Идучи я сею аллеею, вышел на пространное круглое место, от которого простирались еще в разные стороны три покрытые аллеи. А на средине сего круглого места была сделана небольшая ровная четырехугольная гора со ступенями, наверху которой, на мраморном глобусе, стояла мраморная же Юпитерова статуя, показывающая вид глубокой старости, но приятной и веселой, испускающая из рук своих гром и молнию.
Смотревши довольно на сие прекрасное место, будучи побужден любопытством, я пошел прямо по другой аллее, которая привела меня на перспективную дорогу, простирающуюся до самых палат. Дорога сия по обеим сторонам усажена густыми виноградными шпалерами, с зрелыми плодами, представляющая удивительную красоту; однако ж я к палатам идти не осмелился, а принял намерение еще рассмотреть садовое украшение и пошел по третьей аллее, по которой вышел к одной небольшой горе удивительного украшения. В середине имеющейся в той горе площади сделан небольшой круглый пруд, берега около него выкладены разноцветным мрамором, а вода в нем такой кристалловидной чистоты, что, смотря в оную, можно распознать плавающую разного рода рыбу. Посреди же сего пруда сделан каменный осьмиугольный остров, вышиною от воды только на три ступени, выкладенный зеленым дерном; а по краям ступеней произрастали различные благовонные цветы. На сем острове сделана из пальмового дерева небольшая осьмиугольная же, с большими, самыми чистыми стеклами беседка; наверху оной, вместо флюгера, поставлена из цветного мрамора, самого лучшего художества, Минервина статуя, показывающая прекрасное, величественное, мужественное и целомудренное лицо, держащая в одной руке блестящее копье.
К сему острову через пруд сделан небольшой из пальмового дерева подъемный мост, с раззолоченными цепями, по которому я с великою тихостью перейти осмелился и, подошед к беседке, увидел сквозь стекло стоящую в оной кровать. Не входя в сию беседку, я сел наверху острова, откуда с великим удивлением до тех пор рассматривал представляющиеся глазам моим прелестные предметы, что стал меня одолевать такой сон, от которого я никак ободриться не мог, и отважился, что ежели в ней никого нет, лечь на стоящую кровать спать; кровать же поставлена была на небольшом троне, обитом малиновым бархатом, с серебряным галуном, занавесь белая флеровая, вышитая разными цветами, а пол устлан шелковыми персидскими коврами. Открывши занавесь, я хотел ложиться, но, взглянув на стену, увидал стоящий дамский портрет такой удивительной красоты, какой отроду не видал, да и быть в натуре такой красоты не думал. Смотря на сей портрет, я говорил сам: «Я бы этих живописцев предал жестокому наказанию за то, что они своими вымыслами стараются изображать такую красоту, какой в роде человеческом никак быть не можно». В таких рассуждениях лег я на драгоценную постель, и спал я часа четыре очень спокойно; а проснувшись, увидел лежащую на окне флейту, которую я взял и заиграл в честь видимой на портрете красавицы арию, не зная, что сия флейта сделана чудною хитростию, ибо как скоро я заиграл, то в ту минуту все фонтаны с великим шумом пустили воду, а бывшие в саду разных родов птицы, каждая по своей природе, запели громогласные песни, от чего многие древа плоды свои с себя побросали. Я пришел от сей странности в великий страх, тотчас играть перестал, боясь, чтобы на сей шум кто ко мне не пришел и не убил за мое дерзновение до смерти. А как между тем день уже уклонялся к вечеру, то я не рассудил никуда из оного прекрасного места идти, но остался в сей беседке ночевать и на другой день до половины дня тут пробыл. Но, видя, что в саду ни одного человека нет и сведать мне ни о чем не от кого, то решился я идти прямо к палатам и вошел в первую горницу, обитую преизрядными обоями, в которой было премножество красного дерева столов и шкапов, наполненных серебряною, хрустальною и самою лучшею японскою фарфоровою посудою и разными фигурками. Другая горница убрана разными высокой работы картинами; на одной стороне поставлены славных государей и королей портреты, на другой — великих героев и философов, на третьей — еллинских богов и богинь; а на четвертой — всех бывших на свете знатных королевен и принцесс, которые по красоте своей имели достойную славу.
Как я, сидя в креслах, несколько минут упражнялся в сих размышлениях, то вдруг, к великому моему удивлению, услышал приятный дамский голос, произносящий следующие слова: «Что я, несчастная, вижу? Образ человеческий, которого многие лета не видала! Какая то человеческая смелость, что в сей проклятый дом войти осмелился! Конечно, приятная сего дома архитектура его прельстила, не зная того, кто здесь обитает и что вскоре хочет лишить его жизни и никаким способом возвратиться отсюда не может». При сих словах вошла ко мне из другой горницы с льющимися из глаз слезами сама та красавица, на портрет которой я смотря удивлялся. Увидевши ее, я вскочил с кресел и не знал, что от робости делать; став перед нею на колени, не мог отвечать ни одного слова, а она, видя мое изумление, со слезами мне говорила: «Конечно, вы, государь мой, прельстясь на великолепное сие здание, из любопытства зашли посмотреть сей дом; а если бы вы обстоятельно ведали о сем проклятом жилище, то вы самому злейшему вашему неприятелю не только во внутренность сего дома, но и приближаться к нему не советовали бы».
Я сожалению ее о мне очень дивился, только не мог понять, какой мне надлежит ожидать опасности, и так отвечал я ей: «Милостивая государыня! Это правда, что я зашел сюда по неведению, некоторым нечаянным случаем; но, удостоившись видеть такую божественную красоту, которой, конечно, никто из смертных не видал, то ежели могу претерпеть здесь какое несчастие, раскаиваться в том не буду». Она, подняв меня за руки, сказала: «Я очень радуюсь, что боги через целые три года попустили мне видеть образ человеческий; я плачу о своем несчастном заключении, воспоминая всеминутную печаль, для которой одна я из смертных произведена на свет, и немилостивая судьба, знать, то, конечно, в мое наказание, наградила меня сею рожею, которую ты называешь красотою; она-то и причина всему моему несчастию. Я вам объявлю, что сей дом сделан не человеческим искусством, но волшебною хитростию, и живет в нем злой Жени-дух, который, прельстясь на мою красоту и похитя меня от моих родителей, невидимою силою и в одну минуту, как бы сильным вихрем, принес в сие дьявольское жилище, в котором я препровождаю целые три года. Я бы давно себя лишила жизни, но некоторая невидимая сила меня к тому не допускает, и никаким способом из сего дома выйти не могу. А что вы меня называете только красавицею, какой будто лучше на свете быть не может, и тому нельзя статься, что я теперь, будучи три года в беспрестанной печали и сокрушающей сердце мое горести, могла так хороша казаться. Правда, ежели бы вы видели меня в то время, как я была у моих родителей, то бы, без сомнения, могли красоте моей дивиться. Я — дочь сардинского короля Фердинанда, именем Терезия, прошу же я вас объявить мне, кто вы таковы и каким образом в сей проклятый дом войти осмелились». — «Прекраснейшая принцесса! — отвечал я ей. — О происхождении моего рода я ничего вам донести не могу, потому что я в самом малолетстве взят турецкими корсарами в плен и, будучи у султана, дослужился визирского чина и послан был с корпусом турецкой армии против персиян, от которых, будучи побежден, едва спас жизнь мою бегством, и я нечаянным случаем зашел в сей дом».
Принцесса советовала мне как можно скорее из сего дьявольского жилища бежать, объявляя, что она никакой помощи ждать не может, и если Жени-дух меня застанет, то прекратит жизнь мою мучительною смертию, что уже и со многими случилось, которые также по неведению подходили к сему дому.
Лишь только принцесса сии слова окончила, то вдруг во всех палатах как бы великим вихрем все двери отворились, что и привело меня в великий ужас; а принцесса только успела выговорить: «Ах, человек, погиб ты вечно!» В сию минуту Жени-дух явился в палате и, вошед в спальню, увидя меня, повалился мне в ноги, произнося следующие слова: «Ах, государь мой, пожалуйста, не мучь меня! Что вам угодно, извольте приказать, я все ваши повеления в одну минуту исполню». Видевши сие, я чрезмерно удивился и от одерживающего меня страха пришел в чувство. Принцесса, стоя поджавши руки, с чувствительным вздыханием смотря на меня, удивилась, а я, и сам не зная сему причины, говорил духу: «Скажи мне, чего ты меня боишься?» Жени-дух отвечал: «Нет, сударь мой, я никак не могу прежде встать и дать вам ответ, пока вы не снимете с руки вашей перстень». Я снял перстень, а Жени-дух, тотчас встав, говорил: «Вы имеете в своем перстне такой камень, которому не только же духи должны повиноваться, но и глядеть на него, подобно как бы на блестящее солнце, не могут; а ежели бы вы не имели при себе сего камня и я бы вас застал здесь в доме с любезною моею принцессою, то бы вы вообразить себе не могли, какую мучительную смерть от растерзания духов получили бы; да и сия бы негодная (указывая на принцессу) без тяжкого наказания не осталась бы».
Выслушав сие, я вынул из кармана перстень и уставил против духа, который в тот момент упал опять предо мною в ноги, крича необыкновенным голосом: «О государь мой, сотвори со мною милость, не мучь меня и скажи, что вам угодно: я все по приказанию вашему исполню!»
«Я ничего больше от тебя не требую, — говорил я ему, — как только сколько возможно скорее представь меня с сею принцессою в Сардинское королевство, во дворец к ее родителю». Слыша сие, Жени-дух сказал: «Ах, как для меня несносна сия служба. Ежели бы я был смертный, то б лучше согласился лишиться жизни, нежели расстаться с сею красавицею».
По окончании сих слов пришел я в некоторое забвение, но через минуту, опамятовавшись, увидел себя, подобно как пробудившегося от сна, стоявшего с принцессою во дворе короля сардинского, пред его покоями. Придворные, увидевши нас из окошек, смотрели с великим удивлением, и один камер-юнкер бежал к нам спрашивать: «Кто вы таковы?» Не добежавши до нас, узнавши принцессу и не говоря ничего, побежал к королю и доложил, что дочь его, принцесса Терезия, с незнакомым человеком стоят пред его покоями. Король и королева, услыхав неожиданную радость, не могли увериться, и, забыв свою старость, бежали оба к нам на двор, и, обняв принцессу, с неописанным удивлением и радостными слезами взяв за руки, повели в свои покои, куда я за ними следовал. Вошед в покои, остановился я у дверей, а принцесса, взглянув на меня, говорила своим родителям: «Милостивые государи! Хотя вы вначале и должны благодарить богов за освобождение меня от дьявольской неволи, но не меньшей от вас благодарности достоин и сей кавалер, ибо я его помощию избавлена от того злого духа, который меня от вас похитил». Король и королева, благодаря меня наичувствительнейшим образом, сказали, что за сию мою услугу в знак благодарности отдают мне в вечное владение половину своего королевства.