Сие привело милорда в великое удивление; и он был принужден больше таиться, чтоб его не видали. Потом приезжая госпожа приказала для лучшего от ночной темноты света развести огонь, что непродолжительно было исполнено, от чего и сделался такой свет, что милорду всех присутствующих тут можно было видеть, и он узнал, что сия госпожа невесты его Елизаветы двоюродная сестра, именем Любилла, которая тогда жила со своею бабкою в одной местности. Она, севши у огня, приказала кавалера развязать с сими словами:
— Ну, теперь, бесчеловечный и немилосердный любви моей тиран, наполняй своим воплем густой лес, я здесь ничего не опасаюсь; и когда ты из доброй воли любить меня не хочешь, то я принужу тебя к тому с ругательством твоей чести.
Как развязали сему кавалеру рот, то милорд его узнал, что он одного знатного лондонского купца сын Маремир, в которого Любилла влюбясь, никак не могла склонить его к своему намерению, потому что он имел у себя другую любовницу, чего ради он на слова Любиллины и отвечал, что он ни за что любить ее не будет и чрез то неверности своей любовнице не сделает.
— Негодный! — говорила ему Любилла. — Я уже не прошу тебя, чтобы ты вечно меня любил, но хотя на один только час окажи ко мне свою склонность; ты видишь, что теперь находишься в моей власти; что хочу, то с тобою сделаю: я могу тебя сей же час лишить жизни и оставить негодный твой труп в сем темном лесу на растерзание лютейшим зверям, о чем и любовница твоя не будет иметь ни малейшего известия.
— Я с радостию, — отвечал ей Маремир, — лучше соглашусь лишиться жизни, нежели исполнить вашу волю.
Любилла, видя Маремирову твердость, пришла в такое неистовство, что с великим жаром своего сердца говорила:
— Как ты, негодный, из доброй воли не хочешь на мое предложение согласиться, так я поступлю с тобою так, как сестра моя Елизавета сделала со своим пажом, будучи в загородном своем доме, который также не хотел согласиться на ее предложение, но она его принудила любить себя неволей.
Здесь, любезный читатель, благопристойность не позволяет перу моему изъяснить всех непристойностей, какие Любилла употребляла на прельщение Маремира; довольно, что она, во исполнение своей злости, приказала его обнажить и заставила своих девок по голому телу сечь прутьями до тех пор, пока увидела текущую ручьями из спины кровь, а потом надели на голое тело один только камзол, и тот по пояс обрезали для того, чтобы текущая кровь на поругание ему всеми была видима, и, посадя его в карету, приказала отвезть к ближнему какому ни есть селению и, высадя, пустить на волю, а самим возвратиться в свою деревню. С таким триумфом бедного Маремира она и отправила, а сама, севши в другую карету, поехала домой.
Милорд, смотря с дерева на странное сие позорище, не мог надивиться бесчинству сей женщины и сожалел, что при сем случае за собственным своим обстоятельством не мог освободить Маремира от сего ругательства; но притом радовался, что чрез сей случай мог спознать о бесчестности своей невесты и увериться, что маркграфиня сказывала ему о ней действительную правду.
По отъезде бесстыдной сей женщины слез он с дерева и препроводил остаток ночи в том лесу, а поутру, оседлав свою лошадь, поехал большою дорогою и через несколько часов, выехавши из леса на чистое поле, увидел по правой стороне море и идущий по оному корабль, чего ради и поспешил он как можно скорее по морскому берегу, и, приехав к оному, пустил свою лошадь в поле, а сам, остановясь на берегу, дожидался плывущего корабля, который, по счастию его, держал свой курс прямо к тому месту и, доплыв до берега, стал на якорь. Милорд кричал изо всей силы, чтобы взяли его на корабль. Благодаря их, он спрашивал, куда они намерены продолжать путь свой.
— Мы голландцы, — отвечали ему корабельщики, — ездили с товаром в разные государства и, окончивши наш вояж, возвращаемся в свое отечество.
Милорд просил их, чтоб они отвезли его к берегам германским, за что обещал заплатить такую цену, какую пожелают. Голландцы на сие согласились, ибо им не более как только на один день было лишнего хода.
