Вы, Валерий Тимофеевич, тоже не последний человек у нас на деревне. Вернее, можно сказать, даже один из первых. Председатель Моссовета, это величина. Тем более, когда речь идёт про вас, — добавил я в свой монолог немного лести. — Если мне не изменяет память, именно вы основной вдохновитель строительства нового автомобильного завода. А эту вашу идею поддержали в ЦК, тот же самый товарищ Гришин. И если мне не изменяет память, у вас с Гришиным и другими его коллегами из ЦК очень хорошие отношения. Мне отец говорил. Так что, вот я за таким одобрением вышестоящего начальства к вам и пришёл.
Тем более, что вы сами только что мне сказали, что неправильно то, что Малофеева снимут прямо перед чемпионатом мира и заменят на Валерия Васильевича Лобановского. Я против Лобановского ничего лично не имею. Он один из наших лучших тренеров. Его можно назвать великим. В веках так уж точно он будет таким. Но вы же не хуже меня понимаете, что это сборная Малофеева, а не Лобановского. И Эдуард Васильевич всё делает правильно.
К тому же сейчас Малафеев ещё и, помимо подготовки непосредственно к чемпионату мира, занимается омоложением состава. Эдуарду Васильевичу хватает смелости делать это перед главным турниром его жизни, а сборная Советского Союза всеми считается фаворитом, и мы действительно являемся этим фаворитом. Но всё равно тогда, когда нужно играть проверенным составом, при том состав-то на самом деле звёздный, Эдуард Васильевич не боится экспериментов и не боится пробовать молодых. А за это, за эксперименты и за работу, за просмотр игроков в товарищеских матчах, Малофеева бьют по голове.
Ведь этот поганый пасквиль призывает снять нашего главного тренера сборной за то, что тот хорошо делает свою работу. Когда ещё пробовать, когда ещё ошибаться, когда ещё проигрывать, как не в товарищеских матчах? Или что, Советский Союз будет чемпионом мира по товарищеским матчам, а не по итогам главного турнира? Важнее то, что в результате этих матчей у нас сборная будет готова к самым важным играм. Пустить пыль в глаза, Валерий Тимофеевич, даже с тем составом, который был у Малафеева, несложно.
При желании выиграть всё легко. Даже без нас, торпедовцев, без киевлян, без зенитовцев и без игроков «Днепра» можно было и другой состав собрать. И раскатать, если не румын, то финнов так уж точно. А с румынами сыграть вничью.
Но это не было сделано, потому что в этих играх Эдуард Васильевич делал свою работу, а не занимался, как у нас говорят, очковтирательством. Да и матчи со всякими «Гомсельмашами», «Тавриями» и сборной Крыма… Вот на него обрушились, что он чуть ли не за деньги эти игры устроил, чтобы потешить эго товарищей из Крыма и Гомеля. Но это же не так. Какая разница, кто спарринг-партнёр для сборной во время сборов, во время подготовки? Это лучше, чем двухсторонняя игра. И класс «Гомсельмаша», «Таврии» и сборной Крыма как раз и позволял посмотреть на ближайший резерв. Валерий Тимофеевич, ну глупость же, глупость и чушь. Они пытаются снять Малофеева за то, что тот просто хорошо делал свою работу.
Тут у меня закончилосбь дыхание и я его перевел, попутно наливая себе стакан воды из хрустального графина стоявшего передо мной
— И я вас очень сильно уважаю, — продолжал я добавлять лести в свой монолог. — Именно вы главный виновник того, что я тот, кто я есть. И сейчас я прошу вас, может быть даже требую, чтобы вы как неравнодушного человека, который обладает возможностями помочь футболисту Ярославу Сергееву и помочь сборной, в которой играет футболист Ярослав Сергеев. Вы можете донести нашу позицию до вышестоящих начальников. Поэтому я к вам и пришёл, — повторился я.
— Когда я закончил, Валерий Тимофеевич машинально достал из ящика стола пачку сигарет. Я отметил, что один из вершителей судеб столицы нашей Родины, города-героя Москвы, в отличие от простых горожан, курит не «Союз-Аполлон» или какие-то другие советские сигареты, и даже не «Родопи» производства братской Болгарии, а «Житан».Сайкин молчал достаточно долго, а потом заговорил:
— Хорошо, я тебя услышал. Честно признайся, готовил речь или нет?
— Честно? Нет. Это экспромт.
— Да ты, оказывается, талантливый оратор, Слав, — усмехнулся он. — Экспромт у тебя получился хороший, и, надо сказать, убедительный. И как ты меня подковырнул, воспользовался моими же словами и их же против меня повернул. Но в логике тебе не откажешь. И знаешь что? — Он замолчал, тщательно раздавил бычок в пепельнице, а потом, внимательно глядя мне в глаза поверх очков, сказал: — А ты прав. И я постараюсь, вернее, даже не постараюсь, а помогу. И у меня действительно есть для этого рычаги. И тебе очень повезло, что я сегодня ужинаю с Григорием Васильевичем Романовым.
— Валерий Тимофеевич, вы что, хотите этот вопрос обсудить лично с генсеком? — не веря своим ушам, переспросил я.
