Перегрин повиновался, внезапно почувствовав себя провинившимся школьником.
— Нам надо кое в чем разобраться, прежде чем наши отношения разовьются дальше, — продолжал Адам, присев на край стола. — Я не обязан объяснять вам мои действия, но я хочу, чтобы вы поняли, что стоит на кону. И вы, и я знаем: Джиллиан нельзя вылечить, если не исправить причиненный ущерб. И мы оба знаем, что, вероятно, вы можете внести большой вклад в лечение. Если бы Айрис Толбэт знала то, что знаем мы, она бы, несомненно, согласилась на ваше участие. Но она ничего не знает, а у нас нет ни времени, ни возможности просвещать. Вы согласны?
— Да, — прошептал Перегрин.
— Так что же? — продолжал Адам. — Что ценнее: свобода выбора Айрис Толбэт — выбора, сделанного без знаний, или жизнь Джиллиан — жизнь, уже подвергающаяся большой опасности?
Перегрин опустил голову, уставившись на переплетенные пальцы.
— Очевидно, жизнь Джиллиан, но…
— Никаких «но», — спокойно сказал Адам. — Слушайте меня внимательно. Когда человек облечен властью, то раньше или позже он оказывается вынужденным употребить ее для того, чтобы достичь некоего великого блага. Да, я прибег к мощным средствам, чтобы убедить Айрис Толбэт согласиться на эксперимент. Я не применил силу, но был готов сделать это; вместо этого я сыграл на ее страхах.
Принять такое решение было нелегко. Если бы я поступил так ради личной выгоды, то был бы недостоин обладать теми силами, какими наделен, и очень быстро был бы отрешен от власти Силами большими, чем мои собственные. Однако бездействие было бы равно недостойно с моей стороны. Часть умения различать, обязательного для людей нашего призвания, заключается в том, что мы осознаем эти отличия и принимаем последствия. Понимаете?
— По-моему, да, — прошептал Перегрин.
— Более того, — продолжал Адам, — каждое важное деяние включает некий элемент риска. Иногда даже надо отказаться от того, что вы считаете своей чистотой, ради чужого благополучия. И тогда это становится вопросом смирения, а не гордости. Поверьте, нет большего наказания, чем вынужденно пожертвовать самоуважением. И нет большего бремени, чем вынужденно принимать такое решение.
Перегрин вдруг успокоился, его прежние опасения превратились в озарение.
— Вот что пыталась сказать мне леди Джулиан, — пробормотал он. — «Незаурядный человек отличает высокое от низкого».
— Именно. — Адам мрачно кивнул. — Вы начинаете понимать. Бог даст, сможете и действовать.
Кивнув, Перегрин расправил плечи и взял этюдник.
— Понимаю, — согласился он, — и готов действовать… если вы по-прежнему считаете меня частью команды. Пожалуйста, простите, я вел себя, как первостатейный идиот!
Джиллиан отвели отдельную палату. Когда Адам и Перегрин пришли, Филиппа как раз стояла в дверях и вместе с медсестрой внимательно рассматривала карту Джиллиан. Айрис Толбэт ставила большой букет цветов на прикроватной тумбочке с видом человека, ищущего, чем бы заняться. Заметив Адама и Перегрина, она как-то нерешительно подняла голову.
— Доброе утро, мисс Толбэт. — В голосе Адама звучал спокойный профессионализм. — Это мистер Ловэт, джентльмен, о котором мы вчера говорили. С вашего разрешения, он в течение следующих нескольких дней проведет некоторое время с вами и вашей дочерью.
Айрис обошла постель и подошла, застенчиво протягивая изящную, тонкую руку.
— Здравствуйте, мистер Ловэт, — сказала она немного нервно. — Вы как-то моложе, чем я ожидала. Должна признаться, я не претендую на понимание того, что вы намерены делать.
Перегрина, сжимающего предложенную руку, внезапно поразили вид застарелой усталости и синие тени под глазами; сочувствие придало ему воодушевление и решимость, каких он не ощущал еще мгновение назад.
— Открою вам маленький секрет, мисс Толбэт, — сказал он заговорщицки, понизив голос и притянув ее поближе. — Я на самом деле тоже ничего не понимаю. Просто радуюсь, что иногда это, кажется, работает. И не осуждаю вас за замешательство. — Он отпустил ее руку.
Его мальчишеская, немного застенчивая улыбка совершенно укротила ее опасения и вызвала неожиданную улыбку, в которой было что-то от ее прежнего — до болезни Джиллиан — обаяния.
— Ну что ж, мистер Ловэт. Не знаю, насколько вы хороший художник, но успокаивать вы, кажется, умеете хорошо, — сказала она. — Я должна поблагодарить вас за согласие. Какую бы помощь вы ни оказали, я вечно буду благодарна вам. Как вы собираетесь начать?
Подавив улыбку, Адам отошел к двери, где мог притвориться, будто смотрит на карту Джиллиан из-за плеча Филиппы. Тем временем Перегрин положил этюдник на столик на колесах у кровати и открыл защелки.
— Для разминки сделаю несколько набросков, — сказал художник. — Потом… ну, мне просто надо подождать и посмотреть, что будет, — если вообще будет. На этот раз может ничего и не произойти… хотя здесь я проблем не ожидаю.
— Ну тогда мне, наверное, надо причесать Джиллиан, — доверчиво сказала Айрис, подходя к изголовью кровати. — Хотелось бы мне только, чтобы вы увидели ее раньше, когда она была… собой. Она всегда была такой живой и хорошенькой…
— Она и сейчас очень хорошенькая девочка, — заверил Перегрин, раскладывая принадлежности для рисования. — Когда это все закончится, вы позволите мне написать с нее настоящий портрет. Я ведь портретист. Сегодняшняя работа едва ли будет типичной для того, чем я обычно занимаюсь.
Присев возле тумбочки у постели Джиллиан, Айрис достала сумочку с ночными принадлежностями и быстро порылась в ней.
— Вот странно, — сказала она. — Не могу найти щетку Джиллиан.
— Что такое? — насторожилась Филиппа, отрывая взгляд от карты.
— Щетку для волос. — Айрис по-прежнему рылась в сумочке. — Я всегда держу ее здесь, с другими вещами, но теперь не вижу. Нет, здесь ее нет. Как по-вашему, что я могла сделать с ней?
По-матерински кудахча, она сначала посмотрела в тумбочке, потом под кроватью. Следя за ней взглядом, Адам неожиданно почувствовал слабое предупреждающее покалывание в затылке. Брошенный искоса на Филиппу взгляд подтвердил, что у и нее это с виду безобидное событие тоже вызывает подозрения.
— Вот странно, — начавшая хмуриться Айрис поднялась с колен. — Ну не могла же она испариться. Ведь такие вещи, конечно, не воруют.
— Может быть, она соскользнула с полки в мусорное ведро, и уборщица по ошибке выкинула, — предположила Филиппа. — С вашего разрешения, я найду старшую сестру и попробую что-нибудь узнать.
— О, тут совершенно не из-за чего суетиться, — мягко запротестовала Айрис, но Филиппа уже исчезла. — В конце концов это всего лишь щетка для волос. Если она не найдется, я всегда могу купить другую.
— Ну, посмотрим, что мы сможем узнать, — сказал ей Адам. — А пока мне надо навестить других пациентов. Встретимся с вами где-то через час и посмотрим, как ваши успехи.
У поста дежурной сестры Филиппа уже кое-что узнала об уборщице отделения и по дороге к лифтам пересказала Адаму.
— По словам старшей сестры, это некая мисс Льюис — она не помнит имени. Очевидно, она проработала здесь всего несколько недель. Не думаю, что у меня паранойя, но не уверена, что мне это нравится.
— Мне тоже, — сказал Адам. — Пожалуй, я позвоню инспектору больницы по эксплуатации и послушаю, что он может рассказать об этой мисс Льюис. Вернемся в мой кабинет.
Полученная информация никак не успокоила их.
— Мисс Марджори Льюис проработала в нашей больнице около двух недель, — доложил Адам. — В ее заявлении предыдущим местом работы числится эдинбургская Королевская лечебница. Довольно интересно, она сказалась больной и ушла домой около часа назад. Есть о чем подумать?
Филиппа фыркнула. Ее патрицианское лицо было хмурым.
— Хочешь пари, что никакой Марджори Льюис среди бывших сотрудников ЭКЛ нет? Или, если есть, это совсем не та женщина, которая работала здесь.
— Никаких пари, — сказал Адам. — Интересно, не узнает ли Перегрин что-нибудь об этом…
Когда Адам и Филиппа ушли, Перегрин взял одно из двух кресел для посетителей и поставил в изножье кровати Джиллиан, подкатив столик с рабочими принадлежностями поближе. Джиллиан Толбэт по-прежнему была хорошенькой девочкой, но не тем розовощеким ребенком, которого он видел в видении, посланном ему Майклом Скоттом, месяц назад. Горько было видеть ее такой: она лежала так тихо, едва дыша, лицо было безжизненным и бледным. Что бы ни связывало ее с легендарным прошлым, он видел в ней только невинную жертву современных преступных замыслов. Это понимание заставило его понять стремление Адама сделать все необходимое, чтобы увидеть ее снова здоровой и цельной.
Вспомнив о своем задании, он сел, пристроил на колене альбом и выбрал из этюдника любимый карандаш.
«А теперь, — сказал он себе, — посмотрим, что мы можем увидеть».
Айрис оттащила свое кресло к окну, чтобы не мешать ему. Даже так Перегрин сознавал, что она внимательно наблюдает за ним и со страхом, и с надеждой. Он сделал несколько пробных движений над бумагой, чтобы размять запястье и руку, потом начал набрасывать просто то, что видел. Когда линии потекли плавнее, очень похоже на тот первый рисунок Джиллиан в другой больничной палате, он мысленно вернулся в Мелроузское аббатство, к кучке сухих костей, что когда-то вмещала живую душу Майкла Скотта, умоляя этого самого Скотта открыть, чего он хочет от Перегрина Ловэта.
Его зрение затуманилось, словно кто-то набросил ему на глаза тонкую шелковую вуаль. Настроившись на уже знакомое смещение временной перспективы, он еще раз глубоко вздохнул и подождал, пока переключится духовное зрение. Туман перед глазами рассеялся. Он прищурился, потом нашел фокус на другом уровне восприятия.
Сначала он удивился, ибо картина, казалось, совсем не изменилась. Джиллиан Толбэт лежала в постели: глаза закрыты, дыхание легкое и неглубокое. Но что-то, понял Перегрин, было неуловимо по-другому. Он прищурился и всмотрелся.