— Дома ли жена?
— Какую вы жену изволите спрашивать? — отвечал ему лакей.
Юрий, рассердясь, говорил:
— Как какую жену? Мою Маремису!
Лакей отвечал ему:
— Я, сударь, не только вашей жены не знаю, но вас в первый раз имею честь видеть!
Юрий, зная, что сей человек подлинно его и зовут Яганом, закричал на него с великим сердцем:
— Что ты, бестия, взбесился! Как ты господина своего, который тебя спрашивает о своей жене, не знаешь?
— Я, сударь, очень госпожу свою знаю, — отвечал лакей, — и помню милость покойного моего господина Ацендира, которого мы с великим сожалением вчерашний день земле предали, а вас до сего часа и в глаза не видывал.
Юрий так рассердился, что, ударивши Ягана в щеку, сказал:
— Как ты, каналья, осмелился меня дурачить!
Лакей, получивши пощечину, побежал к своей госпоже. Юрий между тем и сам пошел в палаты и, видя оные в глубоком трауре, пришел в чрезмерное удивление, а вошед в другую горницу, видит жену свою, идущую к нему навстречу в черном платье, погруженную в великой печали и с льющимися из глаз слезами, так что от великой горести едва могла на ногах устоять, а для того одною рукою опиралась на клюку, а под другую держала ее девка в черном платье.
Увидевши она своего мужа, говорила ему слабым голосом:
— Я, сударь, не имею чести вас знать, но не могу надивиться вашей наглости, потому что я при теперешней моей несчастной печали, лишившись любезного моего мужа, не успела еще отереть горчайшие мои Слезы, а уже начинаю чувствовать такие обиды. Ежели вы имеете до меня какое дело, то бы вам не с такою наглостию в дом мой приехать надлежало, и без всякого резона бранить и бить людей моих не следует, чего, я думаю, ни один честный человек сделать не может.
Юрий, слыша сие и несколько задумавшись, отвечал:
— Что вы, сударыня, конечно, хотите меня сделать таким дураком, чтоб я не верил тому, что мои глаза видят и уши слышат? Я еще с ума не сошел. Скажите мне, для чего вы представляете мой дом печальным, отпираетесь, что вы моя жена, и хотите уверить, что я умер? Нет, я совершенно еще жив и ясно вижу, что ты сущая моя жена Маремиса, а бил я сего лакея Ягана за то, что и он также стал от меня отпираться. Пожалуйста, скажи мне, Маремиса, что такое у тебя делается?
Маремиса, глядя на него и сквозь притворные слезы усмехнувшись, говорила:
— Не прогневайтесь, государь мой, я еще отроду такого безумного и смешного человека, как вы, не видывала, потому что, увидевши меня в первый раз и в такой несносной печали, вздумали надо мною шутить и называть своею женою и принудили меня своим дурачеством сквозь горчайшие мои слезы смеяться.
— Нет, это не смех, — говорил Юрий.
— Да что ж может быть смешнее и глупее, — отвечала жена, — заехавши вместо своего в чужой дом и вклепавшись в моего человека, его прибить, да и тем еще не удовольствовавшись, осмеливаешься меня называть своею женою, чему никак быть не можно, ибо мне и во сне не снилось, не только наяву, чтоб ты был моим мужем. Я еще с ума не сошла так, как ты, но себя помню и знаю, что я имела у себя любезного супруга Ацендира, которого, по несчастию моему, лишась, вчерашний только день предала погребению, а сегодня уже принуждена терпеть от вас такую обиду! Итак, сударь, ежели вы честно из моего дома не выйдете, то я принуждена буду приказать моим людям проводить вас за ворота неволею, а за учиненную мне от вас обиду просить, где надлежит, надлежащей сатисфакции.
Юрий, видя себя от своей жены в таком дурачестве, не смел больше спорить, а рассудил лучше ехать к ее матери и сродникам жаловаться, чтоб они ее уняли. И, выехавши из своего двора, для верности, что он в своем доме был, подписал на стене карандашом. Приехав же к Маремисиной матери, рассказал ей все случившееся с ним приключение и просил ее со слезами, чтоб она ее от таких беспутных дел уняла. Мать Маремисина, слыша от зятя своего такую жалобу, очень на свою дочь рассердилась и тотчас приказала заложить карету и послала некоторых ближних своих сродников, чтоб вместе с ними ехать в дом зятя и дочь за такие беспутные дела наказать.
Маремиса же, как муж ее, съехавши со двора, на палатах подписывал, видела, велела тотчас оное стереть, а суконные обои из покоев выносить и лакеям черную ливрею скинуть, а сама, убравшись по-прежнему в другое платье, приказала ставить кушанья и села обедать; между тем муж ее с матерью и сродниками приехали.
Маремиса тотчас вскочила из-за стола, выбежала к ним навстречу и, принимая с радостным видом, удивляется нечаянному их приезду, а к мужу обратись, говорила:
— Умилосердись, батюшка, ты меня уморил с голоду! Что у тебя за обычай! Сам зайдешь в гости обедать, а ко мне и сказать не пришлешь, и я до третьего часа пополудни все тебя дожидалась и не обедала.
Мать Маремисина, видя свою дочь и дом зятин в надлежащем порядке, не знает, на что подумать, и рассказывает ей про жалобу ее мужа.
