У нас привыкли или к лаудативному <видимо, от laudamus> жанру, или к отрицающему. «Голубая чашка» Гайдара замечательный рассказ, но он написан для того, чтобы кое-что утвердить и поднять. А у Ямпольского в «Московской улице» – обратная задача: показать, во что превратили Арбат. Но важна объективная картина, адекватный образ прожитого времени, и вы его даёте. Философский образ времени прошит фабульными нитками, что сделано каким-то невиданным образом – я, во всяком случае, ничего подобного в современной литературе не встречал. Книга ваша не безразлична к материалу, оценка везде есть. Но автор не исходит из установки, а это разлито в материале. Пронизанность всего всем – и это очень важно.
Это – целый пласт русской жизни, данный в современном исполнении. Правда, я не знаю, надолго ли хватит тех поколений, в чей опыт входит этот материал.
Я рассказал, что говорят молодые о моём романе.
– Это очень хорошо, что им многое интересно. Один писатель – не буду называть его имени, мы оба с ним знакомы, – описал, как он конопатил лодку. И это действительно интересно!
Я кратко пересказал разговор с Фазилем и Тоней и с Аптом.
Каким-то образом разговор перескочил на Германа Гессе.
– У него в романе «Игра стеклянных бус» <у нас перевели как «Игра в бисер»> философский пласт сочетается с фабульным. Об этом очень хорошо Томас Манн писал Гессе в октябре 51 г. Томас Манн говорил о себе: «Я слишком буржуа». Он жил в доме своего деда. Много у вас знакомых, которые бы жили в доме своих дедов?
– Да почитай почти что нет.
– А Манн жил. И если потом не в доме деда, то всегда в своём доме!
– А Набоков напротив: всегда в отелях.
– Вот именно! Уже разница эпох.
После лекции в Школе-студии МХАТ зашёл к Смелянскому; у него К. Райкин.
Толя стал говорить, в каком восторге студенты от моих лекций, и приглашать Райкина вслушаться, т. к. в следующем году он будет начальником 1-го курса и надо, чтобы его студенты тоже слушали меня.
– Они мне рассказали, о чём вы им читаете. Это то, что нужно! И про театр пушкинского времени, и про то, как надо читать стихи и вслушиваться в текст.
Я не удержался, как обычно, и разразился небольшой лекцийкой из комментария к ЕО. Райкин тоже сказал, что это то, что нужно.
– Я им рассказываю и про некоторые режиссёрские решения.
См[елянски]й:
– Они, конечно, актёры…
– Кто знает! Конст[антин] Аркадьич тоже не сразу стал режиссёром!
– Нет, я актёр, актёр…
Поговорили о необразованности актёров. Я сказал, что в своё время, поговорив с Гриценко, был потрясён.
Райкин: – Ну, Гриценко – это даже среди актёров случай почти патологический. Но в целом, конечно… Но зато они впитывают, схватывают из разговоров умных людей.
Смелянский: – Потому им и важны лекции таких людей, как А. П.!
С дачи вчера в 930 вечера добирался до шоссе (такси по нашей дороге проехать не смогло) по колено в сугробах, за спиной тяжёлый рюкзак, в руке – сумка с книгами, в другой с Грэем, к[ото]рый от волнения обкакался, и я в темноте всё это разгребал. Л.: – Архетип!
22/III. Перечитал статью Л. «О Победе, славе и чести» – уже в газете (МН, № 11, 8–24 марта). Ещё больше обиделся на время наше мерзкое и вяло-болотное: не заметить такую статью!
23 марта. С Л., Маней, Женечкой вчера были во МХАТе на «Лес» в пост[ановке] Серебрякова[72]. Текст изменён (вместо Милонова и Бодаева – дамы, нет Карпа) и [о]современено: в современных костюмах, говорят по телефону, поют «Беловежскую пущу». Но что-то есть. Может быть, я не прав, что так стою за незыблемость текста (в шир[оком] смысле) классики? Публика, во всяком случае, была в восторге, особенно когда Алексей Буланов в финале, причёсанный под Путина и с его интонацией. Л. сказала, что возвращается эзопов язык, а это – плохой знак! Есть, кстати, в духе Някрошюса: Счастливцев вынимает из урны окурок и прикуривает. Это уже не актёры, а зэки, да ещё последнего разряда, по Солженицыну. (Гурмыжская – Тенякова, Несчастливцев – Назаров, очень похожий внешне на Меркурьева, Счастливцев – Авангард Леонтьев – вся троица хороша.)
По ТВ смотрел в программе Ерофеева передачу «Первый роман», куда он меня так усиленно зазывал, и, отказываясь от которой, я имел три длиннейших разговора с его редакторшей Леной. Разговоры дались очень тяжело. Я мотивировал тем, что не хочу быть в одной компании с Сорокиным, они уговаривали, Витя передавал через Лену, что я буду совершенно автономен и проч., а они всё не хотели от меня отстать. Л. тоже не советовала участвовать.
На самом деле Витя сказал правду – все были автономны. Сорокин рассказывал, как писал свою «Очередь» – какие у его антенны и как он воспринимает действительность. О. Новикова и ещё кто-то – тоже. Сам Витя сказал, что «Русская красавица», которая «переведена на 34 языка, грех жаловаться, родилась из строчек „Девки спорили на даче…“». Не решился (и это после своего романа «Век n…» – неуж так переменился?..) прочесть продолжение:
…У кого п… лохмаче,
Оказалася лохмаче
У хозяйки этой дачи.
