Многообещающее начало…
30 мая, вторник
Часть утра я провел на привычном месте — на стене вокруг игровой площадки, размышлял о теории Толкотта Парсонса применительно к детям младше десяти лет, но на самом деле сконцентрироваться мне мешали мысли о том, где я буду жить дальше. Поэтому оставшуюся часть утра я провел, бродя в районе Голдхоук-роуд, высматривая на газетных киосках объявления о сдаваемых квартирах. Там было несколько объявлений, но мне было лень их проверить. Я чувствовал себя богачом, так что решил зайти в магазин пластинок на Оксфорд-стрит. Купил «Strawberry Fields» и «Penny Lane» битлов, «Piper at the Gates of Dawn» Пинк Флойд и «Between the Buttons» роллингов. Я купил бы и больше, только мне сейчас не до новой музыки.
Я покупаю пластинки под свое настроение, и они говорят мне, кто я такой в данный момент. Получается, что моя коллекция пластинок, начиная с Конни Фрэнсис, — это архив моего эмоционального развития, склад, где, как в банках с вареньем, хранятся мои прошлые любовные увлечения и депрессии. И к ним постоянно добавляются новые. Двадцать лет спустя я буду слушать «Strawberry Fields», и прошлое нахлынет на меня: и воздушный поцелуй, который Салли подарила Мелчетту, и то, как солнечным днем я стоял на углу Голдхоук-роуд, и работа Ложи — по-прежнему непонятная загадка, которую мне предстоит разгадать.
Я немного опоздал в Ложу и вошел в кабинет Фелтона с пластинками в руках. Он настоял на том, чтобы я дал ему просмотреть мои покупки. Он покрутил в руках пластинки с явным отвращением. Но фотография роллингов его ошеломила. Целых десять минут он сидел, покачиваясь в кресле и глядя на их лица.
— Самые настоящие варвары… эти лица… эти обезьяньи гримасы… и еще что-то от рептилий. Замечательно, просто замечательно. Никаких мозгов, но сколько скрытой энергии…
Я заметил, что Джаггер учился в Институте экономики, но для Фелтона это ничего не значит. Он убежден, что рассматривает всего лишь красивых животных. Потом он неохотно вернул пластинку и обратился к моему дневнику. Я прервал его, чтобы спросить, что означает мое имя. Фелтон тяжело вздохнул.
— Джентльмен — это человек, который знает латынь. Non Omnis Moriar означает «Весь я не умру».
Думаю, мне нравится мое новое имя. Фелтон принялся читать мой дневник. Прочитав несколько страниц, он остановился.
— «Итак, Салли и я снова вместе!» — насмешливо процитировал он, — Ты, видимо, хотел сказать, что она снова твоя любовница, — употребление восклицательного знака в подобном контексте очень вульгарно. Ты констатируешь факт, а факты не нуждаются в таком пунктуационном гарнире. Ты вполне можешь быть взволнован, что снова сошелся со своей юной потаскушкой, но тебе не следует выражать свои чувства, рассыпая восклицательные знаки, как конфетти. Мне помнится, я говорил тебе, чтобы ты отделался от нее.
— Да, но не так многословно.
— Что ж, теперь говорю многословно: ты должен от нее избавиться. Твоя клятва Магистру обязывает тебя повиноваться и мне тоже. Когда ты следующий раз встречаешься с ней? В среду… то есть завтра, верно? Мне не важно, скажешь ли ты ей до или после кино, но ты должен ей сказать. Как именно ты порвешь с ней, как объяснишь разрыв, сам решай, но объяснение никоим образом не должно затрагивать Ложу. Как только ты с ней покончишь, мы предпримем шаги, чтобы найти ей замену.
— Кто дал вам право отдавать мне такие приказы?
— Ты сам, Питер. Ты сам. Я только прошу тебя повиноваться своей собственной воле.
Я ничего не ответил и понурил голову.
— Не вешай нос, — сказал Фелтон, — Я приготовил для тебя развлечение. В эти выходные я возьму тебя за город. Тебе там понравится.
— Но в эти выходные я обещал отцу приехать и побыть с матерью. Она очень больна.
— Твоя клятва превыше личных дел. В данном случае здоровье и сила превыше болезни и смерти.
— Вы не должны вынуждать меня делать такой выбор.
— А у тебя нет выбора. Завтра ты позвонишь отцу и скажешь ему… дай подумать… что у тебя «завал на работе» и, соответственно, ты не сможешь приехать в Кембридж в конце этой недели.
— Я не могу этого сделать.
Фелтон даже не удостоил меня ответом. Он продолжал листать мой дневник с нарочито скучающим видом. Второй маленький подарок Салли заставил его прервать чтение.
— Ты носишь крест, который она тебе дала?
Я покачал головой.
Фелтон улыбнулся:
— Незачем стыдиться подобного символа. Иисус стоит наравне с Аполлонием Тианским как один из величайших магов поздней Античности.
И Фелтон снова принялся править мою пунктуацию. Только дойдя до Мелчетта и того, что меня выселили из моей норы, он оживился.
— Я вижу в этом перст судьбы, — воскликнул Фелтон. (Воздержусь от того, чтобы украсить его восклицание вульгарным восклицательным знаком.) — Можешь считать, что твой жилищный вопрос разрешен. Ты можешь жить здесь, в Ложе. На третьем этаже найдется комната. Ты можешь жить здесь бесплатно в обмен на кое-какие услуги. Это будет замечательно, потому что поможет тебе быстрее продвигаться по Пути.
— Я подумаю.
— Повиновение лучше раздумья. Собери свои вещи. Я договорюсь, чтобы твои вещи перевезли в пятницу.
Я сказал Фелтону, что подумаю. Это неправда. За секунду я успел это обдумать и понял, что Хораполло-хаус не по мне. Все эти психо-эзотерические наезды и так меня уже достали. Я подумал, что схожу сегодня на сеанс созидания — это для меня пустяки, — а потом смотаюсь подобру-поздорову. Я не собираюсь отказываться от Салли, своей семьи и друзей и переезжать в эту мрачную старую громадину, куда никогда не проникает солнечный свет. Все эти древние непонятные заклятия ничего не дали моему уму. Чем больше денег я у Фелтона беру, тем труднее мне будет отказаться сделать какую-нибудь гнусность, о которой он попросит. Мне от него никакой пользы. Я был в этом уверен. Эти мысли подействовали на меня, как ингаляция на заложенный нос, и в голове у меня все прояснилось.
Урок поцелуев был таким же диким, как обычно, однако на этот раз Фелтон сопровождал его зловещими намеками на то, что рот не единственное место, которое нужно целовать, если хочешь вызвать действительно могущественные темные силы.
Сегодня вечером созиданием тоже руководил Фелтон. Впервые за все время, пока я в Ложе. На этот раз это управляемая последовательность образов, основанная на повествовании, найденном на папирусе времен Девятнадцатой династии Нового царства, найденного Уэсткаром. Как обычно, этому предшествовал короткий период расслабления, во время которого мы лежим с закрытыми глазами и сосредотачиваемся на различных частях своего тела, начиная с пальцев рук и ног, и постепенно их расслабляем.
Потом Фелтон обратился к нам:
— Вы над Африкой. Африка, на которую вы смотрите с высоты, такая, какой она была три тысячи лет назад. Вы опускаетесь к огромному озеру, из которого вытекает Нил. На реке, недалеко от ее истока, вы находите лодку с парусом и веслами. Как только вы садитесь в нее, лодка отплывает. Подгоняемая течением и ветром, она устремляется на север, и ее продвижение столь поразительно быстро, что вы едва успеваете удивиться, когда лодка минует Элефантин, Фивы, поющие статуи Мемнона, а затем Дендеру. Наконец ваша лодка достигает пункта своего назначения — некрополя в Мемфисе. Ступив на берег, вы идете по длинной, мощенной камнем аллее, по сторонам которой высятся гранитные обелиски, направляясь к погребальному храму, лежащему в тени пирамиды Унаса, и…
И Фелтон продолжает вещать, негромко и монотонно, но я уже его не слышу. Я слишком далеко, в древнем Мемфисе. Я — Сетем Каймвиз, египетский жрец, и с наступлением ночи я пришел в некрополь в поисках «Книги Тота». Обладатель этой книги сможет понимать язык ветров, сможет заклинать землю и погружать себя в волшебный сон. Эту книгу можно использовать даже после смерти, она принадлежит принцу-магу Нефер-Ка-Птаху, и он — мертв.
Я изучал гробницы Великих, и поэтому для меня не составляет труда обнаружить вход в гробницу мага в хранилище, прилегающем к погребальному храму. Крутые ступени ведут вниз, и я очень боюсь Ночи Небытия, но награда невероятно велика, ибо она обещает положить конец всякому страху. Незаметно для самого себя я прошел через дверь и оказался в погребальной камере мага. Я поднимаю тонкую восковую свечу над телом Нефер-Ка-Птаха, который лежит на мраморной плите со сложенными руками. Его жена, Ахаура, лежит на соседней плите рядом с ним. Канопы — сосуды, где хранятся внутренние органы супругов, стоят у них в ногах. «Книга Тота», которую можно узнать по нарисованному на ней изображению бога с головой ибиса, лежит на полу между плитами. Я нагибаюсь, чтобы поднять ее, но не успеваю эго сделать — маг и его жена резко садятся.
— Прошу тебя, оставь нам нашу книгу, — говорит Нефер-Ка-Птах.
— Нам, мертвым, она нужна больше, чем тебе, — произносит его жена.
— Забрать ее — святотатство, — добавляет жрец.
— Я должен забрать ее, — отвечаю я. — За этим я и пришел.- (Я смутно слышу рядом с собой другие голоса, которые, как эхо, подхватывают мои слова.)
— Мы сыграем на нее, — невозмутимо говорит маг, и его жена ставит квадратную доску на изножье его плиты. Я не хочу, но вынужден играть. Я играю и проигрываю, но требую возможности отыграться. И снова проигрываю. Третья игра — решающая. Но и ее я проигрываю тоже. Никто не сможет выиграть против волшебства. Поэтому мне придется забрать книгу по-другому.
Я хватаю книгу и бегу по крутым ступеням и дальше по узкому коридору. Причитания мертвецов за моей спиной становятся все тише. Когда я нахожу выход на территорию Храма, уже наступает утро. С крыши на меня смотрят бабуины. Ко мне приближается молодая девушка, Тбуби, и демонстрирует мне свое тело. Она предлагает мне поцеловать ее соски, и я делаю это. Она говорит, что ждала меня долго, очень долго и что ее тело принадлежит мне и только мне. Но есть одно условие, и она боится, что я не смогу его выполнить. Тбуби поворачивается и начинает удаляться. Я вижу ее покачивающиеся бедра и иду за ней следом. Что это за условие? Она говорит, что я должен убить своих детей. Своих детей? Тбуби обещает родить мне новых.