Между тем временем начал дуть способный ветер, и они, вынув якорь, подняв паруса, пустились по морю, держа курс прямо к Германии; сей день для их плавания был очень благополучен. А как только солнце стало лучи свои скрывать в морскую бездну и небо обещало приятную и светлую ночь, тогда увидели они плывущий против себя небольшой корабль, который подошел к ним так близко, что с оного люди, ухватясь за их корабль крючьями, притянули к себе. Тут голландцы узнали, что это были турецкие корсары, которые, ездя по морю, разбивали попадающиеся им корабли, и для того принялись было за ружья, хотели обороняться, но корсары, с великою проворностию вскоча на корабль и не дав им справиться, многих перерубили и побросали в море, а прочих взяли в плен, в том числе и милорда; и, разграбя все бывшие на корабле товары и деньги, корабль затопили, а пленников взяв на свой корабль, пустились опять по морю. Милорда же между пленными, по красоте и нежности его лица, почитали за какого ни есть принца или знатного человека, чего ради и содержали от прочих отменно, надеясь за него получить великий выкуп. И так, ездивши они по морю, где им допустил случай, многих пленников распродали разным народам, милорда же, за означенную от них великую цену, никто не мог купить, а в один день, приставши они к Аравии, к одному немалому острову, и поставя корабль свой на якорь, сами вышли на берег и милорда взяли с собою. На берегу сего острова представлялась превеликая ровная долина с редкими деревьями, а позади оной густой лес и очень приятное местоположение. Корсары, ходя по сему острову, стреляли разных птиц и, увидевши оленя, побежали за ним, желая всякий оного застрелить, а милорда оставили одного. Видевши он сие, вздумал сей случай употребить в свою пользу и в ту же минуту со всевозможною скоростию удалился он в густоту леса и, бежавши с полумили, услышал многие голоса гончих собак, которые прибежавши к нему, начали лаять, а за ними прискакали четыре человека черных арабов и, увидевши милорда, отбили собак прочь, а его, подхватя под руки, повели с собою. Тут милорд мог дознаться, что сей остров принадлежит арабам, и потому, не надеясь от сих варваров получить себе свободы, пришел в великую печаль и, простря взор свой к небесам, говорил:
— О немилосердные боги! За что вы меня ввергаете в такое несчастие? Вы сами мне даровали премудрую маркграфиню в невесты, а теперь с нею разлучаете и предаете меня такому варварскому народу, от которого я освободиться никакой надежды не имею.
Сие говорил он английским языком, а оборотясь к арабам, говорил по-арабски:
— Я вас ни о чем больше не прошу, как только, пожалуйста, скажите мне, куда вы меня ведете и что намерены со мною делать?
— Мы ведем тебя, — отвечали они, — к своей королеве Мусульмине; она теперь в своем зверинце изволит забавляться охотою.
Услыша сие, милорд несколько обрадовался, надеясь упросить королеву о своем освобождении; будучи в той надежде, что она хотя и варварка, но, сведав, что он не подлой природы, в неволе у себя держать не будет.
Арабы вывели его из леса на прекрасный луг, на котором стоял драгоценный королевин шатер, в котором она от солнечного жара сидела на парчовой софе, а около нее премножество девиц. Как скоро охотники ввели его в шатер, то королева, вставши с своего места и подошед к нему, спрашивала с веселым видом, какой он человек и каким образом мог войти в ее зверинец.
— Ваше величество, — отвечал милорд, — я, несчастливейший английский милорд Георг, злою фортуною отлучен от моего отечества и был в плену у турецких корсаров, которые привезли меня на сей остров, и я спасся от их неволи, ушел и попался в руки ваших охотников. Я всенижайше приемлю смелость просить ваше величество сделать со мною для прославления вашего имени всевозможную милость.
Королева, усмехнувшись, сказала:
— Не опасайтесь! Вы, конечно, всем своим несчастиям здесь получите окончание, — и, обратясь к предстоящим, приказала охотников, которые его привели, наградить деньгами, а его отвесть к себе во дворец и довольствовать всем, что он потребует, только содержать за крепким караулом. Тотчас отвели его в особливые, изрядно убранные покои, и для услуг дан ему один придворный лакеи, а к вечеру прислано довольно хорошее кушанье. На другой день поутру пришел к нему один араб и докладывает со всякою учтивостью, что королева изволит его спрашивать. Он тотчас, одевшись, последовал за оным арабом, который проводил его до самой королевиной спальни. Милорд вошел в спальню, увидел королеву, сидящую на пребогатой парчовой софе, стоящей под бархатным балдахином, сделанным из слоновых костей, с золотою бахромою и кистями.
Королева как скоро его увидела, то в ту же минуту так заразилась любовной к нему страстью, что несколько минут не могла ни одного выговорить слова, но, потупя глаза, молчала, и на черном ее лице показался багровый румянец, почему и нетрудно было милорду догадаться, что она в него влюбилась. Потом спрашивала она его, кто он таков и как зашел на сей остров. Милорд отвечал ей так же, как и прежде, что он несчастный английский милорд, ушел от турецких корсаров и попался по несчастию в руки охотников.
— Почему вы, господин милорд, — проговорила королева, — не видавши еще никакой здесь себе обиды, называете себя несчастным? Я вас уверяю, что, может быть, больше будете счастливы здесь, нежели в своем отечестве.
— Ваше величество, — отвечал милорд, — как бы человек, будучи в отдаленном от своего отечества месте, счастлив ни был, но природа всегда тянет на то место, где он родился и воспитан.
Королева, выславши всех предстоящих перед нею из спальни вон, продолжала свою речь:
— Я думаю, милорд, вы можете догадаться, о каком я говорю вашем счастии.
— Ваше величество, я слышал из высочайших уст милостивое обнадеживание, нимало не сомневаюсь, чтобы вы не сделали страннику милости; и я ничего больше не желаю, как только всенижайше прошу отпустить меня в свое отечество, за что я должным почтением во всем свете буду прославлять человеколюбивое ваше благодеяние.