— Это, конечно, чистой воды догадка. Но предположим, он знает, что убийца Веттерстедта и Карлмана может добраться и до него. Разумеется, он больше всего на свете хочет, чтобы мы его поймали.
— В таком случае мог бы рассказать поподробнее, — сказал Мартинсон.
— Наверно, он просто не мог, — возразила Анн-Бритт. — Если моя догадка верна, и он обратился к нам, потому что боится убийцы, тогда он, вероятно, сообщил все, что ему известно.
Валландер поднял руку.
— Давайте думать дальше, — сказал он. — Человек отправляет факс, сообщая в полицию, что исходным пунктом является Карлман. А не Веттерстедт. Это главное звено. Этот человек утверждает, что Карлман написал письмо Веттерстедту, а после того, как Карлмана выпустили на свободу, они встретились. Кто может располагать такой информацией?
— Сосед по камере, — сказала Анн-Бритт Хёглунд.
— Я тоже об этом подумал, — сказал Валландер. — Но, с другой стороны, твоей гипотезе противоречит то, что он обратился к нам, потому что боится. Чего бояться, если он познакомился с Карлманом случайно, только потому что они вместе сидели?
— Так ведь у этой истории есть продолжение, — ответила Анн-Бритт. — Он знает о том, что Карлман и Веттерстедт встречались после того, как Карлман вышел из тюрьмы. А это значит, что человек, который звонил, продолжал общаться с ним и потом.
— Возможно, он был свидетелем каких-то событий, — сказал Хансон, который все это время сидел молча. — И по какой-то причине эти события двадцатипятилетней давности стали причиной двух убийств.
Валландер повернулся к Матсу Экхольму, сидевшему в стороне от всех.
— Двадцать пять лет — время порядочное, — сказал Валландер.
— За это время жажда мести успела настояться, как хорошее вино, — ответил Экхольм. — Психические процессы не знают срока давности. Одна из самых старых истин в криминологии гласит, что мститель может ждать сколько угодно. Если в данном случае идет речь о мести.
— А что же это еще может быть? — спросил Валландер. — Покушение на собственность можно исключить в случае с Карлманом, равно как и в случае с Веттерстедтом.
— Мотивы могут включать множество составляющих, — ответил Экхольм. — Даже обычные убийства на почве полового извращения могут зависеть от мотивов, которые, на первый взгляд, не видны. Серийный убийца может выбирать своих жертв, руководствуясь причинно-следственной связью, которая нам кажется совершенно нелогичной. Если отталкиваться от его пристрастия к скальпам, появляется предположение о том, что он охотится за определенного типа волосами. На фотографиях я видел, что и у Веттерстедта, и у Карлмана седая густая шевелюра. Надо принимать во внимание все возможные причины. Я не специалист в области полицейских расследований, но согласен с тем, что самое важное для нас — это изучить то общее, что есть у Веттерстедта и Карлмана.
— А может, мы вообще не на том пути? — вдруг сказал Мартинсон. — Может, преступник воображает себе какую-то символическую точку соприкосновения Веттерстедта и Карлмана? Пока мы тут копаемся в их реальных отношениях, он выдумывает себе символическую связь, которая нам не видна? Что-нибудь такое, что в голове нормального человека не укладывается.
Валландер знал, что в какой-то момент Мартинсон мог вдруг перевернуть расследование с головы на ноги и направить его в нужное русло.
— Что-то в этом есть, — сказал он. — Продолжай.
Мартинсон пожал плечами; казалось, он уже готов был выйти из игры.
— Веттерстедт и Карлман были людьми богатыми, — сказал он. — Оба принадлежали к элите. Они в полной мере были символическими представителями политической и экономической силы.
— Ты хочешь сказать, что преступник террорист? — удивился Валландер.
— Я ничего не хочу сказать, — ответил Мартинсон. — Я послушал ваши размышления и попытался выработать собственное мнение. Я не меньше, чем все остальные, озабочен тем, что это, возможно, не последнее убийство.
Валландер посмотрел на сидящих за столом. Бледные сосредоточенные лица. Обгоревший на солнце Сведберг.
Только сейчас он понял, что им так же, как ему самому, далеко не безразлично происходящее.
Они не меньше, чем он, боялись следующего вызова.
Встреча окончилась без нескольких минут три. Валландер попросил Мартинсона задержаться.
— Как там дела с этой девушкой? — спросил он. — Долорес Мария Сантана, кажется?
— Все жду, пока Интерпол ответит.
— Запроси еще раз, — сказал Валландер.
Мартинсон удивленно посмотрел на него.
— Думаешь, у нас сейчас есть время этим заниматься?
— Времени нет. Но и оставлять дело мы не должны.
Мартинсон пообещал отправить новый запрос по поводу Долорес Марии Сантаны. Валландер пошел к себе в кабинет и позвонил Ларсу Магнусону. Тот долго не подходил к телефону. По голосу Валландер понял, что он пьян.
— Мне нужно еще кое-что у тебя узнать, — сказал Валландер.
— Слишком поздно ты позвонил, — ответил Ларс Магнусон. — В это время суток я вообще никаких бесед вести не в состоянии.
— Свари кофе, — сказал Валландер. — Убери бутылки. Я приеду через полчаса.
