Вернувшись в Москву, А. П. вновь писал уже урывками. Дни были отданы академической работе, преподаванию.
1 марта. Получил главы своего романа с машинки. Видимо, слишком долго изучал Чехова — все слишком кратко — «вроде сгущенного бульона», как выражался классик. В главе — 8, 6, 4 страницы. Ну куда годится?..
19 марта. <…> С прозой застопорилось — нового пишу мало, штопаю (добавляю) старое. Л. отдал перепечатанные главы. Очень хвалит.
21 марта, дача. Приехал сегодня днем. Три дня валил снег — по колено. Расчистил, жду завтра Л. с Женечкой.
Набросал план теоретического введения к лекциям по исторической поэтике русской литературы, которое может быть развернуто в отдельную книжку по теоретической поэтике.
23 марта, дача. Вчера приехали Л. с Женечкой. Мы с Л. сразу пошли на лыжах, прокладывая лыжню по полуметровому снегу (оказывается, по снегу в этом месяце какой-то рекорд), а Женечка играла в снегу.
Вечером все втроем смотрели комету, так и в бинокль. Зрелище незабываемое, поймешь наблюдавших комету Галлея в 1812 г. <…>
29 марта. Насколько проза — даже такая скромная, как моя, — насколько она сложней литературоведения, сколько в ней странного, подсознательного, необъяснимого.
9 апреля. Не писал прозу недели две. <…> Сегодня, с громадными усилиями почти все разбросав, пописал кое-что. М. б. и напишу что-нибудь стоющее — если Бог даст жизни.
6 мая.<…> Праздничные свободные дни провел бездарно — перебирал бумажки (по прозе), нового ничего не написал. Какой-то ступор. Или так всегда бывает у прозаиков? Привык к науке — сядешь за стол — и как из тюбика идут мысли и страницы.
9 мая. Весь день почти не работал (впрочем, странички 2 написал) — смотрел по ТВ хроникальные и прочие фильмы о войне. Как все это во мне живо, а ведь мало было лет в войну. Видимо, мое поколение — последнее с живым ощущением великой войны. Поговорил по телефону с мамой — о войне. «Этот праздник не сравню ни с каким другим», — сказала она. Вспомнила, что папа не верил в 7 млн погибших — цифру, которую называли в 45 году. Он говорил, что у нас врут всегда, — погибших было 15 млн. А дед говорил: втрое, т. е. 21 млн. Сегодня сказали — 27. Через войну прошло 40 млн солдат. Погибла — половина.
10 мая. Сегодня писалось. Если удастся, роман будет свидетельством представителя последнего военного поколения — представителя особого, свободного в детстве от яда советской пропаганды.
Л. звонила из Италии <…>.
12 мая. Перепечатал начало романа, то, что давно лежало в рукописи, первые пять глав: «Армреслинг в Чебачинске», «Претенденты на наследство», «Воспитанница ин-та благородных девиц», «Четвертая сибирская волна», «Клава и Валя». Получилось всего 37 стр. на машинке. Думал: некоторые главы будут страниц по 15–20, а получились — 6–8 страничные главки! Видимо, многолетние занятия Чеховым так въелись в плоть и кровь, что уже органически не могу писать более пространно, хотя материала хоть отбавляй, и Л. говорила (и другие читатели тоже): жалко, что глава кончается, хочется еще.
29 мая. 25-го были с Л. в немецком посольстве, а 26-го (воскр.) — в Доме журналиста по поводу врученья Виктору Астафьеву Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера. В посольстве общался с Фазилем Искандером, Латыниными <…>, Витей Ерофеевым <…>.
В Доме журналиста было само вручение. Вел Св. Бэлза <…>. Когда уже все выступили, я сказал Л.: «Где же блестящие выступления? Куда все делись?» Вдруг она подымает руку. Бэлза торжественно: «Мариэтта Чудакова!» И выступила лучше всех.
27-го был в Твери, работал в библиотеке <…>.
8 июня.<…> Сегодня с утра занятия идут плохо — за завтраком видел фильм, как целыми стадами отстреливают слонов, которых расплодилось в каком-то африканском заповеднике слишком много. Стадо мечется, не понимая, в ужасе, закрывая телами малышей, но выстрелы гремят и гремят. Жаль, не показали близко стрелков — хотелось бы посмотреть им в лицо.
Вечер. Только расписался, пошел чай пить, включил ТВ — передача, как забивают детенышей тюленей; показали их печальные черные глазки. Ну что ты будешь делать!..
19 июля. 30 июня прилетел в Иркутск. <…> Радику [Лапушину][43] дал почитать две главы из романа <…>. Очень хвалил, сказал, что материал совершенно новый и стиль не повторяет никого, и что он, Радик, всегда подозревал, что я или пишу или буду писать прозу — в моих научных сочинениях всегда были как бы художественные стилистические куски.
10 августа. Впервые за все годы на даче не делаю крупных работ, а — пишу. Живем с мамой, которая варит мне борщи. <…>
24 августа. Приехала Наташа, увезла в Москву маму. Прожили мы с мамой на Истре больше трех недель — вдвоем. <…> Писал прозу; в разговорах с мамой оживил детские воспоминания. Почти все, что она рассказывала, я уже слышал и помнил, но некоторые пронзительные детали для меня были новыми — напр., что тетя Таня в первый год высылки жила в телятнике, что местный сапожник дядя Дёма тоже был ссыльным и проч. <…> Все время поражалась: «И как это ты все помнишь! Ведь лет-то тебе всего сколько было!» Впрочем, сама же вспоминала, что помнит себя с 3-х лет, а хорошо — с пяти. Я — хорошо, видимо, тоже с пяти — со времени завершения Сталинградской битвы: странно, но что-то понимал даже в окружении фашистских войск (карикатура в журнале «Крокодил»).
