10 марта. Л. уехала в Италию до 25 марта. Завтра собираюсь в библиотеку в Ён-сё — а то засиделся в своей квартире и закис.
11 марта. Что значит растренированность: в Москве не обливался из тазов холодной водой (дача, в нашей ванной не получается), и, приехав в Сеул, где в роскошной ванной комнате можно обливаться хоть из цистерны, обнаружил, что обливаюсь не с прежним наслаждением. Не хочется выливать на себя 5 тазов, но только 3.
12 марта. Я не против рок-музыки, попсы и пр. Пусть — раз слушают, ходят и платят деньги. Но нужно, чтоб хоть иногда кто-нибудь говорил: все это к тому, что называется искусством, не имеет никакого отношения, это другое, и об этом надо говорить спокойно и неоскорбительно.
23 марта. Позавчера звонил Радик Лапушин. <…> Сказал ему, что роман мой взят в «Знамя», — пришел в восторг; один из немногих, кто так бескорыстно и искренне этому рад.
26 марта. <…> Звонила прилетевшая в Москву Л. <…> — У тебя особый дар описывать обычное, как у Дефо. Потому что ты сам Робинзон!
Умер Вят — ему суждено было оказаться первым из нашей троицы. <…> Как жаль, что не могу похоронить его со всеми вместе, как следует. Надо уезжать из Кореи, надо.
<…> Юрка не знает, что Вят умер, т. к. сам в реанимации — давление, сердце. Так что Вята в его последний путь не проводили оба его старых друга!..
2 ночи. Брожу; звонил маме — она, как и я, помнит Вята с его 12 лет; звонил Жинову, он был на похоронах, поговорили. Тоска, тоска.
5 апреля. Алексей Герман говорил по «Свободе», что его отец Ю. Герман по таланту сопоставим с русскими классиками, но жил в такое время, что из него получился просто хороший писатель.
Еще говорил, что Ю. Герман оценивал людей сперва всегда очень хорошо, и только потом находил в них недостатки. Это про меня.
9 апреля. Звонил Радик <…>. Говорит, что для журнального варианта не обязательно писать главу «Смерть деда», даже если в отдельном издании она будет. И сюжета не надо — даже в отдельном издании. То же, что говорит Женя [Е. Тоддес], Холмогорова, Л.
17 апреля. Убит в своей подольской квартире Похлебкин — замечательный писатель, мой единомышленник и брат по ощущению предметного мира человечества. Он восстанавливал ту материальную культуру России, которая была утрачена. Если б мне в романе тоже хоть частично удалось сделать что-нибудь подобное.
18 апреля. Цветут фиолетовые багульник и рододендрон, сакура, которая здесь гигантских размеров — красота неописуемая.
21 апреля. А еще говорят — нет знаков, предопределения. Я приехал в Москву 15 июля 1954 г. Вся она была уклеена газетами с портретами Чехова — был его 50-летний юбилей. И я ходил, смотрел, читал. И подумал: «Буду его изучать». Так и вышло.
22 апреля. И. С. Гагарин о Тютчеве: «Его не привлекали ни богатство, ни почести, ни даже слава. Самым задушевным, самым глубоким его наслаждением было наблюдать за картиной, развертывающейся перед ним в мире, с неослабным любопытством следить за всеми ее изменениями и обмениваться впечатлениями со своими соседями» (Тютчев, Б-ка поэта. 1957, с. 7). Добавлю: и даже не обмениваться! <…>
23 апреля. И о Тютчеве хочется — и мог бы — написать. Хватит ли жизни?
«Когда испытываешь <…> сознание хрупкости и непрочности всего в жизни, то существование, помимо духовного роста, является лишь бессмысленным кошмаром» (Тютчев. Из письма. Полн. собр. стих-ний. Б-ка поэта, 1957, с. 20).
25 апреля. Завершающая роман глава «И все они умерли». нейдет. Вспоминать смерть деда и остальных слишком мучительно.
9 мая. Пишу главу — последнюю — «И все они умерли». Как будто еще раз всех хороню. Тяжело.
По «Свободе» песни времен Отечественной войны к 55-летию Победы. Разволновался, как всегда. Мое поколение — последнее военное. Младшие — уже не помнят и чувствуют не так, как мы. А мы — как они, как участники.
27 мая. Отправил журнальный вариант романа (теперь называется «Ложится мгла на старые ступени» — слова Блока из стихотворения «Бегут неверные дневные тени», 4 янв. 1902) в «Знамя». Начал главу «Юрик Ганецкий». Осталось, кроме нее, написать «Проф. Резенкампф», «Сапожник дядя Дема», «ООН», «Кондитер Федерау», «Заметки дилетанта» — т. е., если не придумаю, не дай Бог, что-нибудь еще.
1 июня. Звонил Радик Лапушин. <…> Сказал ему, что написал — и с какими трудами — последнюю главу романа. Радовался, поздравлял.
— Ваша проза будет очень своевременна. Раскрытые окна, свежий ветер. Такого нет сейчас. <…> Это — счастливая книга, книга о счастье, вопреки всему.
2 июня. Увы, мой корейский (и — шире — восточный) опыт говорит: никакой «китайский путь», «корейский путь» невозможны — развитие экономики возможно только на западном пути.
