После заседания ко мне подошла седая старушка:
— От себя и от имени части вологодской общественности хочу поблагодарить Вас за Ваши слова о «вредителях». Об этом нужно говорить, этого нельзя пропускать.
17 августа.<…> На чеховский конгресс в Англию поехать не удалось. Посмотрим, что выйдет с Германией.
11 сент. 9-го в «Праге» были с Л. на приеме, данном американскими издателями советским писателям. <…> из американцев много, в том числе Элендея Проффер с маленькой дочкой; Л. тут с ней и познакомилась.
Банкет был стоячий — не люблю.
В середине подошел В. В. Иванов, сказал, что в «Жизнеописании Булгакова» Л. его резануло «государь» в авторской речи.
Л.: — Но это же стилизация!
В. В.: — Но все же в авторской речи! Я вообще не против монархизма. Был такой зоопсихолог Вагнер, основатель зоопсихологии…
Л. делает жест в мою сторону — вот кто, де, знает про него. В. В. это не смущает:
— Он печатался до 30-х годов, когда печатание прекратилось. У него есть неопубликованные работы… Он считает, что на пути от животных к очеловечиванию утерялся вожак. <…> Еще одно место у Вас есть…Там где про евреев, что Булгаков в юности их избегал. Сейчас об этом нельзя… Я когда прочел, подумал: «Ну, пропаганда “Памяти” действует, если даже самые известные и активные деятели культуры поддаются».
Л. возражала (достаточно резко), объясняла. Я тоже сказал, что нужна свобода обсуждения всех проблем.
В. В.: — Я понимаю, что может не хотеться быть в том лагере, что все. Дело Бейлиса… Но сейчас…
Всегда это сейчас! А когда же можно? Л. говорила, что Иванову не понравится, а мне казалось — он шире.
15 сентября. Вчера на самолетике прилетел в Болдино на XVII Болдинские чтения; долго брели по жидкой грязи в Дом колхозника: четыре человека в комнате, три стула, нет розетки электрической, каких-либо тумбочек при кроватях, плечиков-вешалок, мусорной корзины, воды в единственном умывальнике. Розетка — одна на этаже, для телевизора; ходим туда включать кипятильник для чая и электробритву. Купив килограмм гвоздей, набил таковых в стенных шкафах. Умывался, поливая себе из стакана, у крыльца.
8 ноября. 29-го (кажется) был у нас Эйдельман. Подарил две своих новых книжки. Поговорили о текущем моменте. Подарил ему «Биографию Чехова» — и через несколько дней по телефону: «— Я тебя держал по научной части, а в тебе вон какие таланты открылись. Замечательно написано, какой стиль! <…>».
30 декабря. Год внешних успехов — вышло 3 книги, был в Германии и Голландии (до этого за 10 лет директор ни разу не пустил никуда), достроил дачу. Кошмарно много времени ушло на общественную борьбу <…>.
Работал мало весь год. <…>
1988
2 февраля. 02 часа ночи. С Л. и Женей Тоддесом распили бутылку грузинского вина за мое 50-летие. Почему-то вспомнилось 2 февр. 1947 г. — календарь, дед. 40 лет тому.
3 февраля. Вчера на юбилей пришли старые друзья: Вят с Тамарой и Таней, Юрка Лейко, А. Крючков, Г. Жинов со Светланой; Наташка с Юрой, Инна[34], Маня с Янисом. С Генкой Жиновым знакомы — страшно сказать! — с 1947 года! Но все еще живы, здоровы…
12 апреля. Закончил воспоминания «Спрашиваю Шкловского». Сначала было очень тяжело — чуть не плакал. Потом ничего.
16 ноября. Вчера были с Л. в изд. «Книга». Т. Громова просит пролонгацию на мою книгу о Чехове. Когда мне ее писать?.. А написать все же надо.
26 декабря. Такая круговерть, что и записать некогда. <…> Набегают и новые доделки — ненужные — по уже сданным работам. Дима Урнов берет мой мемуар о Шкловском, но хочет, чтобы я изменил начало — что-то переставил сюда из конца! Лакшин хочет, чтоб я переделывал свою публикацию о пародиях Чехова; статья ему нравится, но сами пародии публиковать не хочет, они, де, порочат Чехова! Идиотизм не кончается.
1989
3 января. Вчера на дне рождения у Л. были: Саша Осповат, Л. Гудков и Б. Дубин, Е. Тоддес, Ю. А. Молок, Ю. Карабчиевский, который много рассказывал о геноциде армян в Сумгаите. <…> Говорили о Гайдаре и все сошлись на том, что «Судьба барабанщика» передает атмосферу 1937 года и вообще талантливая вещь. Потом — о Мемориале и все вокруг.
19 января. И опять Виноградов! Не отпускает покойник. Виктор Владимыч, я потратил на Вас столько лет жизни, а сейчас я хочу заниматься своей наукой, не Вашей! Или Вы считаете, что я еще не отплатил своему учителю?