Ларс Магнусон начал возражать, но Валландер повесил трубку. Затем он просмотрел два предварительных протокола по вскрытию трупа, которые кто-то положил ему на стол. За многие годы Валландер научился разбирать самые запутанные отчеты патологоанатомов и судмедэкспертов. Когда-то давно он тоже проходил специальный курс, организованный Главным полицейским управлением. Было это в Уппсале, и Валландер до сих пор помнил, как не по себе ему становилось, когда он заходил в патологоанатомический театр.
Он не думал, что в этих двух протоколах будет что-то неожиданное. Отложив их в сторону, он посмотрел в окно.
Валландер попытался мысленно нарисовать себе образ разыскиваемого преступника. Какой он из себя? Что он делает в данный момент?
Но в пустоте ничего не прорисовывалось. Валландер видел перед собой беспросветный мрак.
Он неохотно поднялся и вышел.
17
Валландер ушел от Ларса Магнусона после того, как на протяжении двух часов тщетно пытался вести с ним связную беседу. Больше всего на свете ему хотелось попасть домой и лечь в ванну. Когда он впервые оказался в гостях у Магнусона, то не заметил этой застарелой грязи. Но теперь разруха бросалась в глаза. Когда он пришел, входная дверь была приоткрыта. На кухне из кофеварки через край лился кипящий кофе, а Ларс Магнусон валялся на диване. Он приветствовал Валландера словами о том, что лучше бы ему убираться к чертям собачьим. Исчезнуть и больше на глаза ему не попадаться, забыть о том, что есть такой человек по имени Ларс Магнусон. Но Валландер не ушел. Он решил, что разбрызганный кофе свидетельствует о том, что на какой-то момент в Ларсе Магнусоне перевесило желание пойти вразрез со своей привычкой и побеседовать с человеком среди дня. Чистые чашки Валландер искал напрасно. В корыте с помоями плавали тарелки с остатками еды, а на причудливых нагромождениях фарфоровой посуды застыл жир. В конце концов ему удалось отыскать две чашки, он вымыл их и принес в гостиную. На Магнусоне были одни только брюки по колено. Он судорожно сжимал в руках бутылку десертного вина. Сначала Валландеру было просто неприятно. Затем он стал все больше раздражаться, а под конец совсем разозлился оттого, что Магнусону и дела не было до его слов. Тогда Валландер просто-напросто отобрал у него бутылку и потребовал ответа на свои вопросы. Представляет ли он авторитет для Ларса Магнусона, он не знал. Но тот сделал все, как он ему сказал. Он даже принял сидячее положение. Валландер пытался выжать из него что-нибудь о той прошлой жизни, когда Густав Веттерстедт был министром юстиции и вокруг него ходили разные слухи. Но Ларс Магнусон, казалось, позабыл все на свете. Он уже не помнил, что говорил Валландеру в прошлый раз. Только когда тот вернул ему бутылку, и он сделал несколько больших глотков, воспоминания стали понемногу возвращаться к нему. Валландер ушел от Магнусона, выяснив только одно обстоятельство, которое могло представлять какой-то интерес. Неожиданно на мгновение протрезвев, Магнусон вспомнил, что был какой-то полицейский в стокгольмском отделе, занимавшемся расследованием подлогов, в котором Веттерстедт был весьма заинтересован. В журналистских кругах ходили слухи о том, что этот человек — после некоторых усилий Магнусон припомнил, что звали его Хуго Сандин, — специально составлял частный архив, досье на Веттерстедта. Насколько ему было известно, к этому архиву доступа никто не имел. Зато он слыхал, что впоследствии Хуго Сандин вышел на пенсию и переехал на юг, а теперь живет у сына, который держит гончарную мастерскую возле Хэсслехольма.
— Если он вообще еще жив, — сказал Ларс Магнусон, улыбнувшись своей беззубой улыбкой, будто в глубине души надеялся на то, что Хуго Сандин отправился на тот свет раньше него.
Выйдя на улицу, Валландер решил во что бы то ни стало разузнать, жив ли еще Хуго Сандин. Он не смог побороть в себе желание поехать домой и принять душ, чтобы смыть с себя то неприятное чувство, которое осталось у него после спертой затхлости, царившей в жилище Магнусона. Время близилось к часу. Он не был голоден, хотя успел проглотить только скудный завтрак. Валландер поехал обратно в полицейское управление, чтобы разобраться, действительно ли Хуго Сандин живет возле Хэсслехольма. В дежурной части он столкнулся со Сведбергом, который по-прежнему страдал от солнечного ожога на лице.
— У Веттерстедта брали интервью из «Мага-Зенит», — сообщил Сведберг.
Валландер никогда не слышал о такой газете.
— Там пишут о пенсионерах, — сказал Сведберг. — Журналистку зовут Анна-Лиса Блумгрен. С ней был фотограф. Поскольку Веттерстедт умер, публиковать материал не стали.
— Переговори с ней, — распорядился Валландер. — И попроси у фотографа снимки.
Валландер пошел к себе в кабинет. Пока он говорил со Сведбергом, он вспомнил, что у него есть одно спешное дело. Он позвонил на коммутатор и попросил, чтобы разыскали Нюберга, которого не было на месте. Через четверть часа Нюберг перезвонил ему.