Это очень насыщенная, богатая на подробности история. Уильямс рассказывал ее много раз на различных мероприятиях, и не было никаких сомнений в том, что он абсолютно уверен в том, что говорит, иначе бы он не стал это делать на телевидении, во всеуслышание, чтобы все увидели это. И это действительно увидели все, включая тех, кто был на этом сбитом вертолете. «Извини, чувак, но что-то я не припоминаю тебя на моем вертолете», – написал один из них на странице программы NBC News в Facebook[154] в ответ на видео, где Брайан Уильямс рассказывает о событии. Другой прокомментировал этот пост в Facebook: «На самом деле он был на моем вертолете, прилетели мы вслед за вами, минут на 30–40 позднее».
Выяснилось, что Брайан Уильямс рассказывал историю, случившуюся с вертолетом, летевшим впереди, – на сбитом вертолете он никогда не был, – а поскольку свидетелей было более чем достаточно, рассказ Уильямса было довольно просто разоблачить. Разразилась медийная буря. Все разом решили, что его пребывание в Ираке было сильно приукрашено с целью повышения рейтингов. Он извинился, но дело уже было сделано, и его авторитет был подорван.
Однако в силу особенностей моей работы я не могу не проанализировать то, как стремительно все пришли к выводу, что он просто врет. Мне кажется, что распинать кого-то за не вполне правдоподобный рассказ, не зная истинных мотивов, не слишком мудро, потому что мы в большинстве случаев не в состоянии отделить намеренно сфабрикованную историю от ненамеренно сфабрикованной, исключая ситуации, когда сам человек признается во вранье. Что действительно показывает данный пример, так это общие убеждения о природе памяти. Уильямса уличили во лжи, по крайней мере частичной, поскольку наше мнение о памяти гласит, что такое эмоциональное событие просто нельзя неправильно запомнить. Но так ли это?
Как и большинство людей, вы, вероятно, думаете, что травматические воспоминания как-то отличаются от всех прочих. При этом ваше определение таких воспоминаний может быть весьма противоречивым. Вы наверняка думаете, что, с одной стороны, мы часто забываем или подавляем слишком сильные по эмоциям воспоминания, с другой стороны, нам могут сниться кошмары о них или являться вспышки прошлого. Если это так, то вы наверняка считаете, что наши травматические воспоминания одновременно и хуже и лучше, чем те, которые не так сильно эмоционально окрашены. Но так ли это?
Стивен Портер из Университета Далхаузи и Анджела Берт из Университета Британской Колумбии в своей работе с метким и точным названием «Специфичны ли травматические воспоминания?»[155] 2001 г. высказывают мнение, что существует несколько различных точек зрения на высокоэмоциональные воспоминания.
Первая из таких точек зрения – теория травматических воспоминаний, которая предполагает, что мы запоминаем тяжелые для нас события по-другому и часто хуже, чем обычные. Основная мысль заключается в том, что высокоэмоциональное воздействие травмирующего события перекрывает наши остальные способности обработки информации. Сторонники этой точки зрения скажут, например, что солдат в зоне военных действий может быть настолько сильно контужен – как в прямом, так и в переносном смысле, что у него могут возникнуть проблемы при кодировании или восстановлении последовательных воспоминаний о бое. На самом деле мы можем найти эту идею уже у Аристотеля: «Поэтому у тех, кто из-за страсти или по причине возраста пребывает в интенсивном движении, не возникает памяти, как если бы движение или перстень-печатка попали в текущую воду»[156].
Эта точка зрения предполагает, что наши воспоминания о травмировавших нас событиях сохраняются в памяти как фрагментарные изображения, эмоции и ощущения, не связанные четкой структурой. Солдат может помнить запах поля боя, звук выстрелов и вкус крови, но не помнить при этом конкретных событий. Сторонники теории травматических воспоминаний заявляют, что именно поэтому люди, страдающие от посттравматического синдрома, часто испытывают мощные флешбэки, повторные переживания прошлого – они вспоминают лишь маленькие фрагменты травматических воспоминаний, а не события целиком.
Кроме идеи о том, что мы можем сохранять такие воспоминания в виде отдельных фрагментов, не связанных общей структурой, сторонники обсуждаемой точки зрения также заявляют, что в процессе высокоэмоциональных событий люди могут как бы «раздваиваться». Термин «раздвоение» используется по-разному, но наиболее часто он описывает такие симптомы, как дереализация – чувство, что мир вокруг не реален, и деперсонализация – чувство, что ты сам не реален[157]. Такое раздвоение предположительно может возникнуть во время эмоционально значимых событий, когда человеку кажется, что он на самом деле не здесь в данный момент времени, или после такого события, когда человек постоянно испытывает ощущение своей нереальности.
Приверженцы теории травматических воспоминаний, в частности Юдит Альперт, профессор прикладной психологии, в 1998 г. создавшая рабочую группу из коллег с целью изучения природы травматических воспоминаний[158], предполагают, что раздвоение – это «психологическая защита от воздействия травмы и психический механизм, который с большой долей вероятности отвечает за амнезию и гипермнезию, часто встречающиеся у людей, испытавших сильные переживания от событий». Другими словами, события могут настолько травмировать, что наше сознание испытывает трудности при обработке информации о них, фактически стирая воспоминания. Это утверждение по сути своей противоречиво, потому что одновременно предполагает и возможность амнезии – забывания фактов, и гипермнезии – очень подробного восстановления событий в сознании.
По собственному опыту знаю, что это мнение широко распространено как среди практикующих терапевтов, так и среди людей, не искушенных в психотерапии. Но является ли верным предположение о феномене раздвоения как реакции на травму? Это очень важный вопрос, поскольку, по мнению врача Ангелики Станилоу и ее коллеги Ганса Марковича в обзоре теории раздвоения 2014 г., «диссоциативная амнезия – одно из самых загадочных и противоречивых психических расстройств»[159].
Такие исследователи, как Портер и Берт, говорят о том, что доказательства в поддержку теории травматических воспоминаний неубедительны. Начиная с 2000-х гг., основная масса исследователей утверждает, что, хотя возможность раздвоения существует, люди, как правило, не «раздваиваются» во время эмоционально значимых событий, и нет доказательств нарушения процесса запоминания во время стрессовых ситуаций. Также маловероятно, что существует так называемая репрессия, то есть вытеснение эмоциональных воспоминаний в подсознание, подальше от прямого доступа, но к этому вопросу мы вернемся позже.
К теории травматических воспоминаний близко примыкает, хотя и отличается от нее, и медицинская теория кодирования информации о травме. Она также предполагает некоторое купирование воспоминаний о эмоционально значимом событии, но фокусируется исключительно на принципах работы мозга. Основная предпосылка теории – несчастные случаи или насильственные нападения могут нанести мозгу физическую травму, которая в результате может привести к амнезии. Другими словами, физическое повреждение частей головного мозга фактически может привести к потере памяти.
Медицинская теория также включает идею мнестического блока. Она утверждает существование такого типа амнезии, который связан не с физическими повреждениями мозга, а с нарушениями механизма его работы. По словам Ганса Марковича и его коллег из Билефельдского университета[160], синдром мнестического блока «связан с нарушением метаболизма мозга, которое может включать изменения в различных нейромедиаторах и гормональных системах (агонисты ГАМК, глюкокортикоидные гормоны, ацетилхолин)».
Эти виды медицинских поражений не приводят к фрагментации памяти (как в невнятной теории травматических воспоминаний), скорее вместо того, чтобы пропустить провоцирующее событие, они вызывают амнезию – на недели или даже годы. Эта теория обоснована научно и неопровержима с позиции медицины, нарушения – структурные или функциональные – работы отделов мозга, ответственных за формирование воспоминаний, неизменно ведут к нарушению памяти. Однако такие специфические повреждения мнемонической системы мозга случаются довольно редко, исключая патологические условия, влияющие на ухудшение памяти каждого из нас в преклонном возрасте, например болезнь Альцгеймера или деменция.
Несмотря на утверждения о негативном влиянии травм на память, большинство современных исследований поддерживает идею о том, что существует так называемый «эффект преимущества травмы», исключая случаи серьезных нарушений работы мозга. В 2007 г. Стивен Портер и Кристин Пис из Университета Далхаузи опубликовали исследование, посвященное этой теме[161]. Они набрали участников, которые незадолго до этого получили травму, и опросили их несколько раз: сразу, три месяца спустя и спустя три с половиной года. Они одновременно задали им вопрос о травматических воспоминаниях, а также о высокоэмоциональных позитивных воспоминаниях, фокусируясь при этом на таких свойствах, как живость и ясность, общее качество воспоминания по отношению к другим воспоминаниям, а также существование сенсорной составляющей в воспоминании, например картинок, звуков или запахов.
Портер и Пис выяснили, что воспоминания о травматических событиях были очень последовательны в течение всего времени, при этом практически неизменны по всем остальным свойствам. Также выяснилось, что по сравнению с положительными воспоминаниями негативные воспоминания были более постоянными с течением времени. Эти выводы, как и исследование Портера и Берт, иллюстрируют то, что воспоминание о травмирующем событии действительно отличается от прочих, но не так, как принято об этом думать, а тем, что воспоминания эти обычно ярче других.