— Нет, любезный милорд, — говорила королева, — я хочу больше сделать милости, нежели ты думаешь: мое соизволение есть, чтобы вы были моим мужем и всего арабского королевства государем; почему вы и можете рассудить, что какой бы вы, будучи в Англии, по достоинствам вашим великий чин от короля своего ни получили, но все оное с показанною от меня милостию никак не сравнительно; вообразите вы теперь себе свою судьбу, что вы из пленников, которых обыкновенно здесь, невзирая ни на какую благородную природу, употребляют на тяжкия работы или продают немилосердным народам, откуда никаким уже способом избавиться не можно, а вы, по благоволению моему, из высочайшей милости, будете моим супругом и арабским королем.
— Ваше величество, — отвечал милорд, — я на оказываемую вами не по достоинству моему милость приношу всенижайшую мою благодарность; но приемлю смелость вашему величеству доложить, что мне на сие милостивое вашего величества предложение никак согласиться не можно, потому что владельному государю неотменно надобно быть со своими подданными одного закона, от чего зависит общественное народное благоденствие, ибо я во многих читал историях, что когда бывали в некоторых владениях государи, не согласующиеся в законах со своими подданными, то чрез сие происходили многие худые следствия и великие бунты, убийство и безвинное кровопролитие и междоусобные брани, от чего, наконец, целые государства приходили в крайнее разорение; при этом всякий народ переданный от предков своих божественный закон должен содержать твердо, и я ни для какой причины не должен переменить своего закона.
— Да знаешь ли ты, — говорила королева, — что я имею власть как сделать тебя арабским государем, так и в сию минуту могу лишить тебя жизни?
— Я очень знаю, — отвечал милорд, — что жизнь моя теперь состоит во власти вашего величестве; только я скорее соглашусь лишиться жизни, нежели склониться на ваше соизволение.
Королева, видя, что он на предложение ее не соглашается, приняла намерение прельстить его своею красотою, ибо она между арабами считалась за великую красавицу, и, открывши пред милордом черные свои груди, которые были изрядного сложения, говорила:
— Посмотри, милорд, ты, конечно, в Лондоне таких приятных и нежных членов не видывал?
— Это правда, ваше величество, — отвечал он, — что и в самом Лондоне подлая женщина ни за какие деньги сих членов публично пред мужчиною открыть не согласится, чего ради я вашему величеству советую оные по-прежнему закрыть.
Королева, слыша от милорда сии презренные слова, пришла в великий стыд и чрезмерное огорчение и сказала:
— Ах, неблагодарный невольник! Могла ли я думать, чтобы ты отважился сделать мне такое презренное ругательство и нанести оскорбление моему величеству; нет, не думай ты, неблагодарный, чтоб я тебя за твою дерзость не наказала; я тебя научу знать, как должно обходиться с королевою; ты скоро узнаешь и будешь раскаиваться в своем преступлении, но милости уже моей на себя обратить не можешь. — И тотчас закричала: — Возьмите от меня сего злодея и, обнажив его, бросьте в самый глубочайший эдикуль, чтоб он более мог чувствовать ползающих по нем находящихся там разных гадов!
На сей королевин голос вошли четыре араба, и, взяв милорда под руки, повлекли из покоев королевиных вон, и, приведя его в одну палату, подобную погребу, сняв с него все платье, ввели в другую палату, сделанную в земле, ступеней с десять ниже первой, в которой воздух был сырой и густой, и сия палата, или, справедливее назвать — погреб, наполнена была несчетным множеством различных ползающих по земле гадов, и тут его без всякого света оставили.
А в первой палате для караула его остались два араба, которым отдан приказ: когда будет принесена ему пища, чтоб его выводили в первую палату, и как скоро наестся, то опять сажать в тот глубочайший эдикуль.
Как скоро милорд вошел в сей эдикуль, то в эту минуту стали на него вспалзывать гадины. Он почувствовал по всему телу от ползания их несносное щекотание и холод: одни обвиваются около его ног, другие около шеи, иные вспалзывают на его лицо; словом сказать, облепили его тело. Он хватает их своими руками, бросает на землю, но на место оных другие во множественном числе на него вспалзывают. От сего несносного мучения, не имея чем избавиться, бегает из угла в угол и от нестерпимости кричит во весь голос, но никакого спасения сыскать не может; тело его то хладеет, то приходит в великий жар.
В таком мучительном состоянии препроводя двое суток, придя в великое отчаяние, кричал:
— О милосердные боги! Доколе вы будете меня мучить? Чем я вас прогневил? До сих пор сносил великодушно все ниспосланные от вас несчастия, но теперь уже недостает более сил моих вытерпеть сего мучения! Или вы не знаете, что сие для того только претерпеваю, что не хочу нарушить данного от вас закона? Какое ваше правосудие? Для чего вы не изливаете вашего гнева и не погубляете тех варваров, которые не имеют к вам должного почтения, делами вашими ругаются, немилосердно мучат тех, которые вас почитают со страхом, предстоят пред вашими алтарями и приносят вам от усердия чистейшие жертвы? Пошлите скорее бледную смерть и велите в сей час острою косою отнять жизнь мою или дайте мне окаменелое и нечувствительное сердце, которое бы могло терпеливо сносить сие мучение!
