.
Косарь (Косьба)
Разбирая архив отца, он обнаружил его тетради, заполненные необыкновенным почерком, там же нашёл листок, озаглавленный: Передать Юре (сыну). На коротком листке была только одна запись: «Он прямо попал из своей простой, органической, но действительной жизни в ту отвлечённую сферу, в которую стало русское новобранное общество и русская литература». К. Аксаков.
Получается, что он думал об отце, как пересаженном, а отец – о нем, посмертный диалог, и в результате получается, что рассказ не об отце, а о сыне, тут и всё обсуждение славянофильства, и стиля ля рюс… Всё сюда войдёт.
Псы. К названиям книг, стоящих у него на полке.
Я никогда не видел более странных и необычных названий («Сарматизация материальной культуры Боспорского царства»), которые содержали бы столько информации и которые хотелось бы читать: Сарматизация! Значит, там будет про сарматов. Маткультуры! И про это будет – и у сарматов, и в Боспорском царстве!
Другие названия были совсем простые – но эти книги хотелось прочесть ещё больше. «Сурки и места их обитания». Это была очень толстая книга, и было ясно, что из неё безусловно всё можно узнать о сурках и исчерпывающие сведения о местах их обитания. Небольшая книжка называлась кратко и энергично «Верблюдоводство». Это слово так понравилось NN (он <философ><гуманитарий> преподаватель русского языка), что он потом на уроках всё время с удовольствием не к месту его повторял. И потом, уже через несколько месяцев, в поезде, так надоел попутчику, что тот грубовато сказал: – Что ты тычешь меня своим верблюдоводством? – и добавил ещё одно крепкое слово.
Хозяин, заметив, что NN держит эту книгу, сказал грустно:
– Серьёзная проблема.
NN, привыкнув из общения с Иннокентием, что со всеми животными плохо и становится всё хуже, почему-то надеялся, что хоть с верблюдами всё в порядке. Ведь вряд ли их кто-нибудь уничтожает, отстреливает, отлавливает, травит дустом, уничтожает их пастбища – ведь им и пастбищ-то никаких не нужно! – охотится за шкурой или горбами… Вон и книжку выпустили – значит разводят… Но оказалось, что ничего подобного. Над верблюдами нависла смертельная угроза. И только в Австралии…
24/VII–79
Судьба
Я был связан с ними странным образом. Т. е. я не был связан, но стал их судьбой, не будучи им особенно близок, ни…
Началось с того, что я их и свёл снова после разлуки, когда у них уже были дети, они пришли ко мне по отдельности – а потом уже вместе. А потом Люда не встретилась со своим мужем на Ленинском проспекте, т. к. опаздывала на мой доклад в Ист. Музее, и он попал под автомобиль. И т. д.
14/1–81. Роман, пожалуй, единственный честный жанр, где автор говорит до конца то, что может сказать. Рассказ – по сути дела, если не жульничество, то фокус: мелодика, намёк, деталь, оборванность, недоказанность намекают на то, что автор не сказал, потому что, скорее всего, и не знал!
24/VI–83
«Псы»
Эколог (или другой персонаж, болезненно переживающий всё, беспрерывно говорящий о гибели природы):
– Дождевой лес гибнет!
– Какой?
– Это термин. Влажно-тропический. К концу века он исчезнет! Сейчас его – 1 млрд га! А в год он сокращается на территорию, равную половине Англии!
– Откуда у тебя такие сведения?
– Не важно. В «Нэшнл джиогрэфик» опубликовано. Уничтожить это чудо! Эту главную кладовую генетического фонда планеты! Ты знаешь, что такое парниковый эффект?
– Когда в одном месте тепло, а в других холодно.
– Да. Леса не будет, некому будет поглощать углекислоту от сжигания огромных количеств угля и нефти, углекислый газ накопится и накроет землю, как шапкой. Климат потеплеет, растают ледники Антарктиды, уровень мирового океана поднимется на 50–100 метров. Ты представляешь, что это – сто метров? Голландии – не будет!
Юга Франции – не будет!
Только волны, волны…
– Ты какой-то библейский потоп рисуешь. Ещё про Арарат и Ноев ковчег расскажи.
– Да! Люди скучатся на возвышенностях. Равнины затопит. Начнётся борьба за жизненное пространство. Война всех против всех.
– Каменный век…
– Хуже! Тогда одно племя воевало с соседним, а в каждом было тысячи 3–4 народу. Этот же будет битва миллионов с применением самого совершенного современного оружия.
– Как-то странно. Мировая история изменится из-за какого-то дождливого, пардон, дождевого леса. Какой-то дремучий биологизм, без грана социальности.
– Хватит социальности! Из-за неё погубили Землю, и спохватились только в конце… и т. п.
Из дневника1985
29 января. И вот опять чеховский юбилей, 125-летний. Увижу ли следующий?
Отчётливо помню, как в 1960 г. 22-летний, бродил я по зимней Москве и с каждой газетной витрины смотрело лицо Чехова! И это волновало до слёз. Тогда я впервые начал чуть-чуть понимать, что такое Чехов, думал о нём, писал о нём первое большое – дипломное – сочинение. И вот прошло 25 лет, и я тоже думаю о нём и пишу, уже много написав всего до этого, – ещё одну книгу.
Насколько в физическом времени он был тогда ближе. Только что умерла Книппер, и я был на похоронах; в Чеховском музее Соболевский рассказывал о встречах с молодым Чеховым, немало было в живых тех, кто знал его в 900-е годы.
25 лет отдано. И вижу, что это мало, мало. И что 50, если повезёт, тоже будет мало. Но это справедливо: разве один человек, даже отдав жизнь, может исчерпать гения?..
В этот юбилей с витрин Чехов не смотрит, портреты не на первых страницах, а – маленькие – на разворотах. А сами газеты – через 25 лет! – гораздо больше, чем газеты 1960 года, похожи на газеты моего детства – 48–49 гг. Всё тот же знакомый дядя Сэм в полосатых брюках. Вот он шествует вниз по лестнице, составленной из слов «спад», хотя все знают, что прошедший год – год самого высокого у них подъёма экономики.
Сегодня вечером иду в новое здание МХАТ на торжественный вечер по поводу юбилея.
30 января. На вчерашнем вечере в МХАТе в президиуме в первом ряду С. Михалков, Анатолий Иванов (!), во втором – Верченко, Бердников. Ан. Иванов – свежий кавалер! – пришёл приветствовать Чехова. Бердников читал с пафосом из «В овраге»: «Оба толстые, сытые, и казалось, что они уже до такой степени пропитались неправдой, что даже кожа у них на лице была какая-то особенная, мошенническая»[15]. С. Михалков <…>. Потом – замминистра культуры, потом – Царёв, порадовавший своим поставленным голосом, потом бедолага-сталевар из Таганрога, которого заставили читать кем-то написанную речь, с чем он плохо справлялся.
В концерте показали: 1 д. «Иванова» <…>, сцену из «В. сада» <…>, сцену из «Трёх сестёр» <…>.
Всё необычайно плохо. Все играют роли не по возрасту. <…> Все пьесы выглядят одинаково, всё скучно, плоско, бледно. То же самое было и с вокальными номерами. Единственное светлое пятно – С. Юрский, читавший чеховскую «Клевету» – очень смешно.
25 лет назад меня никто не знал, тут – полза́ла знакомых, подходят, здороваются[16], но даже это почему-то было противно, как и всё остальное.
29-го с Л. пообедали в ресторане ЦДЛ, потом подсел Семанов. Поговорили о масонах и проч.[17]
Сегодня весь день пытаюсь переделать статью для институтского труда «Русская литература и литература народов России» – им опять не подошла. Сколько крови она мне стоила. Каждый раз, принимаясь за неё, делаюсь болен. Не могу же я написать о «реализме Чехова» и о том, что «Победоносцев над Россией простёр совиные крыла», – а им нужно именно это. Должен заниматься этим вместо доработки книги. <…>
31 января. Работа последние месяцы плохо идёт ещё потому, что умер Шкловский[18]. Нет дня, чтобы он не вспомнился. Виноградов часто снится – недоговорил с ним, а со Шкловским говорил много, не снится совсем, но наяву постоянно перед глазами – мучительно живой. Ах, Виктор Борисыч, как он верил, что доживет до 100 лет, как этого хотел.
Днем. Жучка лежит, прикрыв морду своими чёрными лапами – как человек.
В бумажных старых завалах нашел запись: «7/1–72 г. „Поэтику Чехова“ я писал, спутав себя ремнями, I часть – водя только кистью руки, II-ю – от локтя. Новую книгу надо писать от плеча, распоясавшись, свободно». Вложил листок в зелёную папку с документацией по книге «Чехов. Утверждение худ. мира» – для перечитывания.
8 февраля. Вчера ездил в Ленинскую б-ку <…>. Разговор с зав. подсобной библиотекой НЧЗ № 3, Над. Георгиевной.
– У вас раньше была витрина с новыми журналами… <Хотел посмотреть 1-е номера с материалами о Чехове>.
– Да, теперь нет.
– А в чём дело? Почему? Для удобства читателей?
– А посмотрите вон ту витрину, и вам всё станет ясно.
Я посмотрел другой стеклянный стенд, через проход. Там выступления Зимянина[19] и др.
– Вы знаете, я не понимаю, какая тут связь. Сделали ту витрину, если кому-то это очень нужно, но зачем упразднять эту?
– Но витрина-то одна.
– В физическом смысле?
– Именно в физическом (печально улыбается). Мы уже год боремся, чтоб дали ещё одну. Не получается. Я знаю, вы старый читатель, я вас помню давно. Вот и напишите выше, в дирекцию…
Я живо представил себе, как Кондрашев[20] читает заявление, подписанное столь хорошо знакомой ему фамилией. <…>
Вечер. Вдруг показалось нестрашно умереть (показались подозрительными некоторые симптомы). Высказано 2–3 идеи, которые останутся в литературоведении. Конечно, хорошо бы их развить и придумать что-нибудь ещё. Но и так ладно. Всё надоело. И впереди всё то же – ничего нового.