«А потом ушла и дача, и девки…».
Видимо, отказался я правильно – с трудом представляю себе, как бы я рассказывал о «моём творчестве» и т. п.
Недавно Слаповский в какой-то передаче в связи с Фетом сказал про себя: «Поэту, когда он пишет „Шёпот, робкое дыханье“, всё равно, какого он слушает соловья: парагвайского или аргентинского, в момент вдохновения это не важно – по себе знаю!» Милый Алексей Слаповский! Неужели Вы не понимаете, что разница меж Вами и Фетом больше, чем меж слоном и котом, что великий поэт – существо совсем другой породы!.. И я всё бы Вам простил, извинись Вы хотя бы косвенно: я, мол, конечно, не сравниваю, но… и т. д. Но это Вам и в голову не приходит.
24 марта. В Школе-студии тоже сложности с оплатой – не хотят давать ту сумму, что обещал Смелянский.
Ради науки я всегда был на всё готов и денег в ней не искал. Но, положа руку на сердце, не думал, что в 67 лет буду жить от з/платы до з/платы, не иметь ни копейки сбережений и думать, на что купить лекарства!..
27 марта. Вчера было собрание дачного кооператива. Собираются зимой отключать свет от дач, т. к. много задолженности по электричеству. «Это что ж, – сказал я, – приехавшие зимой должны сидеть при керосиновой лампе?» Страшная советская мерзость. Всё это довело меня почти что до сердечного приступа. Слаб стал, слаб! Раньше в этих случаях надевал кроссовки – и 12 км вдоль шоссе! Сейчас уж не могу, что плохо, в этом государстве хорошее здоровье надо иметь до конца. А я-то хорош! Полвека сознательной жизни в этом государстве меня, как выяснилось, не закалили. Слабак.
28 марта. С неожиданно фантастическим успехом прочёл лекцию, где анализировал строфы XXX–XXXIV ЕО про ножки. Что значит будущие актёры – такого живого восприятия ещё не встречал.
8 апреля. «Боже, как грустна наша Россия!» По «Свободе» (в связи со смертью Папы) – звонки слушателей. И чего только нет! Антисемитизм, антикатолицизм (что поляки стремятся проникнуть в Россию), ксенофобия всех видов, невежество, эгоизм («А что Папа сделал для нас» – как будто мало того, что он сделал для мира!..). И это на фоне смерти одного из величайших людей XX века.
11 апреля. Вчера был у Серёжи Бочарова – подписывал очередное письмо (на этот раз в администрацию Швыдкого) про Словарь русских писателей наш многострадальный. Вряд ли поможет, но трепыхаться надо.
Как всегда, распив пару бутылок сухого, поговорили-повспоминали: А. А. Белкина, Натана и др. С. рассказал про одно из мероприятий по борьбе с космополитизмом: в 49 г. в 66-й аудитории (как помнится она по лекциям Бонди!) Самарин устроил заседание кафедры зарубежной л[итерату]ры, где сам был главным громильщиком космополитов (Гальпериной и др.).
Из поколения Серёжи этим активно тогда занимался Лебедев, автор книги о Чаадаеве («к[ото]рую читала вся Москва» – Серёжа; как же, как же…). И однажды на лавочке возле Герцена он попросил: не может ли Серёжа дать ему какие-нибудь материалы (сейчас бы сказали: «компромат») на Лидию Моисеевну Поляк, к[ото]рую тоже собирались «чистить». Серёжа же сказал, что может сказать о ней только хорошее, что его, Серёжи, жена Ира – ученица Поляк – и тоже… и т. п. Лебедев был очень разочарован.
С. – И вот через несколько лет обсуждают его кандидатуру – на предмет приёма в партию. И я выступаю и рассказываю эту историю. Получилось вроде доноса, меня это до сих пор мучит.
– По-моему, не стоит убиваться. Такие вещи надо обнародовать.
– Но он ведь потом каялся и т. д.
– Я слышал такие истории, как кто-то каялся за свои выступления на партбюро и проч. Но как-то… всё равно…
Я рассказал ему историю, как пытался пробиться на приём к Горбачёву, когда он стал членом Политбюро, т. к. почему-то поверил, что он не таков, как все остальные, и что-то может сделать для страны, как не удалось (анкета и т. п.).
– И в общем, ты оказался прав!
– Пожалуй. Он всё же повернул колесо истории…
9-го ездил на дачу и уехал сразу обратно: не могу видеть рожу соседа, заниматься проблемой счётчика и проч. – уже не хватает здоровья. Дорого достаётся мне дача.
15 апреля. В Школе-студии МХТ был на докладе Роберта Джексона о «Вишн[ёвом] саде».
В последние дни ложился в 4 или 5 ночи, вставал в 8–9; зато написал статью «Вторая реплика» в сб[орник] в Badenweiler и мемуары в сб[орник] МГУ. Завтра – в Ялту; сегодня тоже предстоит весёлая ночь: к докладу ещё не приступал.
У Л. выходят в газетах статьи и письма против возвращения Сталина; выступает и по радио. Но, кажется, никому, кроме подписавших, до этого нет дела! В разговоре с Колей Котрелевым упомянул про это, а он: «А я уже полгода не читаю никаких газет!..» Хорошо устроились! Одна женщина на всю страну, на всё про всё!..