Это была самая странная из лекций, на которых мне когда-либо доводилось присутствовать. Мне с трудом удалось вникнуть в ее суть, но, кажется, она немного смахивает на песню Дилана: «Тогда я был намного старше, и вот моложе стал с тех пор». Неужели нас будут учить читать наоборот, писать наоборот, ходить наоборот? Я до поздней ночи писал дневник, а когда закончил, с тревогой перечитал, проверяя, нет ли в нем шуток. Но, похоже, все было совершенно серьезно. Визит к мистеру Козмику кажется мне довольно зловещим. Я должен научиться жить в мире, начисто лишенном юмора.
Вскоре после того, как я закончил свою писанину, ко мне в комнату пришла Лора. Моя строгая новая учительница. Я предложил на этот раз поменяться ролями. Так что она стала похотливой директрисой, а я наивным школьником, который понятия не имеет, к чему она клонит, когда она стала расстегивать ему ширинку. Должно быть, обычный школьный медицинский осмотр. Она заверила меня, что будет совсем не больно, и взяла в рот головку моего члена.
Уже была глубокая ночь, когда я вдруг проснулся. Лоры в постели не было. А разбудила меня одна мысль. У чертова отродья с подковами на ступнях было лицо Рона. После этого я долго не мог заснуть.
9 июня, пятница
Вчера вечером я так долго провозился с дневником, что сегодня чувствую себя немного невыспавшимся. Мне приходится усилием воли заставлять себя писать, но я знаю, что должен это сделать, и стоит мне начать, как я уже не могу остановиться, и я этого боюсь. И потом я обнаружил, что пишу совсем не то, что думаю. Это мысли моего братца-дневника. Дневник — мой «брат», но подружка из него никудышная.
После завтрака Фелтон подошел ко мне и сказал, что днем я должен буду помочь Гренвиллю. И пошел дальше по коридору. Так что на игровую площадку у меня осталось только утро.
Наверное, я должен был разозлиться из-за того, что мной так помыкают. На самом деле я рад, потому что теперь я понял, что с тех пор, как я дал клятву и поцеловал руку Магистра, порядки здесь устанавливаю я сам, и я горжусь тем, что стал своим строгим надсмотрщиком. Следуя инструкции, я встретился с Гренвиллем за ланчем в «Уилерсе». Когда я пришел, Гренвилль был в дурном расположении духа, и поначалу мне самому пришлось вытягивать из него по слову.
— Поговори со мной, — так он мне сказал. — Меня уже достало вести беседу. Пора тебе научиться поддерживать разговор, как нормальному цивилизованному человеку. Давай, давай, мне скучно.
С этими словами, мрачнее тучи, он откинулся на спинку стула и стал ждать, когда я сделаю свой первый ход в разговоре. Я часто вижу, как Гренвилль стоит, прислонившись к стене, или сидит с тоскливым видом, подперев подбородок руками. Словно только конец света способен избавить его от непроходимой скуки. Угрюмость подходит к его чертам лица — глубоко посаженные глаза, полные губы и темные курчавые цыганские волосы. Для Гренвилля, неизменно одетого с иголочки, с фуляровым кашне через плечо, скучающий вид — это что-то типа аксессуара, часть стиля.
— Ну давай же, скажи мне что-нибудь, — повторил он, и это был самый верный способ привести меня в полную прострацию. В голове у меня не было ни одной мысли, и я сидел молча, растерянный, сбитый с толку. Гренвилль начал терять терпение.
— Расскажи хотя бы об этой психованной девчонке, которая заявилась вчера на лекцию Магистра… Я забыл, как ее зовут… Ах да, Салли.
Чем она занимается? Где живет? Как вы встретились?
(Я немного отстал в ведении дневника и пишу все это после воскресного разговора с мистером Козмиком и после события, от которого у меня болит крайняя плоть. Когда Гренвилль задавал мне все эти вопросы, я еще не знал, что за этим стоит. Я подумал, что это результат его сексуальной озабоченности. Теперь-то я знаю.)
Короче, я все ему рассказал, как впервые повстречал Салли: как я пил кофе в книжном магазине «Индика» и увидел там золотоволосую девушку, порхавшую, как фея, от клиента к клиенту и о чем-то перешептывавшуюся с каждым. Наконец она подошла ко мне.
— Как вы думаете, я — хорошенькая? — (Это был ее вопрос недели.)
Я выразительно закивал.
— Хорошо, — сказала она, — Это составляет восемьдесят семь процентов, — и уже собралась отойти от меня, но я схватил ее за руку:
— А я — красивый, как ты думаешь?
Она села за мой столик и стала изучать мое лицо. Полтора часа спустя она уже лежала в моей постели, исследуя остальные части моего тела.
Я решил, что Гренвилль хочет расспросить про Салли, потому что он знает, что он ей не нравится. Но еще больше его интересовал вопрос, как это люди моего поколения умудряются так легко и быстро сходиться друг с другом.
Гренвилль старше меня на восемь лет. Это хронологический разрыв между поколениями. Это значит, что, когда Гренвиллю было столько же, сколько сейчас мне, ему приходилось исполнять старомодные ритуалы ухаживания и соблазнения, а секс тогда упаковывали в обертку иносказаний. «Любовник леди Чаттерлей» Д. Г. Лоренса был еще под запретом, мини-юбки еще не изобрели. Гренвилль явился на этот праздник жизни слишком рано и знает об этом.
Мой рассказ про то, как молодежь в наше время легко смотрит на секс, Гренвилля не увлек, и он пустился в разглагольствования (в своей обычной туманной манере) о том, как это возбуждает — определенным образом смотреть на женщину, которой ты не нравишься, чтобы заставить ее лечь с тобой в постель. Самый большой кайф для Гренвилля — чувствовать, как дрожит под ним женщина, и знать, что в этих содроганиях и наслаждение от оргазма, и отвращение к самой себе. С этим может сравниться лишь соблазнение девственницы, потому что, переспав с девственницей, заряжаешься оккультной энергией. И хотя, по правде говоря, я не верю, что Гренвилль обладает оккультной властью над женщинами, я не упустил случай.
— Элис — девственница. Более того, вы ей не нравитесь. Она мне говорила, что вы — слишком развязны и слишком сексуально озабочены. Думаю, затащить ее в постель было бы для вас двойной наградой. (Мне так и виделось насупленное лицо близорукой Элис, тающей под пристальным люциферовским взглядом Гренвилля.)
Он молчал. Я решил, что обидел его, сказав, что он — развязный.
— Да, — сказал он, — Это было бы здорово.
— Почему бы не попробовать?
Гренвилль снисходительно на меня посмотрел:
— Кто, по-твоему, будет девственницей в воскресном обряде Освящения Девственницы?
— Элис?!
— Да, ее приберегают для Магистра.
— Она никогда на это не пойдет.
Гренвилль улыбнулся:
— После Магистра, — (он отпил вина), — она отдастся тебе…
Я был настолько ошеломлен, что уже не слышал, что он говорил дальше. Похоже, они решили меня сначала обработать. Вот в чем состояла истинная цель этого ланча. Сообщить мне об этом. Я должен буду помогать Магистру, а потом на глазах у всех членов Ложи заниматься сексом с Элис.
Но она меня ненавидит. И мне она не нравится. Это какое-то странное магическое испытание. Элис выступит в роли леди Дурнушки, как в одной из историй, которые мне рассказывала Салли.
В той истории (я не очень хорошо ее помню) придурочный король Артур попался, дав обещание жениться на леди Дурнушке. Она была толстая, вся в бородавках и вообще отвратительная. Тогда сэр Гавейн благородно предложил выполнить обещание короля. Поскольку сэр Гавейн молод и хорош собой, леди Дурнушку это вполне устраивает. И вот свадебный обряд совершен, и они собираются взойти на супружеское ложе (вероятно, в этот момент сэр Гавейн чувствует, как у него отсыхают яйца), но он поспешно целует супругу, и — о, чудо! — она превращается в прекрасную деву. Пока обалдевший сэр Гавейн все еще таращится на нее, она объясняет, что она — заколдована и половину времени может быть прекрасной дамой, а половину — леди Дурнушкой. То есть она может быть красивой днем, и тогда все будут восхищаться блеском и великолепием его супруги, или ночью, и тогда он будет наслаждаться сексуальной жизнью. Но Гавейн, немного подумав, ответил, что выбор за ней. Тогда она сказала: «О, рыцарь, вы так благородны, вы предоставили мне выбор и тем самым лишили силы злые чары, поэтому теперь я смогу оставаться прекрасной и днем, и ночью».
Все это было здорово в сказке. Однако в реальной жизни, я абсолютно уверен, Элис останется такой, какая есть — о, чудо, смотрите! — страхолюдиной и днем и ночью. Короче, у меня ничего не получится. Именно это я и ответил Гренвиллю.
— Получится, — сказал он, — И я тебе завидую.
— Вот и чудненько! Не хотите ли занять мое место? Вы, должно быть, издеваетесь надо мной.
— Речь не о том, чтобы трахнуть Элис, — его слегка передернуло. — Конечно, нет. Элис для тебя всего лишь начало кое-чего более серьезного. Я имею в виду, что у тебя есть предназначение, а у меня нет.
Затем он процитировал пару строчек из Йейтса:
Кто лучшим в жизни не сумел разжиться,
От бед забвенья ищет на груди девицы.[9]
Я представлял себе воскресный ритуал как нечто вроде дружеского собрания и даже подумать не мог, что на меня будет возложена иная роль, нежели роль зрителя и голоса из хора. И вот я сидел за столом, лишившись дара речи, и думал только о том, как мне из всего этого выпутаться. Пойти, может, к зубному… но стоматологи по воскресеньям не работают… сеанс экзорсизма, на который я записался несколько недель назад и отменить который теперь невозможно… или просто подождать воскресного утра и притвориться мертвым?..
Потом принесли десерт, и мы с Гренвиллем стали болтать о всяких посторонних вещах вроде его плана взять меня с собой в конце месяца на гонки в Мане. Гренвилль убежден, что я, само собой, хочу отправиться с ним в эту ежегодную ритуальную поездку — это ему кажется само собой разумеющимся, потому что он видит себя моим покровителем.
— Мне не следовало так много говорить. Все это попадет в твой чертов дневник, как, впрочем, и в мой тоже. Тоска зеленая.