26 августа. Ходил вчера на водохранилище — очень хорошо, тишина уже осенняя, но тепло, всласть поплавал.
25 сентября. <…>. Женя [Е. А. Тоддес] прочитал главу «Землекопы и матросы»; говорит, все достоинства автора сохранились. По-прежнему считает, что сюжет должен быть слабый, проходить лишь пунктиром.
23 октября. Уже месяц как не пишу прозу — первый такой большой перерыв — без видимых причин: текучка, лекции, дачные дела. Последние отнимают много времени — задумал делать забор-стенку из гигантских валунов — как в летнем саду китайского императора в Пекине, который я видел 2 года назад. Задумал — страдай, дурак.
8 ноября. Вчера с Л. были в Большом зале консерватории — «Реквием» Артемова. Второе исполнение в России, первое — в 88 г.
10 ноября.<…> Звонил Ким Хин Тхек из Сеула. В Корею еду. М. б. там меньше будет текучки, звонков и проч. Надо там дописать роман — откладывать боле некуда.
26 ноября.<…> Сегодня вдруг написал кусочек в роман про Анну Герман. Почему приятно писать роман? Погружаюсь в вымышленную, хотя и реальную действительность — в ту, в которой я бы и хотел жить, — а не в этой, в которой живу.
1998
8 марта, Шереметьево-2. <…> С сумкой, набитой черновиками прозы, отбываю в Сеул.
11 марта, Сеул, Дом преподавателя, кв. 801. <…> написал вчера ночью треть главы «Кооперативный конь Мальчик».
13 марта.<…> Закончил главу о Мальчике.
21 марта. <…> Писание идет хорошо. Утопаю в материале. Закончил главы «Крупный рогатый скот» («Бычаги»?), «В бане и около».
2 апреля. Закончил 6-ю главу (из середины, были черновики) — «Чебачинск, или город детства». Теперь подряд готово 13 глав. Перечитал. Детский мир не муссируется, не подчеркивается специально-детское восприятие — кому это интересно после Толстого? Мне интересен в герое не ребенок, а тот, кто запомнил взрослую жизнь 50 лет назад, т. е. запомнил уже — историю.
6 апреля. Еще раз прошелся по главе «В бане и около». Удастся ли мне показать пронизанность всей чебачинской жизни лагерем, ссылкой? Она была, эта пронизанность, была! А то стало модно говорить: страна жила своей жизнью, ходили в парк культуры… Может, в Москве и ходили; в Чебачинске-Щучинске тоже ходили, но Гулаг не давал забывать о себе везде.
10 апреля.<…> Вчера начал главу «Псы». Когда перед отъездом объявил Л., что будет такая глава, она сказала: «Да еще я вот такусенькая была, а ты уже хотел рассказ с таким заглавием написать!» Действительно, замысел такой, как говорит классик, сидит в голове у меня лет двадцать.
14 апреля. Все эти дни вставал рано, сегодня — в 6.00. Закончил главу «Псы». <…>
6 мая.<…> Хожу в спортзал, очень современно оборудованный. Встаю ежедневно в 7–730. Проза идет вяловато. Хотя согласились мне перепечатать на компьютере «Чебачинск, или город детства», перечел, вроде ничего. Каждый день пишу по одной «заметке дилетанта» — герой мой делал такие записи, хочу собрать их в одну главу эдак на 0,7 листа. Про филологию там мыслей не будет.
9 мая. Оказывается, я хорошо помню этот день 53 года назад. Какое было особое, чистое ликование, сколько надежд — увы, не сбывшихся.
Вчера устроил литературный вечер для здешних наших преподавателей русского языка, прочел им главы 3, 7, 10 — в гл. 7 как раз про день Победы.
Отзывы: «Информативно». «— А вы это специально как-то изучали? — Что специально? — Да про все эти хомуты». «Нет психологизма» (Марсакова). «Есть юмор».
26 мая. Заканчиваю главу 22 «В Москве» — про Храм Христа Спасителя, советское кино 30-х гг., Лилю (попытка написать женский характер).
31 мая. За 27–31 мая написал главу 23 «Гибель Титаника». <…> С утра разбирал бумажки — материалы по роману, набросанные за эти месяцы и лежащие в папке «Нрзб». Чего только нет! Чтоб все это оформить… Неуж не успею закончить к декабрю? М. б. к этому времени сделать журнальный вариант и отдать в «Новый мир» <…>?
3 июня.<…> В связи с лекциями перечитал свою «Поэтику Чехова» — давненько туда не заглядывал. Нет, надо, надо написать последнюю обобщающую книгу о Чехове, куда войдет и экстракт из «Поэтики Чехова» (повествование) и статьи последних лет — хотя бы затем, чтобы читатели не искали их в сахалинских сборниках, «чеховианах» и «Новом мире».
6 июня. 4-го, в четверг, с аспирантами ездили в National Park, где подымались на гору И Сон — местами вверх, цепляясь за канат, — почти вертикальная стена. Горы необычайной красоты.