10 июля. Возбуждают уголовное дело против бывш[его] премьера Касьянова: за́дешево приобрёл дачу Суслова – 11 га, ту самую, за забором которой году в 59–60 мы видели оленей, где свой пляж на Москва-реке и т. п. Касьянов, конечно, жулик (минус 2 %), как и все они. Но всё равно противно, что до поры до времени никто ничего не возбуждал, а когда объявил, что, возможно, будет баллотироваться в президенты, – сразу на тебе.
11 июля. Именно это говорят про историю с Касьяновым по «Свободе» и даже по «Радио России».
12 июля. Звонила Л. из Евпатории по поводу дня рожд[ения] Мани; я звонил по этому же поводу Женечке и самой имениннице, которая сейчас в Н. Новгороде.
Закапывал полузадушенную Грэем мышь; она из последних сил, защищаясь, вцепилась своими крохотными зубками в мой шлёпанец и затихла. Жесток мир – и ихний, природный, тоже. Расстроился; нервы уже не те.
13 июля. По «Deutsche Welle» интервью с Володей Порудоминским – хорошее. Я – мерзавец, что не звоню ему. Сказал, что Бунин про «Тёмные аллеи» кому-то сказал: «Это не то, что со мной было, а то, о чём я мечтал». К стыду своему, не помню, откуда Володя это взял. Но я всегда знал, что это сочинено, особенно про то, как легко отдаются рассказчику все женщины. В начале XX века это было не так просто. Об этом хорошо написал Чехов в письме к Суворину, к[ото]рое не входило в его советские собр[ания] соч[инений] («на столах, под столами, чуть ли не на лезвии ножа»). Это, разумеется, не имеет никакого отношения к литературному качеству великих рассказов этого сборника. Но говорит только о том, что свежесть эротического чувства Бунин сохранил до преклонных лет.
16 июля. 15 июля 1954 г., когда я приехал, вся Москва была уклеена газетами с портретами Чехова. Это был знак. Скоро я прошёл собеседование и был принят на филфак МГУ.
17 июля. Англичане после теракта спохватились: слишком большую свободу дали мусульманским организациям, которые могли в мечетях и вообще проповедовать всё, что угодно.
Когда я в 88 году три месяца с лишним провёл в Гамбурге и увидел, сколько там турок и проч., то говорил: Европе не надо повторять ошибок Америки, ввозившей негров, что она расхлёбывает до сих пор. Немцы со мной не соглашались. Но Европа к этому ограничению придёт – жаль только, что такой ценою.
В ИМЛИ 7 июля встретил Алика Мацевича. В числе прочего сообщил ему, кто умер из однокурсников. Никого не помнит. Как и Жанка Борисова, к[ото]рая ни разу не была на вечерах встречи филологического факультета.
Из «дневника дачной жизни»
17 июля.
Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
Или, свой подвиг свершив, я стою, как подёнщик ненужный,
Плату приявший свою, чуждый работе другой?..
Болотная Набережная закончена – т. е. доведена до первой каменной стенки; прогулялся в шлёпанцах (не в сапогах!) от угла бани до этой самой стенки. Держит, не пружинит. Твердь. Сколько ушло в болото десятков кубометров биомассы (сорняки, скошенная трава, ил, листья), мусора, битого шифера и кирпича, камней, сечки, бутылок, банок, затвердевшего цемента, глины, гравия и песку – подсчитать невозможно. Конечно, недурно бы ещё всё поднять на 30 см – тогда не было бы разлива = потопа на газон и Плац весной и в сезон дождей. Но это – две машины песка. Мечты, мечты…
В последние дни: 1) подвязывал виноград; 2) надставил шланг – тяжёлое дело: зачистка гофрированного пластика (изнутри, рулончиком шкурки), шкурение вставляемой части, клей, проволока, клейкая лента сверху; 3) отмочил керосином и спец. жидкостью, отскрёб и найденную в придорожных земляных отвалах гигантскую мощную отвёртку для шурупов с прямым шлицем (давно прицеливался в магазине, да дорога: 120 р.); посадил черенки вьющегося винограда у второй каменной стенки; 5) продолжал выкладывать камешки на Кирпичной Набережной; 6) привёз три тачки больших камней с обочины перед Алёхневом – и др. и разные мелочи. Но до многого руки не дошли. Главное – опять запустил газоны! Никак не выкраивалось время (надо больше 3-х часов).
«Саше случалось знавать и печали»: сломалась вилка у руля велосипеда. И то: 17 лет приличной эксплуатации, содержанье в неотапливаемых помещениях. Первый эксперт (в магазине), конечно, сказал: «Надо покупать новый!» Попробую попросить Мишу заварить[75].
Грэй теперь не «дармоед»[76]: поймал огромного красавца-крота, за что был глажен, чёсом и угощён дефицитным кроликом из пакета. Надеюсь, что этот крот был атаманом шайки и она теперь уйдёт: второй такой эпопеи, как два года назад, я уже не перенесу.
Урчала топь. Темнела глыбь.
Утробно выла где-то выпь.
Где было топко и урчанно —
Теперь прямой проспект песчаный.
18 июля. Разговор с нанимаемым работником.
– Говорили: газон. А у вас их тут – до… И за берёзами, и вдоль трубы. Тут дело такое…
– Хорошо, хорошо, я добавлю.
– Да и трава перестоялась. Её косой косить уже надо!
– Ладно, ладно.
Работа начата.
– Хозяин, нож у неё тупой, выворачивает с корнем.
– Наточи! Точило есть.
Точит; заодно – топоры, ножи. Газонокосилка вся развинчена, собирается долго и с трудом. Дело особое.
– А куда траву девать?
– Под деревья… Мульчирование. Вдоль болота.
– Сразу бы и говорили.
– Хорошо, хорошо…
Обычная ситуация: начни одно – дела растут, как снежный ком.
Кто хозяин? Понятно, я. А работник? Ить работник – это тоже я!..[77] […].
Быть может, и придёт ко мне удача.
Боюсь, что поздно. Или никогда.
…И полосатый толстый шмель…
Докашиваю газон. Клевер вырос до цветов – сплошной белый ковёр. Шмели слетелись со всего окружающего пространства: такую плотность элитного клевера где они ещё найдут! […]
С огромными сложностями купленная толстая леска для триммера рвётся так же, как и тонкая. Никто ничего не знает. Разве что звонить на фабрику.
Приехали Л. с Женечкой. По дороге по пути купили: 1) нагреватель; 2) велосипед. Велосипед – мне, взамен сломавшегося. И сказал-то об этом один раз, мельком.
Л.: «Что, мой муж не достоин нового велосипеда?»
Уже опробовал. Есть элемент игрушечности: маленькие колёса, прямой руль. Но ход превосходный, едет сам. В сущности, у меня первый современный велосипед. Только суршит по шоссе: шур-сур-мур… Ухудшения качества жизни на даче, о чём я тихо сокрушался, т. о., не произошло: будет горячий душ, будет водохранилище.
Л. привёз её знакомый грузин Алико, владелец секции в универсаме, очень милый человек[78].
19 июля. К вопросу о. Только утром сел за стол – явились армяне. На велосипеде – в хозмаг (экономия времени – наличие транспорта!). Купили пластиковые шланги, переходники и т. д. и т. п. на 437 р. А потом началось! Поиски вентиля, раскопка газона и проч. – без меня тоже было не обойтись никак. И так до 4 часов. Но зато в 430 я, потный и грязный, уже принимал горячий душ и стал чистый и весёлый. Правда, надо ещё менять треснувший тройник; Мадо обещал завтра съездить купить; выдал ему 200 р. Странно, что для получения горячей воды не надо, как древние славяне, топить баню.
Женечка вчера вечером очень успешно занималась с Л. За завтраком прочёл ей свои стихи из этого ДДЖ.
– А откуда они у тебя берутся? – спросила будущая студентка Литинститута. На этот вопрос ответить я не смог. Оказывается, она читала экземпляр моих стихов № 2, подаренный некогда Мане, но молчала.
Появилась первая кротовая нора. Одна надежда на Грэя, которого я с охотничьим заданьем выпустил в 3 часа ночи – кротовое время. Утром увидел результат (по просьбе трудящихся исключаю подробности)[79].
20 июля. […]
21 июля. Первый полный день занятий.
22 июля. Алико привёз Л. с Женечкой; жарили шашлык и ели его, сервировав стол на газоне. С Женечкой Л. упорно занималась часов 5, а я разговаривал насчёт этюда в Литинститут.
Алико свозил меня на водохранилище. В кой раз подумал, почему бываю там так редко.
26 июля. С утра – выдалбливание стамеской пространства возле замка – не помещались пальцы. […]
Вскрыл компостную яму возле рябины – для засыпки лысин при подсеве газонов. Перегной высокого класса – хоть ешь (это куда сбрасывается пищевой мусор). Такой не продают – тот, что в 6-тыс[ячной] машине[80], – много хуже.
Пересаженные по второй каменной стенке черенки винограда растут, растут! Уже понадобились им верёвки для усиков (сделать в ближ[айшие] дни).
Ездил с Алико на в[о]д[о]хр[анилище], по дороге купил удобрение и удобрил весь Малый газон, заодно засеяв в нем пролысины. […]
[Далее запись рукою Жени Астафьевой.]
Сегодня годовщина смерти Бабы-Жени. Поздним вечером, сидя напротив берёз, на которые так любила смотреть наша горячо любимая Баба-Женя, мы помянули её, выпив по рюмке вина. Я принесла свой складень и зажгла перед ним свечку[81]. Потом мы почитали её остроумные и, как всегда, интересные записи про Грея, про все дела на участке и про приезжих, написанные её замечательным каллиграфическим почерком, которым в наше время никто не пишет. Де-Са вспомнил, как Баба-Женя говорила, глядя на берёзы: «Как замечательно и точно сказал Есенин: „И берёзы стоят, как большие свечки“» […]