Вошел опять Иван, русский богатырь, в полотняный шатер свой, увидал молодого незнакомца, спящего мертвецким сном, и в гневе хотел тут же предать его смерти, но потом одумался и сказал сам себе: «Не велика мне честь и не хвала доброму молодцу сонного человека изрубить: сонного убить — все равно что мертвого заколоть».
— Вставай, дерзкий! — крикнул Иван-богатырь, подошедши к Еруслану и будя его, — вставай! Да знай, что твое пробуждение не будет тебе во спасенье. Зачем коня моего от пшеницы отогнал, своего же к чужому корму припустил, а сам пришел сюда незваным-непрошеным и развалился здесь, как дома на печи? Не по себе, брат, товарища задеваешь! Иль ты не знаешь, с кем шутишь? Со мной шутки плохие: я, брат, за дерзость такову живо голову сорву!
Проснулся Еруслан Лазаревич и с недоумением посмотрел на Ивана, русского богатыря. Ему показалось очень удивительным, за что Иван, русский богатырь, на него сердится, и он сказал ему:
— Не следует добрым людям встречать гостей бранными словами, а, напротив, должно бы принимать ласково: прежде всего напоить, накормить да и спать уложить, а потом и спросить: кто ты таков и куда едешь, куда путь-дорогу держишь? А после того, если хочешь, можно и в чистом поле потешиться. Теперь я отдохнул у тебя, но мне хочется пить, и я, как гость, прошу тебя сходить за водой и дать мне напиться.
— Как! — вскричал, рассердившись, Иван-богатырь, — так я тебе, молокососу, стану подавать пить! Ты должен служить мне и подавать пить! Я князь во князьях, богатырь в богатырях и не намерен служить какому-нибудь худородному бобылю или казаку безродному!
— Я твой гость, и поэтому тебе следует воду черпать и мне подавать, — сказал Еруслан Лазаревич. — Ты, еще не поймавши птицу, хочешь щипать ее, не узнавши добра молодца, хулишь его; я не бобыль и не казак простой, а роду хорошего, происхождения высокого; я из царства Картаусова, сын славного князя и могучего богатыря Лазаря Лазаревича, а зовут меня Ерусланом. А кто из нас князь во князьях и богатырь в богатырях — об этом еще бабушка ворожила да надвое положила. Стыдно тебе будет, когда я, молокосос, да твой старый меч иззубрю! Ты князь во князьях и богатырь в богатырях, когда в шатре своем сидишь, а когда в чистом поле, то ты зверь кровожадный, а не богатырь, потому что много проливаешь крови неповинной… Впрочем, что же нам праздно речи разводить? Это все равно что горох к стене лепить; а лучше на деле доказать — в чистом поле потешиться да силами померяться. Только прежде подай мне напиться, как твоему гостю; а если ты этого не сделаешь, то я во всех царствах разнесу молву, что ты забыл святое правило гостеприимства: голодного накормить, жаждущего напоить и странствующего в дом принять… У нас так не водится…
Тогда Иван, русский богатырь, берет свой золотой кубок, черпает в него ключевой воды и подает пить своему гостю.
Напившись воды, Еруслан Лазаревич проговорил:
— Ну, теперь, если хочешь, отправимся в чистое поле свои силы попытать и на деле доказать, кто из нас князь во князьях и богатырь в богатырях!
Тут Иван, русский богатырь, и Еруслан вышли из шатра, сели на своих добрых коней и поехали в чистое поле потешиться да силами померяться. Иван, русский богатырь, скакал во всю лошадиную прыть, а Еруслан Лазаревич ехал тихо, стопой бредучею, и слегка ударил своего коня по крутым бедрам, и конь его Орощ Вещий мигом догнал и опередил Ивана, русского богатыря. И вот они стали съезжаться.
Не туча с тучей в небе сходится, не два сокола слетаются, не два могучие орла дерутся, и не лев со львом грызутся, — то два могучие богатыря в чистом поле съезжаются, друг на друга нападают, на копьях потешаются. От сильных могучих ударов сыплются яркие искры из лат, вся окрестность оглашается громом, вихрь поднимается, с деревьев листья посыпались, птицы за облака полетели, на небе луна дрогнула.
«Не дай мне Бог всякого человека убить моим копьем — острым концом», — думает Еруслан Лазаревич, и повертывает копье тупым концом, и ударяет своего доброго коня по крутым бедрам.
И вот разъехались снова два противника и понеслись друг на друга, как стрелы летучие, как бури могучие, и нанесли удары копьями один другому в грудь, прямо против ретивого сердца. Еруслан Лазаревич даже и не покачнулся в седле; но Иван, русский богатырь, вылетел из седла, как овсяный сноп, и выронил из руки копье, сильно погнувшееся от удара в панцирь богатырский; а Орощ Вещий наступил копытом на доспешное ожерелье Ивана-богатыря и притиснул его к сырой земле.
Тогда Еруслан Лазаревич оборачивает свое копье острым концом и говорит такое слово:
— Князь Иван, русский богатырь, смерти или живота хочешь?
— Прежде этого у нас с тобой брани не было, — сказал Иван, русский богатырь, — и вперед никогда не будет. Будь великодушен, храбрый витязь, не предавай меня смерти, а оставь в живых! Прежде я думал, что на белом свете нет мне равного по силе и храбрости богатыря, а теперь вижу, что нашла коса на камень: я побежден и чистосердечно признаю твое первенство над собою.
