прямо в глаза.
– В смысле? Почему я должен об этом… забывать? Ты что, уходишь от меня? – Внезапно промелькнувшая догадка показалась единственно верной. Тысячи коротких и ясных, как вспышки фейерверка, мыслей пронеслись в голове в этот момент: конечно, а как же иначе. Никто и не думал, что она все это выдержит. Никто и не надеялся. Да и глупо было надеяться, и по большому счету не имел он на эту надежду никакого права. – Уходишь?
– Никуда я не ухожу, – ответила она сердито. – С чего ты вообще взял, что я ухожу куда-то? Я не об этом с тобой поговорить хотела. О другом. Ты только сядь, пожалуйста.
– Это чтобы не упасть? – осведомился Евгений и послушно уселся на кухонную табуретку. Яна села напротив и, снова не заметив его жалкой иронии, попросила:
– Расскажи мне, как все вчера было.
– Ах вот что. Ты решила устроить вечер воспоминаний. Тогда, может быть, мы все-таки повспоминаем о чем-нибудь другом? Более приятном и романтичном?