Маремиса, выслушав сие, говорила:
— Умилосердитесь, матушка, и вы, любезные родственники, что это за чудеса я от вас слышу? Я не могу верить, что муж мой, который очень меня любит, мог вам на меня сказывать такую небылицу, да и мне свойственно ли, по нелицемерной моей к нему любви и честной его старости, делать с ним такую шутку? И может ли статься, чтоб в столь короткое время могло сделаться такое невероятное приключение. Что тебе, мой друг, сделалось, — говорила она мужу. — Я никогда не могла и помыслить, чтоб ты, по своей горячей ко мне любви, мог на меня затеять такую неправду.
Юрий сими жениными словами в такое приведен был сомнительное замешательство, что не знал, что отвечать, и сам себе не верил, что с ним такое сделалось. Потом, призвав своего лакея Ягана, говорил:
— Мне помнится, что я тебя давеча ударил по щеке.
— Нет, сударь, — отвечал Яган, — не только что вы меня не изволили бить, но я сегодня до сего времени еще вас не видал, потому что супруга ваша изволила меня посылать искать вас, и я был в коллегии, ездил по всем вашим приятелям, но нигде вас найти не мог, и только перед вашим приездом на двор въехал.
Юрий, не уверясь тем, пошел за ворота смотреть на палатах то место, где он подписал карандашом; но как и оного не нашел, то принужден был думать, что, едучи из коллегии домой, в карете задремал и все сие видел во сне.
А жена его и мать со сродниками уверяли его, что у него в голове от мыслей сделалось помешательство, и для того послали за лекарем и пустили ему из обеих рук столько крови, что он, пришед в обморок, упал со стула. Маремиса же, не могши удержаться от смеха, выбежала ко мне в другую горницу, в которой я потаенно находился, надседалась со смеху, а я, благодаря ее за сию выдумку, возвратился домой.
На третий день дошла очередь обманывать своего мужа Филии, третьей моей любовнице; но ей трудное всех было исполнить свое намерение, потому что муж ее был болен подагрою и никуда со двора не выезжал. Но чего не выдумает хитрая женщина! Выпросивши она у лекаря сонного опиума, напоила оным своего мужа, и как он от того чрезмерно крепко заснул, то она, призвав к себе стоящего в крепости на карауле гарнизонного офицера и обольстя его великими подарками, просила, чтоб он приказал на сонного ее мужа надеть солдатское платье и отвезть его в крепость в солдатскую караульню. А когда он проспится, то бы его уговорили, что он солдат, а не купец, и поступили бы с ним, как надлежит с настоящим солдатом. Офицер, прельстясь на ее подарки, действительно то исполнил и, взяв ее мужа, приказал солдатам отнесть его и караульню, и как придет время смениться часовым, то бы его послали на караул с прочими солдатами, несмотря ни на какие его отговорки. Итак, через несколько часов пришел капрал к Ферилу (имя Филиина мужа), стал его будить; но как он от крепкого сна не очень скоро пробудился, то капрал, по обыкновенной солдатской регуле, ударивши его палкою, говорил: «Вставай, пора на часы идти!» Ферил, почувствовавши капральский удар, открыл от сна свои глаза и, видя себя в караульне и в солдатском мундире, несказанно удивился, а капрал пристал к нему и велит поскорее на часы идти, говоря ему, что он и так от пьянства одни свои часы проспал. Ферил с удивлением отвечал капралу, что он не солдат, а купец и, как здесь очутился, не знает. Но капрал, исполняй свою должность и офицерский приказ, не слушая его слов, кричит на него и бьет без милости палкою, принуждая брать ружье и идти на караул, и говорит ему:
— Что ты, Ферил, взбесился? Конечно, тебе спьяну что-нибудь во сне привиделось, ты никогда купцом не бывал, но несколько уже лет служишь со мною в одной роте.
Бедный Ферил, не понимая, что такое с ним делается, принужден был забыть свою подагру и, боясь еще капральских побоев, взял ружье и пошел на часы, а отстояв оные, спросил офицера, чтоб объявить ему, каким образом сделали его солдатом? Офицер, смеясь, говорил:
— Конечно, тебе во сне виделось, что ты купец, — показывает ему список, в котором имя его написано.
Ферил стал доказывать свою правость, но офицер приказал капралу бить его палкою, чтоб он больше пустого не врал, а исправлял бы свою должность.
По прошествии надлежащего времени офицер сей со своей командою из крепости с караула сменился, и Ферила, как настоящего солдата, поставили с прочими на квартиру, и никуда его пускать не приказало. Итак, бедный Ферил, по прошествии нескольких дней, видя, что состояние его не переменяется, принужден был и сам подумать, что он действительно солдат, а что был купцом и имел у себя дом и жену Филию, то почитал уже за сновидение. Таким образом находился он целые три недели в действительной солдатской службе и, сделавши привычку, начал прежнее свое состояние позабывать.
Филия, видя, что муж ее действительно остался в том мнении, что он солдат, а не купец, сжалившись над ним, призвала опять к себе этого офицера и, дав ему сонного опиума, приказала оным напоить Ферила, и как он заснет, то, снявши с него солдатское платье, принесть сонного домой, и положила на постель, потом и сама, раздевшись, легла подле него.