9 июня.<…> Л. отнесла журнальный варьянт романа в «Знамя». Благодарила Чупринина, что он смог встать над и проч. Он: «— Так хорошая же проза!» И снова говорил, что не ожидал получить прозу такого типа. «Подумать только — структурализм породил такую прозу».
10 июня. Л. звонила и опять говорила, какую замечательную прозу я написал (перечла, выводя на принтер вариант для «Знамени»).
Когда Чупринин удивлялся, она сказала, что уговаривала меня писать с тех самых пор, когда впервые услышала мои рассказы про наш ссыльный город. Собрался — через 40 лет!
Унесенная белой метелью
В глубину, в бездыханность мою, —
Вот я вновь над твоею постелью
Наклонилась, дышу, узнаю…
Я сквозь ночи, сквозь долгие ночи,
Я сквозь темные ночи — в венце.
Вот они — еще синие очи
На моем постаревшем лице!
В твоем голосе — возгласы моря,
На лице твоем — жало огня,
Но читаю в испуганном взоре,
Что ты помнишь и любишь меня.
Из дневника М. Чудаковой:
1 июля 2000, суббота, 13.10.
Читаю и перечитываю (оторваться невозможно!) прекрасную Сашину прозу. Вот — Россия!
Из дневника А. Чудакова:
6 июля. 2-го прилетел из Сеула, а 3-го уже был на даче. Живем вдвоем с мамой. Как и в прошлые годы — разговоры, разговоры.
Без меня выстроили библиотеку (над баней) — впервые что-то построено без меня, что очень понравилось.
Роман в «Знамени» поставили в 10-й номер, в редакции говорят, что это редко: в марте автор впервые дал пробные главы, в июне представил текст, а в октябре будут печатать.
4-го был в редакции, снимали вопросы с Хомутовой.
— Замечания у меня мелкие: несогласованность в именах, датах… Не буду же я править стиль такой прозы!
Будут печатать (опять же, говорят, в виде исключения) в 2-х номерах. <…>
Больше всего Хомутовой понравилась глава «Натуральное хозяйство» и последняя — «сильная глава!»
— Мне очень нравится главная идея — как все умели эти люди — не боялись погрузить руки по локоть в грязь, хотя были вполне интеллигентными. Еще на меня произвело <впечатление> высокое отношение к науке — всех, и автора, и героев.
Сказала, что в романе все равно будут искать автобиографические черты и сопоставлять биографии автора и героя.
Засылают в набор, на днях будет верстка.
Из дневника М. Чудаковой
12 июля 2000, среда, 19.10, дома.
Машин день рожденья.
<…> Саша со 2-го июля в России, рад и счастлив, что попал, наконец, в родную страну, находится среди соплеменников… Устал от Востока.
С 3-го числа он на даче со своей мамой. Очень доволен моими постройками — особенно библиотекой над баней.
Из дневника А. Чудакова:
26 июля. Дал маме почитать роман — впервые большую часть — в прошлом году читала только 2 главы.
— Хороший у тебя язык. Сейчас пишут как в газете или будто доклад делают. А у тебя настоящий русский язык, ясный, простой, выразительный. В чеховском духе.
Прямо целую историческую эпоху охватил — как Солженицын.
29 июля, Тампере. Приехал на VI World Congress. <…>
30 июля. Вчера непрерывное общенье с теми, кого не видел 3, 5, 8, 15 лет — Гасановым (живет в Германии), с Леной Краснощековой — живет в Афинах, штат Джорджия, написала книгу о Гончарове, с Андреем Степановым, который там стажировался, Гретой Злобин, Богомоловым, А. Д. Михайловым и Таней <Николаевой>, Олей Ревзиной, Мироненко <…>.
20 октября, Истра. Вышел 10-й № «Знамени» с I частью моего романа. Полистал, в журнальном виде читать не стал: текст надоел — или вообще всё. Не то было раньше. Вышедшую статью перечитывал, смотрел, что получилось. Л., напротив, читает: «Твой роман мешает мне работать». «В каждой главе, кроме общего потока жизни, есть еще какой-нибудь идеологический удар. Каждая глава отяжелена идеологической тяжестью. <…> У тебя: несмотря ни на что — жизнь идет, есть замечательные люди, которые живут, помогают друг другу, воспитывают детей, ведут интеллектуальные беседы» <…>
21 октября. <…> Умер Юрка Лейко (20 октября, Вят — 20 марта) — второй из нашей троицы. А еще вчера я хотел подарить ему журнал с романом, где он узнал бы нашу жизнь 50-летней давности. Л. по телефону: «Пока ты писал, уже и читать давать некому»[48]. <…>
26 октября. 24 октября несмотря на болезнь (тяжелый бронхит, впервые в жизни) был на панихиде по Юрке Лейко. Сказал, что нас было трое: он был Атос. Всем понятно, что это значит. Он был человек долга, человек чести, человек спокойной и холодной храбрости — в наше время, когда этический и политический конформизм стал делом обычным, это встречается не часто.
28 ноября. <…> Сегодня приехал в Кёльн — добирался от Дюссельдорфа с приключениями, но все равно в сто раз легче, чем в Корее, — надписи понятны, обо всем можно спросить.
29 ноября.