— Ну а что? Почему и не задать вопрос Григорию Васильевичу? Тем более что выступление советских спортсменов на высоком уровне очень сильно влияет на… моральные… очень сильно влияет на наших с тобой соотечественников. Вон как мой ЗИЛ выдавал рекорды производительности после ваших, старпеда… после твоих, старпеда, побед. Что ни смена — то подвиги в стиле Стаханова. Так что в успехе на чемпионате мира в Мексике Григорий Васильевич тоже заинтересован. Да и я тебе так скажу, что твердолобым консерватором его называют на самом деле зря. Когда нужно, Романов умеет слушать и прислушиваться к тому, что ему говорят.
— Зенитовцы, ты говоришь, ещё не подписали письмо?
— Нет. Но мужики, — я посмотрел на часы, — летят из Ленинграда, чтобы это сделать.
— Ага. Так… Знаешь, как мы с тобой поступим? Ты во «Шереметьево» поедешь не на своём «Опельке», а на одной из машин Моссовета. Знаешь, как мы с тобой поступим? Ты едешь своим ходом в «Шереметьево», а я за тобой пошлю своего водителя на моей служебной машине. И ты письмо это отдай сразу ему, когда Желудков и остальные его подпишут. И с этим письмом я пойду к Романову. Как-никак он сам из Ленинграда, и то, что ленинградские футболисты тоже присоединились к остальным игрокам сборной, для Романова что-то да может значить. Это будет моим дополнительным аргументом.
— А ты после аэропорта поезжай домой и сиди на телефоне, жди звонка. Я тебе, Слав, в любом случае позвоню, какой бы ни был результат. Но если будет дано добро, чтобы этому письму был дан ход, то я его передам в «Московский комсомолец», как ты и хочешь. Притом сделаю это лично. Телефон главного редактора у меня есть, как рабочий так и домашний. После ужина с Романовым заеду к нему сам. А завтра ты сам поедешь в редакцию на разговор с Трахтенбергом. Он же там начальник отдела, начальник спортивного отдела?
— Всё верно, он.
— Вот поедешь к нему на разговор. Раз уж заварил кашу, то тебе её и расхлебывать. Ну а если ничего не получится, то твоя инициатива и это письмо тихо, спокойно умрёт в кулуарах, и по шапке никому за него не дадут. Примерно так я всё это вижу. ну что, договорились?
— Договорились, — с облегчением сказал я.
— Ну вот и славно, дорогой мой партизан. Так что давай дуй в «Шереметьево» и оттуда домой жди моего звонка.
Само собой, что вечер этого дня я провёл у себя в квартире в томительном ожидании. Как и любому взрослому человеку, мне в своей жизни — что новой, здесь, в Советском Союзе образца начала 80-х, что в старой, в Российской Федерации середины XXI века — много раз приходилось чего-то ждать. А уж учитывая специфику моей работы, а футбол, это не только моя жизнь и смысл этой самой жизни, но и работа, ждать мне приходилось очень-очень долго. Но никогда это ожидание не было таким.
Как будто вопрос, который я поставил перед Сайкиным, та каша, которая с моей подачи заварилась в сборной Советского Союза, была чуть ли не самым главным решением в моей жизни. Именно Решением с большой буквы. Все эти переходы из клуба в клуб, какие-то другие инициативы, они же никогда не ставили вопрос быть или не быть. Никогда эти самые вопросы не ставились ребром. А сейчас я на эту чашу весов кинул свою карьеру.
Ведь что бы там Валерий Тимофеевич ни говорил, но если его разговор с Романовым не удастся, то люди, стоящие за этой инициативой, вполне могут, скажем так, затаить на меня, на Ярослава Сергеева, злобу. И не посмотрят на золотые мячи, чемпионство и прочие регалии вместе с боевым орденом. Законопатят в какой-нибудь заштатный клуб, и поминай, как звали. Это, конечно, очень вряд ли, всё-таки, как говорится, масштаб личности надо понимать, но неприятностей я могу огрести по самую маковку.
Но при этом я поймал себя на мысли, что никаких сомнений нет. Всё правильно. Так нужно было сделать. Делай, что должно, и будь что будет. Так, по-моему, говорится. Ну вот, я, собственно говоря, и сделал.
Катя, видя моё состояние, особо не лезла с расспросами и разговорами. И, на самом деле, ей за это большое спасибо, потому что слова сейчас никакие мне были не нужны. А вот эта вот тишина, в которой я ждал, это как раз то, что нужно.
Когда зазвенел звонок телефона, меня неожиданно бросило в жар, потом стало холодно, потом снова жарко. Трубку я поднял дрожащей рукой, чтобы через несколько секунд облегчённо выдохнуть.
— Ну что, партизан, с тебя магарыч, — довольным тоном сказал Сайкин. — Завтра у тебя интервью с Трахтенбергом в «Московском комсомольце». И вместе с твоим разговором с ним в газете будет напечатано открытое письмо футболистов сборной Советского Союза к Федерации. Григорий Васильевич внял моим доводам, так что, можно сказать, отстояли мы с тобой Малафеева.
— Спасибо, Валерий Тимофеевич, — облегчённо ответил я.
— Пожалуйста, рад был помочь. Ты заходи, Слав, в любое время, для тебя мои двери открыты. А сейчас всё, мне уже некогда. Заходи, — повторил Сайкин перед тем, как мы с ним попрощались, и он отключился.
Ну а на следующий день я два с лишним часа провёл в редакции «Московского комсомольца», общаясь с Леонидом Фёдоровичем Трахтенбергом. И в этот раз этот однозначно красно-белый журналист показался мне очень интересным собеседником, с которым мы обсудили очень многое.