Дописываю предисловие к 1-й книге VI тома, которого большую часть написал в Малеевке, еще 5 лет назад. Одновременно думаю над заявкой по поводу 2-й книги этого тома, которую тоже буду делать я — больше некому! — и скоро: уже в следующем году, Боже мой! <…>
А что делать с книгой о ВВ? Опять же — если не я, то кто ее напишет? Так — никто, разве что позже, иные поколения, но это уже будет другая книга, они не напишут о том, что надо написать в связи с ВВ и его феноменом как великого ученого в тоталитарном государстве.
6 апреля. Говорил по телефону с Юркой Лейко — делал ему втык. Хотя что волноваться после разговора с другом детства, тем более что он со всем согласился и все признал, — но вот поди ж ты. Неловкое чувство, что на кого-то надавил — не покидает. И победа его не уничтожает, а скорее наоборот. И так всегда, буквально так: «мне неудобно, неприятно, муторно, что я заставил вас подчиниться своей воле. Так лучше, так нужно, я прав, я и сейчас не отказываюсь от своих действий, но мне все равно тяжело». Что же делать, что делать?..
7 апреля. Да, в обществе жить с таким настроем невозможно <…>.
Вечер. А вот и Толстой подоспел на эту тему: «Вечная травля, труд, борьба, лишения — это необходимые условия, из которых не должен сметь думать выйти хоть на секунду ни один человек… Мне смешно вспомнить, как я думывал /…/, что можно себе устроить счастливый и честный мирок, в котором спокойно, без ошибок, без раскаяния, без путаницы жить себе потихоньку и делать не торопясь, аккуратно, все только хорошее. Смешно! Нельзя… Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться… бороться… Дурная сторона нашей души и желает спокойствия» (письмо к А. А. Толстой 17–21 окт. 1857 г.).
Но только при этом спокойствии у меня получается что-то путное, а в суете и борьбе — поверхностное и среднее.
8 апреля.<…> Из письма служащего ж/д станции Астапово П. Алексеева — когда Лев Толстой проходил через зал ожидания, «все как-то сразу встали… а в проходе все бывшие там обнажили головы… Принесли его небольшой багаж. Многие прикасались руками к вещам этого человека». Как понятно! Как понятно!
15 апреля. Завтра лечу в Зап. Берлин — читать лекции <…>. Никуда не хочу лететь, хочу заниматься Толстым (предисловие к книге А. Л. Толстой закончил и последние дни так хорошо работал!) и вообще сидеть в Беляево. И в Америку не хочу в мае.
29 ноября.<Известие о смерти Натана Эйдельмана>. Узнали часов в 12, сейчас 2, до этого не мог взять перо — руки дрожали, Л. давала лекарства. Что-то много смертей. Но ни от одной — кроме Шкловского — не было так тяжело.
31 декабря.<…> Какой был год плохой. Умерли Каверин, Храбровицкий, Роскина, Натан (Твердохлебов, Гуральник, Над. Онуфриевна, Полина Овчарова). Сахаров.
1990
16.8.90.
Босоногое детство. Главное — именно в этой босоногости в прямом смысле. Путь домой, когда не торопишься (когда из дому — на озера, играть в футбол — бежишь) — целая гамма приятнейших острейших ощущений: после каменистой или жестко-кочковатой дороги — вдруг — ближе к обочине — удлиненный островок черной горячей пыли. Сойдешь с дороги — мягкая короткая прохладная травка. Дома — тоже прохладные, но по-другому — свежевымытые и выскобленные ножом желтые деревянные полы с теплыми — снова — оконцами на них от солнечных лучей.
16.9.90
Зачем я делаю эти записи? Вот и другие делают — «Мгновенья», «Затеси», «Камешки на ладони», а потом вся страна смеется над этими мгновеньями.
Когда-нибудь все поймут, что надо оставить всё и спасать главное: воздух, воду, землю. Но будет или уже поздно, или сопряжено с таким напряжением для нынешней цивилизации, которого она не вынесет.
Размеры преступления советской власти перед филологией как-то забываются, но всякий раз поражают в каждом конкретном случае. Некрасоведение уныло и бледно, и едва ли не лучшая статья после Эйхенбаума и Тынянова — Шимкевича 1929 г. — их ученика, тоже формалиста. А, видимо, был рядовой ученик. Но сколько поставил чисто литературных проблем. И сколько бы было этого, если б не прикрыли издания вроде «Поэтики». Все наше л/ведение (история литературы) было бы иным.
31 декабря. Впечатление исчерпанности; закончился какой-то период нашей истории. Демократия, как можно было предполагать, но не хотелось верить, оказалась слаба, гребем все правее и правее[35]; уж не сам ли Горбачев во главе этого поправения?..
Мой год прошел в разъездах — 5 месяцев только в Америке! В 91-м не поеду никуда, хоть и зовут.
Хотя и сдал свою книгу, год был средней плодотворности.
1991
12 апреля. С помпой празднуют день космонавтики — 30 лет полета Гагарина — Терешкова и другие выступают с ностальгическими речами о 60-х годах.
Все время думаю о своей прозе. Колебания: рассказы — роман? Видимо, все же роман: не хватит сил на рассказы, самую трудную форму в литературе — на композиционную завершенность этой формы. Роман — гораздо более простой жанр. Романов много, «Дама с собачкой» одна.