Тут Еруслан Лазаревич слезает со своего доброго коня, поднимает Ивана, русского богатыря, за могучие руки, дружески целуется с ним, прижимает его к сердцу ретивому и называет его своим достойным братом. Потом сели они на добрых коней своих, и поехали вместе в бел шатер, и припустили добрых коней к одному корму, к пшенице белоярой, а сами пошли в бел полотняный шатер и начали пить, есть и веселиться.
Во время этой пирушки, когда Еруслан Лазаревич стал навеселе, он сказал своему названому брату:
— Государь мой, братец, князь Иван, русский богатырь! Ездил я по чистому полю и наехал на две рати побитые; скажи, пожалуйста: не ты ли побил эти рати несметные и за что побил?
— Любезный брат мой, Еруслан Лазаревич, — отвечал Иван, русский богатырь, — эти две рати великие точно побиты мною и принадлежат князю Феодулу Змиевиду. А побил я их за то, что этот гордый князь не хочет выдать за меня свою дочь, прекрасную Кандоулу, которая — будь между нами сказано — очень рада быть моею женою, если бы только изъявил на это согласие родитель ее. Но так как он не хочет сделать этого по доброй воле, то я заставлю его сделать это поневоле. Завтра у меня с ним будет окончательное побоище: или я паду в битве, или же все войско Феодула уничтожу, а его самого возьму в плен и заставлю дать согласие на брак. Прошу тебя, милый братец, поедем со мной завтра, и ты посмотришь, как я сумею переведаться с моим противником. Мне очень приятно, что ты будешь свидетелем моей храбрости и силы богатырской.
Еруслан Лазаревич отвечал ему на это:
— Милый братец! Мне очень было бы приятно погулять у тебя на свадьбе, но смотреть, как ты будешь убивать людей, мне очень неприятно. Зачем это проливать кровь неповинную?.. Довольно, кажется, и того, что ты уж побил две огромные рати; к чему же еще?.. Не лучше ли жить в ладу и согласии? Ведь тебе было бы неприятно, если бы кто-нибудь вздумал тебя убить; так какое же имеешь ты право убивать других? Иль ты не знаешь, что нельзя делать другим того, чего себе не желаешь?
— А как же мне быть, если он не соглашается? — спросил Иван, русский богатырь.
— А по-моему, вот как, — сказал Еруслан Лазаревич. — Тебе следует поехать к Феодулу, да не побивать его войска, а прямо приехать к нему лично и ладком с ним потолковать и убедить его хорошенько; ведь он уж видел, что дракой ничего хорошего не сделаешь, и он, наверно, понимает, что ты у него можешь все войско побить, а толку опять не выйдет, только праздно народ сгубишь; да за что же? Чем народ виноват? Когда ты ему все порядком растолкуешь, он непременно поймет и согласится на ваш брак.
Иван, русский богатырь, послушал Еруслана Лазаревича и решился последовать его сонету. Долго еще после того, почти за полночь, продолжалась беседа двух названых братьев; наконец, наговорившись вдоволь, они легли спать. А на другое утро они встали до восхода солнечного, оседлали своих добрых коней и отправились вместе к княжеству Феодула.
Подъехав к столице князя Феодула, Иван, русский богатырь, остановился в лугах заповедных и крикнул громким голосом, как бы вызывая на битву своего противника; а Еруслан Лазаревич между тем спрятался невдалеке под дубом, который своими развесистыми ветвями совершенно закрыл его, не мешая, впрочем, видеть все происходившее на поле.
Услышав вызов, Феодул велел трубить в бранные рога и собрал огромное число войска, которое и вышло из города под предводительством самого князя Феодула.
Увидев идущего на него неприятеля, Иван, русский богатырь, взял в одну руку щит, а в другую копье долгомерное и, выкинув над головою коня белый флаг, что означает мирные переговоры, быстро понесся навстречу самому князю Феодулу. Подъехав к князю, Иван, русский богатырь, сказал ему:
— Послушай, князь, зачем нам враждовать между собой, зачем праздно губить народ? Не лучше ли покончить нам миром, по-хорошему? Ведь ты знаешь, что я уже побил у тебя две рати, а толку никакого не вышло; и дальше все то же будет: будем драться, и я опять побью у тебя все войско, самого тебя в плен заберу, а княжну Кандоулу все-таки возьму за себя замуж. А что я непременно побью у тебя все войско, — это ты и сам хорошо знаешь, — я уже доказал тебе это прежними битвами, да, кроме того, у меня есть еще названый братец Еруслан Лазаревич, который сильнее меня в десять раз; если, в случае чего, он поможет мне, и тогда уже тебе ни за что не устоять: княжна Кандоула все-таки будет моею женою. Но я говорю, какой же из этого будет толк? За что мы будем праздно губить народ? Чем он виноват? Не лучше ли покончить нам любовью да миром? Разве враждой весь свет стоит? Ты подумай-ка об этом, князь!
Выслушав эти слова, князь Феодул крепко призадумался. В это время подъехал к ним и Еруслан Лазаревич.
А Иван, русский богатырь, продолжал:
— Послушай, князь Феодул, не упорствуй, не губи понапрасну ни в чем не повинный народ, согласись отдать за меня дочь свою, прекрасную Кандоулу Феодуловну, которую я люблю больше жизни, больше всего на свете! А иначе твое упорство ни к чему хорошему не поведет.