Наконец в такой он пришел жар, что, лишаясь совсем здравого рассудка, показалось ему, что уже пришла кончина света.
По прошествии трех дней королева вздумала, что, конечно, милорд после сего мучительного наказания склонится на ее предложения, послала к нему одну верную свою девку и приказала ей его уговорить. Девка пришла к эдикулю в самое то время, как милорд, будучи в отчаянии, бегал без памяти по эдикулю и кричал выше объявленные слова. Услышав она сие, не говоря с ним ничего, возвратилась к королеве и объявила ей, что милорд лишился разума. Королева, услышавши сие, и сама признавала то за справедливость, потому что он, будучи нежного воспитания, не мог вытерпеть сего мучения; тотчас приказала его из эдикуля перевести в свой сад, который был подле самых ее покоев, с таким намерением, что, может быть, он, будучи на чистом, приятном воздухе, придет в прежнее состояние; а между тем будет она сама к нему ходить и его уговаривать.
Как привели его в оный сад, который огорожен был превысокою стеною, то отдан караульным строгий приказ, чтоб его без именного повеления никуда из сада не выпускали.
Милорд, увидевши себя в саду, благодарил богов за свое избавление и еще призывал их к себе на милость, помышляя: когда они его освободили из проклятого эдикуля, то могут избавить и от насилия королевина, и, ходя по саду, рассматривал, не может ли сыскать какого способа к своему уходу. Между тем прекрасный день стал приближаться к вечеру, чего ради вошел он в одну аллею, близ которой услышал тихий шум фонтанных вод и поющих птиц, и видит превеликий фонтан, в котором из поставленного посредине мраморного льва била самая чистейшая вода, а в стоящей поблизости оного фонтана беседке поставлена для него кровать. Вошед он в сию беседку, лег спать, и от претерпенного в эдикуле мучения и беспокойства не только всю ночь, но и до второго часа пополудни проспал очень спокойно; а как проснулся и открыл свои глаза, веселился, смотря на висящие сквозь редкую в беседке решетку различные благовонные цветы и утешаясь приятным пением находящихся в том саде птиц.
Но вдруг, взглянувши, увидел идущую мимо беседки королеву, которая, идучи со своими девицами, говорила:
— Ах! что я сделала! Какое потеряла у себя сокровище! С какою радостию увижу я любезного милорда! Ежели он теперь и будет к любви моей склонен, но будучи без ума, какое мне будет утешение!
В сих разговорах пришла она к фонтану и приказала пустить воду, а как мраморная чаша оною наполнилась, то она, раздевшись, стала мыться. Но, будучи погружена в различных размышлениях о любовной своей к милорду страсти и сожалея об учиненном ему в эдикуле мучении, упала в обморок; бывшие с нею девицы, подхватя ее, посадили на канапе и, сколько можно, старались уговорить и уверить, что, может быть, милорд теперь в прежнем разуме. Одна из девиц, взглянувши в беседку, увидя его лежащего на постели, сказала королеве, что он в ближней от сего фонтана беседке спит.
— Однако я не могу преодолеть мои страсти, пренебрегу стыд, пойду к нему и отдамся в его волю; ежели он меня и пренебрежет, то я снесу терпеливо вместо наказания за то, что бесчеловечно мучила его в эдикуле, — и, выговоря сие, закрывшись одною только белою простынею, оставя своих девиц у фонтана, пошла к милорду. Увидевши ее, он закрыл свою голову одеялом и притворился, будто спит. Королева, подошед к кровати, стащила с него одеяло, а он, вскочив с постели, хотел бежать; но она, ухватя его, удержала и села подле него на кровать.
Милорд, видя наглое бесстыдство, говорил:
— Ваше величество, я осмелюсь вам доложить, что у нас в Англии не только из таких знатных королевских особ, но из самых подлых женщин ни за какие деньги таким образом, как вы, тела своего перед мужчиной обнажить не согласится.
— Я и сама знаю, — отвечала ему королева, — чести моей поношение, но сие делаю от нестерпимой к тебе моей любви.
— Ваше величество, — говорил еще милорд, — вы совершенно от фонтанной воды озябли и можете простудиться, чего ради я и советую вам одеться.
Но королева, не ответствуя на его слова, обхватя его за шею, без всякого стыда стала его целовать, делая многие любовные изъявления; но он, сколько можно, с учтивостью отворачивался и, наконец, вырвавшись у нее из рук, ушел за густую аллею.
Королева, оставшись одна, с великим стыдом принуждена была идти к фонтану и, одевшись, возвратилась в свои покои; а к милорду послала со своего стола лучшее кушанье, будучи в той надежде, что когда-нибудь, может, его склонит в свою волю.
Милорд же, будучи в саду, ни о чем больше не помышлял, как только о своем избавлении, чего ради и принял намеренно кого ни есть из садовников или караульных подкупить, чтобы его ночью выпустили; и, к счастию, нашел он работающего в том саду старика, которому обещал тридцать червонных, ежели он сыщет способ к его уходу. Старик сей такого был состояния, что за означенные деньги не только чтоб изменил своей королеве, но готов был, по своим старым летам, и смерть принять, только бы показанные деньги и достались его детям, и для того говорил он милорду: